Жизнь собачья и кошачья. Повести и рассказы

Найду мотало, било о жесткие доски, и постепенно петля, стягивающая горло, ослабла. Она рванулась, пытаясь выскочить, но связанные лапы не подчинились, прыжка не получилось, она только с трудом перевалилась через край телеги.

До рассвета Найда пролежала в придорожной канаве, стараясь разгрызть веревки. Наконец ей удалось освободить задние лапы, и она со связанными передними припрыгала домой.

Бабка заохала, развязала и накормила собаку, при этом долго когото ругала, разглядывая веревки, и даже грозила кулаком.

Несколько дней Найда отлеживалась и не выходила на улицу. Но голод вскоре заставил. Она направилась было к своей лазейке, издали обнюхала ее и хотя ничего подозрительного не обнаружила, оскалила на всякий случай зубы, но, постояв немного, повернула к сараю и через огород, кружным путем, вышла на улицу.

Все было по-прежнему: и осенняя слякоть, и тощие собаки и кошки, шныряющие в поисках объедков. Но теперь Найда перестала доверять даже тем дворам, куда раньше забегала без опаски.

Вечером в их доме появился еще один человек. Он резко отличался от всех, кого собака видела раньше. Это был молодой, но уже сердитый мужчина, сытый, чистый, уверенный в себе. И приехал он не на заморенной коняге, а на округлом нервном коньке, который привязанный к забору нетерпеливо перебирал копытами и грыз удила.

Найда, отвыкшая от таких лошадей, подошла поближе, удивленно гавкнула коньку в морду. Обычно лошади, истомленные работой, только мотнут головой и все. Этот же встал на дыбы, рванулся что есть силы, оборвал повод и пошел по улице немного боком, кося бешеным глазом на собаку. И она, вдруг забыв про пустой желудок, бросилась за ним с веселым лаем, дурачась, как давно уже не дурачилась. Она оставила конька далеко за пасекой деда Егора, когда он покрылся белой пеной, и направилась было домой, но омшаник, ровные ряды ульев заставили ее завернуть. Шарик и Букет выскочили навстречу с лаем, но, узнав, завиляли хвостами и стали обнюхивать. Были они изрядно похудевшие, бока ввалились, шерсть клочьями висела на ляжках. Найда вбежала во двор и увидела деда Егора, который с хриплым хеканьем колол дрова. Она подходила даже к нему с недоверием, издали принюхиваясь, но доброжелательно помахивая хвостом.

Дед Егор воткнул топор в бревешко, с трудом разогнулся, держась за поясницу и зашкандылял в старых валенках с обрезанными голенищами к крыльцу. Медленно, осторожно сел на ступеньку. Вздохнул и заговорил усталым, тихим голосом, почесывая собаку за ушами:

— В гости пришла? А может, уже на охоту собралась?

При слове «охота» собака взвизгнула, стараясь лизнуть деда Егора в лицо.

— Но-но! — отшатнулся тот. — Ишь ты, не забываешь?! А я, грешным делом, думал, продали тебя. Ведь сам директор мельницы приезжал за тобой, а? Охотничек, язви его, — дед Егор презрительно сплюнул. — Два мешка муки сеянки предлагал. Да-да. У меня, брат, теперь помощники бабы, так что мне допрежь председателя сельсовета все известно. Кричал директор мельницы, что, мол, все равно ты его будешь. Значит, не уговорил он твою хозяйку. Ну и дай-то Бог. Ведь не нужна ты ему, какой из него охотник… Тьфу! — дед Егор опять сплюнул. — Форс держит, подлец, все лучшее скупает. Намедни ружье бельгийское трехствольное у Хомутовых за мешок муки взял. Теперь тебя сватает. Эхе-хе! Времена… — дед Егор тяжело вздохнул, поднялся с трудом и зашаркал обрезками валенок назад к дровам.

6. ДВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Сегодня собаку заманили куском мяса во двор к директору мельницы. Собака понимала, что нельзя входить во двор, но мясо так соблазнительно пахло, а она была так голодна… Когда Найда проскользнула в калитку, калитка тотчас захлопнулась. Собака рванулась назад — нет хода. Она бросилась по двору в поисках хоть какой-то лазейки и увидела — на крыльце стоит человек и протягивает ей кусок мяса.

— На, Найда! Возьми!

Но страх уже охватил собаку. Она боялась чужого двора, чужого человека, боялась мяса. Забор был слишком высок, у калитки стоял человек, и только дверь сарая была открыта. Обезумев, Найда вбежала туда, но и там не было выхода на улицу, хуже того, сза-ди захлопнулась дверь, и два человека с веревками в руках стали подступать к ней. Собака забилась в угол и оскалила зубы, предупреждая, что она боится, что может броситься даже на человека.

— Найда! Найда! — звали ее шепотом люди, но голоса их не успокаивали собаку, наоборот, вызывали у нее ужас.

Испокон века сам человек, выводя гончую породу охотничьих собак, своим отбором, тренировками старался сделать ее незлобивой, ласковой, направляя всю злость ее, всю ярость на погоню за зверем. И это ему удалось. Но слишком многое свалилось в последнее время на Найду. Страх мучил ее нестерпимо, и она, зарычав, бросилась на того, кто был ближе к ней, — на директора мельницы. Рванула клыками человеческое тело, почувствовала в пасти кровь и с визгом выскочила во двор. Перескочить калитку сразу она не смогла, повиснув на передних лапах, слыша крики преследователей, бешено заскребла задними по доскам и тяжело вывалилась на улицу. Вслед неслись проклятья; оглянувшись, она увидела директора мельницы с ружьем и инстинктивно прыгнула в сторону. Рядом по пыли пробарабанила крупная дробь. Потом хлестнул выстрел еще, и собака, завизжав, свернула в переулок, пролезла в дыру в чей-то огород и по полегшей картофельной ботве рванула к лесу. Она бежала изо всех сил и остановилась только в глубоком овраге, в густых зарослях черемухи. Здесь она стала зализывать раны и выдирать крупную дробь из спины и бока.

Понимала ли Найда, что совершила преступление, бросившись на человека? Наверное, понимала, иначе почему она целых три дня даже близко не подходила к деревне? Лишь на четвертый изголодавшаяся, хромая, с еще незажившими ранами пришла, и то не домой, а к деду Егору.

Ночевала собака на пасеке. А наутро пришли помощницы и принесли весть, от которой посветлело дедово лицо. Почесывая за ушами собаку, он бормотал ласково:

— Хорошая ты, хорошая. Теперь тебе бояться нечего. Кончился твой директор. Арестовали его. Ладно все получилось. Вызвал он милицию, чтобы наказать твою хозяйку да тебя пристрелить как бешеную. Милиция приехала и его же самого под белы рученьки — ну-ка ответ держи — куда государственную муку девал. Так и прибрали подлеца. Поделом ему. Есть еще справедливость на белом свете. Есть!

Так и не пошла больше Найда домой. Дело шло к зиме. Дед Егор стал готовиться к охоте. Припасов не хватало. Дробь он сам делал — рубил старые ржавые гвозди. С порохом было труднее. Тот порох, что шел на войну, не годился для охотничьих ружей. Он разрывал стволы, калечил охотников. Поэтому каждую крупинку довоенного дымного пороха дед Егор берег. Из-за этого и случилось несчастье.

Уже по снегу подняла собака у скотомогильника здоровенную лису. Выгнала на деда Егора. Тот выстрелил почти в упор. Но то ли дрогнула старческая рука, то ли самодельная дробь не достала до сердца, только ушла лиса, сильно кровеня белый снег. Собака догнала ее далеко от деревни, у Черной пади. Остановила. Лиса легла, жадно хватая снег. Найда громко лаяла, подзывая деда Егора. Тот подошел не скоро. Лиса успела отдохнуть, восстановила силы. Запыхавшийся дед Егор было поднял ружье, но передумал и стал науськивать собаку:

— Взять ее! Взять! Взять!

Собака кружила вокруг лисы в растерянности. Гончие не должны давить подранков, поэтому она не умела этого делать и не понимала, чего от нее требуют. Но, жалея заряд, дед Егор все-таки вынудил ее броситься на лису. Найда прыгнула неуклюже — лиса, изловчившись, ухватила зубами за переднюю лапу собаки. Найда завизжала, вырвала лапу у лисы из пасти, закружилась на одном месте от боли, лиса же воспользовавшись замешательством охотника, бросилась наутек и скрылась в кустах.

Дед Егор, страшно ругая себя, осмотрел рану. Как смог, перевязал ее. И, взвалив на плечи, хотел нести Найду домой, но сил не хватило. Собака сама кое-как доплелась до пасеки. К утру лапа распухла. Теперь дед не пожалел пороха, растер его в ступке, добавил барсучьего сала, состряпал мазь. Но Найда срывала повязки и все лизала и лизала лапу. Конечно, ни о какой охоте речи быть не могло.