Вождь гверильясов

— Воды! Хоть каплю воды!

Я услышал эти слова, лежа в палатке, разбитой на Сьерро-Гордо. Это было в ближайшую ночь после битвы при Сьерро-Гордо, происшедшей между американской и мексиканской армиями в апреле 1847 года. Преследуемая нашими войсками, главная масса неприятельской армии отступила на дорогу, ведущую в Халапу. Но многие мексиканцы спустились по почти отвесным скалам, возвышающимся над Рио-дель-Планом, и, благополучно избегнув погони, притаились в диких ущельях Пероте.

Среди этих-то отважных беглецов, или, вернее, во главе их, находился сам «железный вождь». Он руководил отступлением. Такова была его излюбленная тактика после проигранных битв.

Если бы не малодушие полковника, которому я и мои солдаты обязаны были повиновением, Санта-Анна сделался бы в тот день моим пленником. Из всех американцев, участвовавших в битве при Сьерро-Гордо, я один видел, как вождь Мексики покинул поле сражения. Я видел также, в какую сторону он направился. При таких условиях мне ничего не стоило перерезать ему путь и захватить его.

Строго говоря, я не участвовал в битве при Сьерро-Гордо. Щеголеватый полковник, в распоряжении которого я состоял, откомандировал меня к батарее горных гаубиц, установленных на вершине скалы, обрывающейся над Рио-дель-Планом. Пункт этот находился вне поля сражения и был расположен против вражеской батареи, стоявшей на такой же высокой горе по другую сторону реки.

С раннего утра до того момента, как мексиканцы обратились в бегство, мы не прекращали огня. Но расстояние между ними было огромное, и эти выстрелы их мало беспокоили — до тех пор, по крайней мере, пока на их батарею не упали со свистом ракеты, удачно пущенные нашим артиллеристом Рипли, дослужившимся впоследствии до чина генерала.

Что касается нас и нашей батареи, то, признаться, мы чувствовали себя в полной безопасности. Нападение врага представлялось нам не более вероятным, чем возможность быть сметенными со скалы хвостом какой-нибудь кометы. На нашем берегу не было ни одного мексиканского солдата, а чтобы добраться до нас с того берега, враги должны были бы или прибегнуть к помощи воздушных шаров или сделать обход приблизительно миль в двенадцать.

Для большего спокойствия педант полковник все время держался вблизи нашей маленькой батареи: с этой позиции он не сдвинулся бы ни на шаг даже ради того, чтобы взять в плен всю мексиканскую армию.

Волноваться мне было нечего. Многочисленные лазутчики единогласно уверяли, что батарее не грозит ни малейшей опасности. Проклиная судьбу, забросившую меня на скалу, расположенную так далеко от того участка земли, где произрастали лавры, пожинаемые не мною, а другими, я перестал обращать какое-либо внимание на Рипли и его гаубицы, взобрался на самую вершину скалы и сел на камень.

На скалистом обрыве росла прямая, крепкая юкка. Огромная шапка остроконечных листьев, пышно разросшихся над ее сморщенным стволом, бросала густую тень на траву, зеленевшую на самом краю пропасти.

Если бы мне не случалось бродить по Андам, я, по всей вероятности, не рискнул бы искать прохлады под тенью этого дерева. Но горы, как бы высоки и круты они ни были, давно уже перестали вызывать во мне головокружение. Думая только о том, чтобы избежать лучей тропического солнца, поднимающегося к зениту, я двинулся вперед, обхватив руками ствол юкки, спустил ноги вниз, достал из кармана гаванскую сигару, закурил и принялся наблюдать за битвой, разыгравшейся на противоположном берегу реки.

Благоразумный путешественник, следящий за охотой на тигров из окна второго этажа, или зритель, любующийся боем быков с верхнего яруса, не могли бы чувствовать себя в большей безопасности. На мою долю выпало редкое счастье смотреть на битву с высоты птичьего полета, ничем при этом не рискуя.

Я видел атаку регулярной дивизии Ворта, подкрепленной эскадронами Гарнея, бригаду Туигса, этого седовласого болтуна, получившего прозвище Предатель Техаса; я видел тесно сплоченные ряды превосходно вооруженных драгун, проскакавших вперед на своих светло-серых конях под предводительством Филиппа Кирнея, образцового джентльмена, лучшего кавалерийского офицера в Америке, отважного, гордого Кирнея, лишившегося на моих глазах правой руки в битве при Сан-Антонио-де-Абал, несчастного Филиппа Кирнея, сделавшегося впоследствии жертвою междоусобной войны, или, вернее, нелепой политики Мак-Келана, этого твердолобого притворщика, невежественная и глупая «стратегия» которого до сих пор еще продолжает слыть гениальной.

Я видел, как полки регулярных солдат и добровольцев, пешие и конные, один за другим выступали вперед. Я видел, как они приближались к Телеграфному Холму. Я видел, что они двигались все быстрее и быстрее и, наконец, получив соответствующий приказ, стремглав бросились в атаку.

Я отчетливо слышал сигнал к наступлению и громкие крики, раздававшиеся ему в ответ. Я видел дым, внезапно покрывший серовато-пурпурными клубами подножие холма; эти клубы образовали как бы цепь, отдельные звенья которой быстро слились между собой. Над вершиной холма стоял дым от выстрелов противника. По мере того как мексиканцы в синих плащах отступали вниз по склону, этот дым становился все бледнее и бледнее.

Постепенно клубы его превратились в легкое прозрачное облачко. Еще одно мгновение виднелось за этой воздушной завесой трехцветное мексиканское знамя. Потом флагшток склонился к земле, словно опущенный чьей-то невидимой рукой, и тотчас же поднялся снова. Колеблемое ветром звездное знамя возвестило об окончании битвы при Сьерро-Гордо.