Сочинения в двух томах. том 1

Когда все было готово, оба вернулись на свои места и уселись как раз напротив меня. Одного меня они так и не тронули при всей этой перетасовке.

Я продолжал свои наблюдения. Теперь приготовленные для сеанса предметы были расположены в следующем порядке: два дормеза и мольберт с рефлектором стояли друг за другом по одной прямой линии, и кресла при этом были обращены одно к другому; по моим соображениям, одно из них занимало как раз место, где должно было получиться отраженное рефлектором изображение другого кресла…

Маркиз Гаспар, не подавая никаких признаков жизни, продолжал лежать в своем дормезе; глаза его были закрыты.

Наступило долгое молчание.

XXV

Оно длилось очень долго…

Сначала я изо всех сил старался сохранять внешнюю невозмутимость и презрительное выражение на лице. Но я почувствовал вскоре, что мне не по силам владеть собою. Мое странное приключение начинало принимать какой-то совсем сверхъестественный характер, и неизвестность предстоявшей мне участи мучила меня. Мужество окончательно стало изменять мне; казалось, и на нем отразилась сила гипноза, которой маркиз Гаспар парализовал мои нервы и мускулы. В конце концов, я начал бояться, что и враги мои заметили состояние непобедимого ужаса, которое овладело мною: я быстро поднялся со своего места и прошелся по комнате; надеясь таким образом скрыть от их взоров выражение моего лица…

Маркиз Гаспар, лежа по-прежнему неподвижно в своем кресле, вероятно, спал и, по-видимому, не заметил моего движения. Но граф Франсуа и виконт Антуан, как люди изысканно-любезные, тотчас же без всякой иронии поспешили осведомиться, не устал ли я, и не надоело ли мне ждать.

— Простите, Бога ради, что все это так долго, — сказал граф. — Но, мне кажется, я угадываю намерения моего отца, и могу уверить вас, что в этом случае необходимо соблюдать крайнюю осторожность в приготовлениях. Если я не ошибаюсь, дело идет о магнетическом сеансе исключительной трудности. Вполне понятно, что, прежде чем приступить к нему, отцу нужно хорошенько собраться с силами: от него потребуется необыкновенная затрата энергии!

Я остановился и стал смотреть на своего собеседника. Потом взор мой невольно направился в сторону таинственного прибора, установленного на одной линии с креслами.

— Назначение зеркала, которое вы рассматриваете, — поспешил объяснить мне виконт Антуан, — концентрировать в себе силу магнетической струи. Состав его является изобретением графа Сен-Жермэн: оно обладает способностью преломлять электрические лучи, как обыкновенное стекло преломляет солнечные.

Невольно лицо мое приняло удивленное выражение. Виконт же сдержанно заметил:

— Маркиз не счел нужным не только вас, но и нас в подробностях посвящать в свои планы, поэтому, мне кажется, я не в праве делиться с вами моими догадками. Но, я думаю, вы все же знакомы с явлением, которое на языке спиритов носит название экстерриоризации? Случалось ли вам присутствовать у кого-нибудь из так называемых магов на сеансе вызова духов?

Я принял его вопрос за шутку и поэтому ничего не отвечал.

— Насколько мне помнится, — продолжал виконт, не обращая внимания на мое молчание, — я однажды собственными глазами видел нечто подобное. Двум очень ловким шарлатанам, один из которых называл себя медиумом, удалось однажды в полутемной комнате, где, кроме меня, находилось еще несколько лиц, вызвать довольно отчетливую светлую тень, напоминавшую собою фигуру человека; они называли ее душой одного умершего. Это был, конечно, вздор, но, тем не менее, светлая тень действительно существовала, и все присутствовавшие видели ее.

Никаких сомнений не могло быть в том, что ее удалось получить одному шарлатану путем экстерриоризации личности другого. Как бы ни были грубы подобные опыты, все-таки в них есть много общего с теми приемами, которыми мы постоянно пользуемся, заставляя кого-нибудь из своих работников жизни отделять в нашу пользу часть атомов или клеточек его тела. А еще более походят эти опыты на то, что вы сейчас увидите… Но, впрочем, я уже чересчур разговорился…

Он как будто пожалел, что сказал лишнее, и умолк. Зато тотчас же заговорил граф Франсуа, словно желая загладить впечатление, произведенное на меня последними словами его сына.

— Пока, право, не стоит, сударь, говорить об этом, — сказал он, — вы и так все скоро узнаете. Позвольте мне лучше поздравить вас, как бы лично вы ни относились к этому, с тем действительно редким счастьем, которое выпало на вашу долю, на долю обыкновенного смертного человека: случай привел вас в дом вечно живых людей и, благодаря опять-таки вашему исключительному счастию, вам удалось на некоторое время приобщиться к их жизни…

— Я надеюсь, среди нас вам станут доступны чистые наслаждения разума! — восторженно перебил его виконт Антуан. — Пока вы будете нашим гостем, вам откроется, при нашей помощи, понимание истинных радостей жизни: вы постигнете красоту дня и прелесть ночи — два лучшие дара природы, которые люди не умеют ценить. Ваш век — это царство сухой науки и грубого механизма, он весь погрузился в погоню за материальным благополучием и комфортом. Естественные радости бытия ему неизвестны; забыв их, ваше поколение не может наслаждаться ими. Я уверен, что и вы, пробираясь недавно вслед за мною по сырой от дождя горной пустыне под мрачным небом, только проклинали и скользкую тропинку, и мокрые кусты. Вам, вероятно, не пришло и в голову взглянуть на окружавшую вас поистине поэтическую картину: вашей душе ничего не могли сказать ни темные массы насупившихся гор, ни облака, белой пеленой окружавшие их вершины, ни прозрачный серебристый покров, в который куталась зябкая природа…

Я слушал, и еще раз удивление победило во мне чувство страха. Чем-то невероятным казались мне мягкие, проникнутые поэтическим чувством слова в устах этих страшных людей, заведомых вампиров и почти что людоедов. Иначе трудно было назвать тех, чья жизнь поддерживалась за счет человеческой крови и тела; я слушал их слова без содрогания — настолько я был подавлен всем происходившим вокруг — думал о тех несчастных жертвах, которые крепкими и здоровыми входили под этот кров, чтобы выйти отсюда бледными и бессильными: и единственной целью этих преступлений было дать возможность трем старикам неустанно отдаваться их «чистым наслаждениям разума»…

XXVI

Теперь граф Франсуа, молчавший, пока говорил его сын, пристально смотрел на своего отца: тот все не шевелился, как будто умер в глубине дормеза. Не знаю, прочел ли граф что-нибудь на этом совершенно неподвижном лице, на котором я не видел ни малейших признаков жизни или выражения. Но, во всяком случае, он вдруг обернулся ко мне и сказал:

— Сударь, скоро наступит время для нашего сеанса. Пожалуйста, подумайте еще раз хорошенько, проверьте себя, нет ли у вас какого-либо желания, которое нам можно было бы исполнить еще теперь? Я вам говорил о нашем искреннем стремлении доставить вам здесь все, что только от нас зависит, приятное. Мы будем очень рады, если вы дадите нам случай сделать это.

Я было уже собирался покачать отрицательно головой, как вдруг одна мысль осенила меня и заставила забыть обо всем окружающем. Всецело охваченный ею, я так и застыл на месте в неподвижной позе, устремив глаза в одну точку и с поднятой кверху рукой.

— Говорите, пожалуйста, — сказал граф.

Но я ответил не сразу. Я долго обдумывал свои слова, стараясь обеспечить успех своей просьбе. Наконец, я решился:

— Господа, — сказал я, окинув взглядом всех троих, — вы угадали: у меня, действительно, есть к вам большая просьба, и я надеюсь, с вашей стороны, не встретится препятствий к ее исполнению. Для меня же это настолько важно, что если мне дано будет то, о чем я прошу, то я обещаю не только беспрекословно подчиниться операции, которую вы собираетесь произвести надо мною, но, если нужно, и сам окажу активное содействие успеху вашего опыта, хотя бы и во вред себе. Вот в чем моя просьба: вы только что дали мне возможность видеть мою возлюбленную, мадам де…, спящей или загипнотизированной — я не знаю. Теперь я еще в последний раз желаю увидеть ее, но увидеть проснувшейся, живой, в полном сознании; я хочу говорить с ней, при условии, чтобы и она могла отвечать мне; словом, я хочу проститься и провести с ней хотя бы один час вдвоем в ее комнате. Да, всего один час времени. Потом я буду принадлежать вам; вы можете считать меня после этого вашим рабом, вашей вещью — всем, чем вам будет угодно, и на какой угодно срок.