Бенита

Фура, подпрыгивая на дороге, прогремела по деревне, немногие выбежавшие из дома женщины и дети боязливо смотрели на нее. Потом путники проехали по дороге, в дальнем конце загороженной терновниками и каменными глыбами, взятыми из развалин. Пока фура стояла, а сопровождающие путников макаланги, с помощью немногих появившихся теперь мужчин, очищали путь, Бенита смотрела на массивное кольцо стены, имевшей около сорока футов высоты, выстроенной из гранитных обломков без цемента и украшенной странными рисунками из цветных камней. В ее толще она рассмотрела впадины, где прежде, вероятно, были решетки, исчезнувшие уже давно.

– Это удивительное место, – сказала она отцу. – Я рада, что приехала сюда. Ты ходил повсюду?

– Нет, мы были только между первой и второй стеной и один раз между второй и третьей. Старинный храм, или что-то вроде этого, помещается на вершине, и туда нас не пустили. Именно там спрятано сокровище.

– Там, как предполагается, спрятано золото, – с улыбкой поправила его Бенита. – Скажи, отец, кто поручится тебе, что макаланги впустят вас теперь на вершину. Может быть, они возьмут ружья, а нам покажут на дверь… вернее, на ворота.

– Ваша дочь права, у нас нет никаких доказательств, что нас пропустят; раньше, чем из фуры вынут хотя бы один ящик, мы должны получить гарантии, – заметил Мейер. – О, я знаю, это опасный шаг, и следовало бы обезопасить себя, но теперь уже поздно говорить об этом. Смотрите, камни отвалили. Вперед, вперед.

Длинный бич щелкнул, бедные измученные волы натянули постромки, и фура поехала через вход роковой крепости. Он был так узок, что она еле продвигалась по нему. За стеною открылось большое пространство, которое, судя по многочисленным развалинам, когда-то занимали строения, теперь превратившиеся в груды камней, полускрытые травой, деревьями и ползучими растениями. Это было внешнее кольцо храма, и в нем в древние времена жили жрецы. Пространство, шириной приблизительно в полтораста ярдов, тянулось до второй стены. Она походила на первую, только не была так широка и могуча. Тут на полосе грунта, в тени (стоял очень жаркий день) собрались жители Бомбатце встретить белых.

Не доехав до них ярдов пятнадцать, европейцы сошли с лошадей и вместе с фурой оставили их под присмотром макаланга Тамалы. Бенита стала между отцом и Джекобом Мейером, и все трое пошли к кольцу туземцев, взрослых мужчин, которых было около двухсот.

Все они поднялись на ноги в знак уважения, за исключением одной фигуры, которая продолжала сидеть, прислонясь спиной к стене. Бенита увидела, что эти макаланги походили на своих посланцев. Они были высоки и красивы, с печальными глазами и боязливым выражением лиц людей, которые день изо дня живут, опасаясь рабства или смерти. Как раз напротив троих белых в этом человеческом кольце был проход, через него и повел их Тамас. Когда они проходили мимо туземцев, Бенита почувствовала, что печальные глаза устремились на нее. В нескольких шагах от того места, где подле стены сидел человек с головой, скрытой великолепно вышитым покрывалом, стояли три, покрытые прекрасной резьбой стула. По знаку Тамаса пришедшие сели на них, совершенно молча, так как им не следовало говорить, чтобы не унизить своего достоинства.

– Будьте терпеливы и простите, – сказал, наконец, Тамас. – Мой отец Мамбо молит Мунвали и духов своих праотцев сделать ваше прибытие счастливым для нас и открыть в видении, что должно случиться.

Бенита, которая чувствовала на себе взгляд приблизительно двухсот пар глаз, в душе пожелала, чтобы откровение явилось Мамбо поскорее. Однако вскоре она поддалась общему настроению и стала почти наслаждаться странным положением вещей. Эти могучие, старинные стены, выстроенные неведомыми руками и видевшие столько событий и столько смертей, молчаливое тройное кольцо терпеливых торжественных людей, последних отпрысков культурной расы, накрытая покрывалом согнутая фигура человека, который думал, что он общается со своим богом, – все это было странно, достойно внимания существа, утомленного однообразием цивилизации…

Но вот фигура зашевелилась и сбросила покрывало, показалась голова, побелевшая от лет, одухотворенное, аскетическое лицо, до того худое, что на нем были видны все кости, и черные глаза, смотревшие вверх невидящим взглядом человека, впавшего в транс. Он трижды глубоко вздохнул, потом перевел глаза на троих белых, сидевших против него. Прежде всего он посмотрел на мистера Клиффорда, и его лицо смутилось, потом на Мейера, и на нем промелькнуло выражение тревоги и страха. Наконец, он направил взгляд на Бениту, и его черные глаза сделались спокойны и блеснули счастьем.

– Белая девушка, – сказал он мягким низким голосом, – говорю тебе, не бойся ничего. Ты, знавшая глубокое горе, обретешь счастье и покой. О, девушка, с тобой идет дух такой же чистой и ясной, как ты сама, но умерла она давно.

Мамбо снова посмотрел на ее отца, Джекоба Мейера и замолчал.

– Верно, у тебя нет для меня приятного пророчества? – сказал ему Мейер, – а между тем, я издалека приехал, чтобы выслушать тебя.

Старое лицо сделалось непроницаемым, всякое выражение на нем исчезло, скрылось за сотней морщин. Он ответил:

– Нет, белый человек, никакого. Сам спрашивай небеса, ведь ты так мудр, и прочитай их, если можешь. Пришельцы, – продолжал он другим тоном, – я приветствую вас от имени моих детей и в их присутствии. Сын Тамас, тебе тоже привет, ты хорошо исполнил данное тебе поручение. Послушайте: вы устали и вам нужны покой и пища. Однако побудьте еще со мной, потому что мне необходимо сказать вам несколько слов. Оглядитесь. Вы видите все мое племя: здесь не больше двадцатью десять людей, а прежде мы были бесчисленны, как листья вот того дерева весною. Почему мы умерли? Из-за амандабелов, лютых собак, которых за два поколения до нас Мозеликатце, предводитель Чака, привел на юг нашей страны, и которые с тех пор из года в год берут нас в плен и убивают.

Мы не воинственны, мы не любим войны и не находим наслаждения в убийствах. Мы люди мира, желаем только возделывать нашу землю, заниматься искусством, унаследованным от предков, и поклоняться небесам, на которые мы уходим, чтобы соединиться с духами наших праотцов. Они же люты, сильны, дики; они приходят сюда и убивают наших детей и стариков, уводят с собой в рабство молодых женщин и девушек, угоняют весь наш скот. Где наши стада? Лобенгула, глава амандабелов, взял их, только одна корова осталась у нас, и мы добываем от нее молоко для больных или для осиротевших детей. А между тем он требует скота. Подати, – говорят его гонцы, – давайте подать или наши воины придут и возьмут ее вместе с вашими жизнями. – А скота у нас нет, он весь исчез. У нас ничего не осталось, кроме этой старинной горы, строений, выстроенных на ней, да хлеба, которым мы живем. Да, это говорю я, Молимо, я, предки которого были великими властителями, я, все еще имеющий больше мудрости, чем все полчища Лобенгулы.

И снова голова старика упала на грудь. Слезы потекли по его поблекшим щекам; все макаланги ответили:

– Мамбо, это правда!

– Слушайте дальше, – продолжал он. – Лобенгула грозит нам, поэтому я послал к белым, которые побывали здесь раньше, и велел передать им, что если они привезут мне сто ружей, а также пороху и пуль, чтобы мы могли отбить амандабелов от этих сильных стен, я проведу их в тайное святилище, куда вот уже шесть поколений не ступала нога белого человека, и там позволю им искать сокровище, скрытое так, что ни один человек не знает, где оно, сокровище, о котором они справлялись четыре зимы тому назад. Тогда мы не позволили им искать его и прогнали их, боясь заклятия, положенного на нас белой умершей девушкой, которая предсказала, что нас постигнет судьба ее близких, если мы отдадим зарытое золото кому-либо, кроме указанного небом лица. Дети, дух Бомбатце посетил меня. Я видел белую девушку во сне, и она сказала мне: «Позволь им войти в крепость и искать». Дети, я послал моего сына и других послов туда, где, как я знал, жили люди, и после многих месяцев наши посланные вернулись, привели их и ту, о которой говорил дух.