Похождения Хаджи–Бабы из Исфагана

Плоды просвещения не замедлили сказаться, В условиях жесточайшего произвола и реакции, в 80-е годы, сложился уже тонкий слой интеллигенции, частично европеизированной, обуреваемой идеями социально-политического прогресса. Созрел наконец и персидский читатель для «Похождений Хаджи-Бабы», появилась потребность в переводе и осмыслении его. Потребность породила такого переводчика. Им стал просвещённый, свободомыслящий исфаганец, страстный ненавистник произвола и религиозного мракобесия – мирза Хабиб.

Он в конце 80-х годов, в стамбульской эмиграции, и перевёл роман Мориера, сделав его подлинно персидским – по языку и по всему стилю изложения, придав сатирическую остроту многим благодушно-юмористическим сценам. Роман в списках был известен людям, идейно близким мирзе Хабибу Исфагани. Можно предполагать, что знакомство с персидским романом «Хаджи-Баба» оказало воздействие на Зейн-ал-Абидина из Мераги, когда он – также в эмиграции – писал свою знаменитую книгу; «Путешествие Ибрахим-бека» (первая часть вышла в 1888 г. вне Ирана, где продажа и чтение, а тем более переиздание – последнее до сих пор – были запрещены). А ведь эта книга, в которой автор в остроумных картинах обличал дикость сохранившихся обычаев и социальные пороки действительности каджарской Персии, имела огромное, революционизирующее влияние на умы не только в Персии, но и в соседних Бухарском и Хивинском ханствах и Закавказье. Вместе с вышедшим из печати в 1905 году персидским переводом романа Мориера она питала, в частности, политическую сатиру в период революции 1905—1911 годов. Обстановка в Персии при последних Каджарах, в начале XX века, настолько походила на обстановку начала XIX века, при первых Каджарах, что роман о Хаджи-Бабе оставался злободневным и приобрёл наконец широкие круги читателей на родине не Мориера, а исфаганского плута.

Но если воспринять «Похождения» не как развлекательное чтиво, а как значительную сатиру весьма прогрессивного характера, то возникает одно сомнение. Герой «Похождений» Хаджи-Баба – плут, пройдоха, не гнушающийся должностью шахского урядника, короче – «злодей», автор «Похождений» – колониальный чиновник, прожжённый дипломат, то есть не меньший «злодей», а созданный им роман – положительное, социально-прогрессивное произведение. Возможно ли это: совместные ли вещи «гений» и «злодейство»?

Начнём с Хаджи-Бабы. Такой ли уж он злодей, этот сын брадобрея, плебей, увлечённый – по собственному признанию – всю жизнь поисками счастья?

Хаджи-Баба живёт в обществе, где люди делятся на «секущих» и «секуемых». Не по злой воле, и как он сам выражается, «вынужденно», чтобы не быть стёртым и превращённым в «ничто», он хватается за профессию разбойника или урядника. «Я сам был уже теперь «некто», – обнаруживает он, – перешёл из разряду битых в грозное сословие бьющих… и ожидал только случаю доказать роду человеческому моё полицейское к нему расположение».

Хаджи-Баба разоблачает своими весёлыми рассказами механизм, действующий в мире отчуждения человеческой личности, втягивающий в себя, словно шестернями, человека и незаметно, исподволь превращающий в конечном счёте всякого не пожелавшего быть битым и сечённым в душевно опустошённого палача.

Хаджи-Баба сквозь все смешки задумывается над этим, сопротивляется, как может, и не хочет начисто освободиться от совести. Он всячески стремится избавиться от сословия «бьющих» и «секущих»: «Я почувствовал омерзение к своей гнусной службе». И в конце-концов, рискуя жизнью, он убегает от неё.

О его человеческой природе можно судить по его совестливому отношению к своему бывшему хозяину – турецкому купцу Осман-are, по его благородному «исчезновению», чтобы не ставить в тяжёлое положение возлюбленную Зейнаб (поступить иначе, – говорит он, – «значило бы не иметь ни души, ни совести»), по тому, как смело и великодушно он спасает пленённого армянина Юсуфа, чтоб дать ему возможность встретиться со своей любимой Мариам, по тому, как искренне рад он их счастью. Нет, не злодей Хаджи-Баба, по натуре он человек не только добрых помыслов, но и добрых дел. Злодеи – это те, которые не давали ему быть самим собой, и Хаджи-Баба мстит им своим оружием – одурачивая и высмеивая. «Машаллах, Хаджи-Баба-бек! ты не напрасно родился в Исфагане. И сам Лукман не мог бы придумать ничего обстоятельнее».

Мир угнетения на ранних стадиях борьбы против его зла породил тип «справедливого разбойника», Робина Гуда, который грабил лишь богатых людей, мучителей, «секущих», и отдавал бедным, униженным и оскорблённым. Решимся ли мы, исходя из подлинно гуманистических позиций, называть это злодейством?

Хаджи-Баба не тип справедливого разбойника, он тип «справедливого плута», известного и в мировой литературе, и в персидской классической прозе «народных книг». Хаджи-Баба полон сочувствия «добрым поселянам», как он называет угнетённых жителей его родины, он не смеётся над их простодушием и наивностью. Он не может помочь им, но его природе глубоко противно вступить в ряды «секущих» и достичь славы. Он не хочет, однако, оставаться и в среде «секуемых», и он избирает путь пройдохи, ловко обводящего вокруг пальца самого шаха и его везиров. Так хватит ли совести, чтоб назвать его злодеем? Не случайно в процессе чтения «Похождений» его главный герой становится в глазах читателя всё более обаятельным, всё более вызывает симпатии своими ловкими и уморительными проделками со всеми подлинными злодеями, носителями социального зла, и их прихлебателями. Хаджи-Баба приближается (хотя и не отождествляется) к таким народным образам, как Ходжа Насреддин, Тиль Уленшпигель, Кола Брюньон. Чтобы сравняться с ними, не хватает Хаджи-Бабе качеств народного «возмутителя спокойствия», он слишком индивидуалистичен этот «комический» одиночка (собрат образа бунтаря, трагического одиночки байронистского типа). Но как неотразим Хаджи-Баба, когда осуществляет такую высоко моральную миссию, как беспощадное высмеивание всяческой человеческой подлости, ханжества, лживости.

А каков, спросим, Джеймс Мориер, который ввёл Хаджи-Бабу в большую литературу? Прожжённый дипломат? Но из 69-ти лет, прожитых Мориером, он дипломатом был лишь с 1808 года по 1815 год и с 1824 года по 1826 год, то есть всего 9-10 лет, а остальные годы – писателем. Такой ли уж он процветающий, прожжённый дипломат?

В интересных, но чуть пристрастных заметках о нём, составленных В.Шкловским, делается намёк, весьма тяжёлый для Мориера, о его причастности к гибели Грибоедова. Но будем справедливы: Мориер навсегда покинул Персию в 1815 году, Грибоедов же был убит 30 января 1829 года персидскими фанатиками по наущению внутренней реакции и английской дипломатии, при молчаливом сочувствии (а вероятней, и содействии) исполнителей воли Николая I, мстившего Грибоедову за декабризм. Может ли Мориер нести на себе пятно за это злодеяние?

Роман написан так, что, при всей политической умеренности его автора, смог стать замечательной сатирой на всякий режим деспотии и социального зла. Это почувствовали В.Скотт и О.Сенковский. Обрисовка образа Хаджи-Бабы также свидетельствует в некоторых душевных качествах автора, отнюдь не говорящих о его злодействе. Отметим доброжелательное, прямо-таки любовное изображение русского офицера, благородного человека, ценою собственной жизни спасающего от смерти двух любящих молодых людей. Как это не похоже на злое пристрастие английского «прожжённого дипломата», так же как сочувственное отношение к народу, к простым людям Персии не изобличает в авторе высокомерного английского колониального чиновника. Есть в судьбе автора-аристократа нечто, сближающее его со своим героем-плебеем. Хаджи-Баба прошёл путь от плута-балагура к дипломату, Мориер – в обратном направлении – от дипломата-плута к балагуру, сочинившему «Похождения». Оба они – каждый по-своему – оставались сынами своей эпохи, социальной системы и режима, со всеми присущими слабостями, но ни тот, ни другой не могут быть оценены как «злодеи». Да, «гений и злодейство – две вещи не совместные». Это так, но выдающееся произведение «Похождения Хаджи-Бабы», несущее людям слово правды и осуждения человеческих пороков, составлено не «злодеем», а автор её достоин человеческой благодарности.