След Заур-Бека

Владимир Дружинин

СЛЕД ЗАУР-БЕКА

ДОМ НА БОРОВОЙ

Мне хотелось пойти туда. Пойти в дом на Боровой, подняться на четвёртый этаж, дёрнуть рукоятку звонка. Откроется тяжёлая, обитая войлоком дверь. Зажжётся свет. Да, в тёмном коридоре, знакомом мне наощупь, зажжётся свет. Что будет дальше — я не знаю. Вернее всего — ничего не будет. Я ничего не узнаю. Тайна останется тайной.

И всё-таки мне хочется, мне нужно пойти туда. Иначе нельзя. Иначе я не выясню всех деталей этой истории…

Началось всё декабрьским утром 1941 года. Я топтался у шлагбаума в Колпине и ждал попутной машины. Ко мне подошёл невысокий чернявый военфельдшер и спросил:

— В город?

— В город, — сказал я.

Он улыбнулся. Скользнув взглядом по моему счастливому лицу, он протянул мне небольшую, аккуратно зашитую в холст посылочку.

— Очень вас прошу, — начал он. — Семья голодает. Передайте, если не затруднит.

— Давайте, — сказал я.

— Это на Боровой. Почти в центре.

— Знаю.

— А вы — Селезнёв?

— Точно, — весело отозвался я. — Сержант Селезнёв.

— На слёт едете?

— На слёт.

— Знаю. Снайпер Селезнёв. Как не знать! Так, пожалуйста, посылочку мою…

Он говорил громко. Все стоявшие у шлагбаума стали смотреть на меня. Зардевшись, я сунул посылочку в туго набитый мешок и сказал симпатичному военфельдшеру:

— Не беспокойтесь. Всё будет сделано тотчас же, как приеду в Ленинград.

Квартиру я нашёл не сразу. Короткий день уже кончился, и на лестнице было темно. Темно и совершенно тихо. В провалы окон врывался тонкий едва уловимый запах гари. На лестнице жилого дома пахло так же, как и на передовой у потушенного снегом пожарища.

Долго я мёрз на площадке, дёргая рукоятку звонка. Литая птичья лапа, сжимающая когтями шар, успела согреться. Наконец, за дверью послышались тихие, неторопливые шаги и мужской голос произнёс:

— Вы к кому?

— Шараповы здесь живут? — спросил я, вспомнив фамилию на посылке военфельдшера.

— Что у вас?

— Посылка.

Дверь открылась в темноту. Тот же голос, удаляясь куда-то, позвал:

— Прошу за мной.

— Спичек у вас нет? — спросил я.

— Нет. А у вас?

— Тоже нет. Я некурящий.

— Добродетельный мужчина, — сказал незнакомец с усмешкой, и голос его вдруг показался мне смутно знакомым. — У вас и фонаря нет?

— Есть трофейный фонарь, — сказал я небрежно. — Да чёрт бы драл — батарейка села.

— Трофейный?

— Да.

— Воюем, значит?

— Воюем…

Так мы разговаривали, двигаясь по длинному-предлинному коридору, и я терялся в догадках — где я слышал этот голос? На фронте? Нет, не на фронте. До войны? Да, должно быть, ещё до войны. Но где?

— Это ничего, что у вас нет света, — проговорил незнакомец. — Всё равно зажигать здесь нельзя. Рядом трахнуло. Штучка на четверть тонны. Все рамы вылетели.

В коридоре становилось тепло. Двигаясь в бесконечных потёмках, задевая за какие-то углы, я вспомнил путешествие к центру земли, описанное Жюль Верном, и невольно засмеялся. Температура явно повышалась. Мы, точно герои фантастического романа, как бы приближались к раскалённому центру земной планеты.

— Чего вы смеётесь? — услышал я.

— Ничего. Так.

— Вам смешно?

Это был тот же голос, но встревоженный, даже испуганный. И определённо знакомый. Я уже раскрыл рот, чтобы спросить, но в эту минуту оглушительно скрипнула дверь. Пахнуло жаром раскалённой печи.

Мы вошли в комнату с одним окном. Хозяин застеклил его, но, как видно, не успел устроить затемнение. За окном, в слабом сиянии ущербной луны, виднелась крыша примыкающего дома и на ней флюгарка.

От ветра флюгарка металась и жалобно дребезжала. Я посмотрел на неё, и вдруг мне показалось, что в комнате никого, кроме меня, нет. На миг стало тревожно, жутко даже, и я крикнул:

— Вы здесь?

— Здесь, — послышалось в ответ.

— Вот вы где, — сказал я, всматриваясь в угол комнаты. — Подождите. Сейчас.

— Что вы хотите?

— Ничего. Сейчас достану посылку.

«Странно мы разговариваем, — подумал я. — Он впрямь напуган чем-то. А голос…» Я снова и так же безуспешно пытался вспомнить и бросил наудачу:

— Вы не учились на химическом?

— Где?

— На химическом?

— Нет. Вы ошибаетесь.

Я наткнулся на стол, опустил на него мешок и извлёк посылку. Человек быстро вышел из угла, взял посылку со стола и отошёл. Одет он был, кажется, в куртку или ватник, на голове что-то вроде берета. Черты лица я рассмотреть не мог. Стоя, он распарывал и развёртывал посылку.

— Я никогда не учился на химическом, — сказал он раздельно. — Я вообще не ленинградец.

— Вот как?

— Да. Приехал перед войной. Застрял тут совершенно случайно. Ну-с, большое вам спасибо.

— Пожалуйста.

— Я не предложил вам сесть, — сказал он, видимо, успокаиваясь. — Простите. Мне надо уходить. Я вас выпущу. Вот сюда. Другим ходом — покороче.

С этими словами он вывел меня в коридор, затем на кухню и отпер дверь на чёрную лестницу.

Тёмная комната осталась позади. Я спускался по лестнице, нежно озарённой лунным светом, и подозрения мои затихали. Мало ли что взбредёт в голову в темноте! А похожих голосов такая масса!

Очутившись на широком, пустынном, заснежённом дворе, я с облегчением зашагал к воротам. Что-то певуче задребезжало наверху, и я остановился. Флюгарка! Да, та самая флюгарка, которую я заметил из окна. Вот и окно. Прежде, чем я отыскал его глазами, у меня мелькнула мысль: «А если он соврал, что нет света? Что, если теперь из окна сочится свет?» Нет, света в комнате не было…

Успокоившись окончательно, я направился по Боровой. Навстречу спешила девочка лет восьми. Худенькое и сморщившееся от холода личико выглядывало из большой старомодной плюшевой кофты. Девочка шла, должно быть, из булочной и несла хлеб. Это была крохотная порция хлеба, наполовину завёрнутая в листочек бумаги. Девочка прижимала этот свёрток обеими руками и смотрела на него, не отрываясь. Тропинка, проложенная по тротуару, вилась среди сугробов, девочка спотыкалась, но не смотрела на тропинку. Она смотрела только на хлеб.

— Постой, — окликнул я.

Я вытащил из кармана сухарь и протянул ей. Она ещё крепче прижала к себе свёрток.

— Что вы, дядечка!

— Держи!

Она не решалась взять. И я смутился, потому что мне ещё не приходилось протягивать хлеб голодному. Чтобы помочь девочке, я сказал:

— Бери. Шура или как?

— Зоя.

— Правильно, Зоя. Маме привет…

Я отдал ей почти все сухари. Она хотела что-то спросить, но я резко повернул и ускорил шаг. Потом я посмотрел ей вслед. Как она несла хлеб! Женщина так не несёт своего первенца, как эта девочка несла хлеб…

Да, тяжело им здесь, в осаждённом городе. Тяжелее, чем нам. И опять я подумал о нём, о незнакомце. Изголодавшийся, изнервничавшийся человек, вот и всё. До чего я глуп со своими подозрениями! До чего глуп!

Примерно так рассуждал я про себя, когда заприметил ещё одного пешехода. Он вывернулся из-за угла, стремительно пронёсся мимо, и я застыл на месте.

Шинель. Петлицы военфельдшера. Лохматые брови. Сомнения не было. Это тот самый военфельдшер, который мне передал посылку на Боровую.

Он здесь! Так зачем же… Зачем он дал мне свою посылку? Я стоял ошеломлённый и следил за удаляющейся фигурой. Догнать его, спросить? Какой-то внутренний голос шепнул мне, что это не нужно. Лучше проследить. Я повернул назад. Через несколько минут произошло то, к чему я уже приготовился. Фельдшер исчез в знакомом парадном. Я вошёл во двор и расположился здесь на страже, приковав взгляд к окну в четвёртом этаже.

Раза три звонко встрепенулась флюгарка. И вдруг слабая, едва приметная мерцающая желтизна проступила в окне. В комнате за шторой горел свет…