Остров. Остаться людьми. Тетралогия (СИ)

Гоша покусал губу:

– Ну, тогда слушай, напарник…

Продолжить он не смог.

В бараке, в дальнем углу, началась возня. Приглушенные сначала, а потом разорвавшие сонную тишину барака крики оглушили помещение. Грохот раскалываемого табурета, вопль, перекрестный мат разбудили всех. Кто-то поборзее, вскочив и свесив ноги с кровати, входил в роль молчаливого свидетеля, кто-то, медленно натянув одеяло, становиться таковым наотрез отказывался.

Гоша хорошо различал в слепой темноте удары ног о чье-то тело, удары по лицу и истеричные восклицания. Помертвев, он сообразил, что идет обычная драка. А малая толика необычности заключалась в том, что за месяц его пребывания здесь ссоры были, но никогда – драки. Тем более что разразился скандал совершенно на пустом месте – ночью, в безмолвии, сразу…

Бесилов приподнялся на локте и выдавил:

– А идите-ка сюда, люди добрые!

Не узнать этот голос, придавленный хрипотцой и чуть прерывающийся при переходе с шипящих на гласные, было невозможно. Как невозможно было не исполнить просьбы, им произносимые.

Трое или четверо – в сумраке, превращенном дежурным освещением в час между волком и собакой, Гоша не мог разобрать точно, когда же подошли, стало ясно, что трое, – приблизились к кровати Бесилова, дыша тяжело и рвано.

– Он из тумбочки мою трубу взял, – произнес один из призраков, указывая мизинцем на рядом стоящего. Как ни силился, Гоша не мог вспомнить их имен, хотя визуально представлял обоих. – Бес, мне мать только скинет бабла на телефон, я с ней раз поговорю, потом смотрю – баланс в минусе. Откуда у матери деньги эту суку междугородними снабжать?

– Бес, он без причины ударил! – заговорил другой. – Мне труба его не нужна, ты знаешь, мне звонить некуда, я сирота!

– Я свидетель, – сказал вдруг третий, держась за Гошину кровать. Гуронов наверху делал вид, что спал, хотя было совершенно ясно, что просматривать сны в такой ситуации совершенно невозможно. – Мне Забой предположительно выразил мнение, что кто-то трубу его крадет ночью, закрывается одеялом с головой и шепотом с кем-то базарит, бабки спускает Забоевы.

Разглядывая происходящее в метре от себя, Гоша прищурился. Улыбаться не решился. Забой предположительно выразил мнение, что кто-то крадет его телефон. Знакомая барачная политкорректность. Никого нельзя обвинять в дурном поступке, пока вина не доказана. Все на грани правильного понимания момента, и не было бы той грани, а был бы «висяк» – «по-красному», когда бы не прозвучало: «Закрывается одеялом с головой и шепотом с кем-то базарит». То есть уже совершенно точно известно, кто крадет, с какой целью и как пользуется похищенным, осталось только смотрящему все выяснить и слово свое сказать.

– Мы с Забоем порешили ночью не спать, – продолжал между тем объявивший себя свидетелем, – и выяснить тему. И вот Комар, дождавшись, пока мы засвистим, тихонечко так открывает тумбочку, вынимает оттуда трубу и закрывается с головой одеялом. Зарылся, сука, как крот. И еще подушечку сверху привалил. Мы подождали пару минут, а потом накрыли его.

– Что скажешь, Комар?

Гоша одними глазами, не поворачивая головы, посмотрел на Бесилова. Тот сидел, привалившись спиной к спинке кровати. Худые, покрытые хищно поблескивающими в свете синей лампочки седоватыми волосами ноги его, скрещенные, как на упокой, лежали поверх одеяла. Пальцы на ступнях играли мазурку.

– Что скажешь, Комар?

Уже понял Гоша, что ошибки нет. Только что совершено одно из самых тяжких преступлений в зоне – кража у своего.

– Бес, они гонят, я отвечаю!

– Ты отвечаешь? – подумав, с нажимом повторил Бесилов. – Я не просил тебя это произносить. Ты решил сказать это сам.

– Я отвечаю, это гнилой базар! – тот, кого звали Комаром, присел и ударил себя ладонями по бедрам. Раздалось несколько звучных шлепков. – Ты знаешь меня, Бес! А вот эти двое должны тоже ответить!.. Или мне сукой здесь ходить, или им!

Гоша молчал и смотрел прямо перед собой. Нелегкая задачка для смотрящего. Попробуй здесь, в темноте, не видя глаз, не имея доказательств, слыша лишь голоса, принять правильное решение. А не принять нельзя. Он для того здесь и спит, в этом бараке, чтобы никто не крал и не было склок, раздражающих администрацию.

– Да, ты прав, – Бесилов затянулся, прокашлялся дымом и протянул руку к тумбочке, чтобы достать знакомую Гоше банку. – Кому-то придется этой ночью стать сучьего племени членом…

– Пустой базар, Бес! – приняв сказанное за поддержку, взревел Комар так, что Гоша снова покусал губу. Выставив в сторону двоих обвинителей средний палец, он стал тыкать им, как куском арматуры: – За базар ответить, Бес, за базар ответить!..

– Дай телефон, Комар, – приказал Бесилов, вытерев руку об одеяло.

Приняв трубку, он чиркнул колесиком «зиппо» и поставил зажигалку на тумбочку. Если бы не трое в трусах посреди прохода, Гоша мог бы заключить, что в бараке стало уютнее и теплее. Когда Бесилов нажал кнопку вызова, он уже понял, что сейчас произойдет. Все так просто, оказывается. Наверное, он и сам смог бы сообразить, находись не здесь, а за забором. Или пожив тут чуть дольше… А троица не знала правильного ответа, потому что еще горели лица от ударов и стонали внутренности.

Поймав номер последнего разговора, Бесилов передал трубку Комару и велел подключить громкую связь.

Через четверть минуты в бараке послышался женский голос:

«Дима… – раздалось в натянутой, хоть ножом режь, тишине. – Ты уже готов? Я уже легла… Как и обещала, без трусиков… Дима, у тебя уже стоит?..»

– Дима, – выдохнул Бесилов и спросил, будто не знал: – Кто у нас Дима?

– С-сука, – едва слышно пробормотал Забой. – Мне мать последние переводит, я даже бабе своей не звоню… А он дрочит со шмарой из санчасти…

Гоша только сейчас вспомнил этот женский, чуть плавающий голос. Три дня назад он приходил в санчасть за обезболивающим для головы, и доктор, едва дослушав жалобы, крикнул сидящей в соседней комнате медсестре: «Дай ему цитрамона четыре таблетки!» Медсестра выплыла, качая бедрами, оценила Гошу взглядом, вынула из кармана стандарт и разорвала пополам. Одна таблетка вывалилась и закатилась под стеклянный шкаф. Наклонилась она за ней так, чтобы Гоша сумел хорошо рассмотреть ажурное плетение на ее чулках. Выходя, он прошел мимо нее, коснувшись плечом груди. Пахнуло духами средней паршивости. «По таблетке три раза в день или во время приступа», – сказала она голосом, которым можно было предложить минет.

И вот сейчас он снова слышал этот голос. Слова Забоя были тому подтверждением.

– Бес, – заволновался Комар, – это какое-то недоразумение… Они подставили меня! Они уже давно меня хотят ссученным сделать! Ты вспомни – неделю назад эти двое подговаривали пацанов следить за мной, когда кум вызвал! А меня всего лишь на давешние дела разводили – малява от иркутских мусоров в зону пришла!

– Ты каким пальцем на них показывал? – спросил Бесилов, и Гоша вдруг с каким-то неприятным холодком вывел, что разговаривает Бес одним голосом и с ним, покуривая, и с этими троими.

– Бес?.. – изумленно выдавил Комаров.

– Позовите Членореза.

– Бес!..

Кто-то спрыгнул с верхнего яруса – шнырь заторопился показать свою преданность – и метнулся в угол, противоположный тому, где началась склока.

Гоша услышал, как закачались, загудев, словно сосны на ветру, нары – два этажа. Слышался и голос: «Да вставай же, вставай, Бес кличет!..»

– Ну, паскудство… – недовольно заворчал кто-то басом, и раздался сухой плевок.

– Я тебе сейчас за базар такой язык-то подрежу, – пообещал Бесилов. – Не проснулся еще, в доме плюешь?

– Да я спросону, Пал Палыч… Что такое?

– Видишь эту пехоту?

– Какую из троих?

– Комар.

– Базара нет. Как не видеть.

– Средний палец правой руки у него лишний.

Гоша почувствовал приближение чего-то неприятного, вникая в суть происходящего далее. Все выглядело так, как когда-то, двадцать лет назад, в Махачкале, куда он прибыл стажироваться от геологического факультета МГУ. При нем резали барана, чтобы накормить гостей – его и руководителя стажировки. Разница была лишь в том, что баран тогда не оказывал сопротивления и не кричал…