Каждому свое (СИ)

- Ясно сами... А он раз пошел, раз доверили - значит обязан человеком быть. У него совести нет, а я виноват. Х-хе! Интересно у вас выходит!

- Кому сгореть - тот не утонет! - кричал Паша, - Каждому свое! - разговор ему не нравился, - лучше слушайте историю, по рации слышал. Мужик в тайге сидит, а к нему брат сродный из города приехал. Пошел к нему на участок, а тайги не знает добром. Приходит весь искусанный. Чо такое? Кто тебя? Да собачка, грит, какая-то в капкан попала по дороге, пока выпускал - перекусала всего! - все кроме Лиды захохотали: мужик отпустил росомаху.

- Я эту историю в книжке читал, - сказал Коля.

- Да ты чо! - удивился Пашка, и перевел разговор на печенку, мол, хороша, а ведь у него в брошенной по дороге нарте тоже есть.

- Хозяин... - презрительно хмыкнула Рая, - чужим закусывает, а свое в нарте. Ее уж поди собаки съели. Чо надулся, как мезгирь? Так и есть оно!

Пашка вдруг засобирался назавтра ехать за нартой, норовил затащить в избу и поставить к печке канистру с бензином - развести масло в ведре он уже был не в состоянии, надо на двор идти, мешать. Возмущенная Рая ругала его за эту канистру, грозила выкинуть, тот уперся, как бык - показывал мужикам, кто хозяин. Мужики глядели в тарелки, было неудобно. Паша принес масло в банке. Канистра была налита под завязку, масло не влезло, и бензин вылился, Паша отлил в другую банку, чуть ее не опрокинул. Рая заругалась, что банка от молока. Мужикам надоело бычиться, они уже хохотали:

- Развел вонизьму - Райку поди выживашь!

- Нас-то не выживешь!

- Водку-то не льет так!

- Она его духами, а он ее бензином!

Колька еще посидев, решительно поднялся и ушел. Мороз жал за сорок. Обильно и ошарашенно глядели звезды. Пар изо рта шел густой, гулкий. Укатанная улица - в поперечную насечку от снегоходных гусениц. Дымки еле шевелятся, подымаются вертикально, расширяясь, как кульки - у трубы тонко, выше шире. Вся деревня в кульках. Шел, думал про Пашку: че ему надо - баба ведь и работящая, и добрая, и ладная. Не поймешь его. В деревне пьет, к бабе ни ногой, а в тайге - переживает, ревнует. Слышал по рации - Паша назначил Рае время выйти на связь, она не смогла, а когда вышла наутро, Паша несколько раз спросил ее жалким и безнадежным голосом: “Где ты была?” Дети у них не заводились. Надо было обоим ехать обследоваться, но не хватало денег, с охотой у Паши обстояло неважно.

Вечером Коля в полусне смотрел телевизор. “И правильно, что ушел, - подумал он, - не поговорить толком, ни чего. Спать надо, а завтра за пушину браться”. Часов в двенадцатом раздался негромкий стук в дверь. Коля удивился: “обычно так тарабанят, что дохлого разбудят”. Кто бы это? Он открыл: на крыльце стояла Рая.

- Можно к тебе? - на лице странная улыбка.

- Заходи...

Уселась на диван, накрашенная, остро благоухающая.

-Н-ну? - с вызывающей улыбкой уставилась в глаза.

Кольку аж вспотел. Надо было сразу не пустить, выгнать, или сказать, что в клуб собрался, а он наоборот вышел демонстративно сонный, рубаха навыпуск.

- Ты чо гостью-то так встречаешь?

- Чаю, может? - ответил Коля, увязая и протягивая время, лихорадочно думая, что делать, как ее сплавить, не нарушив этикету.

- Ну что?

- Что?

- Иди дверь заложи!

- Щас!

- Да вы чо дураки-то такие!

- Да ниче, - раздражаясь, резанул Коля, чувствуя ненатуральность этого раздражения, - у нас знаешь как?

- Как?

- Жена товарища - все, - Коля и вправду считал, что оно себе дороже.

- Ты гляди какой!

Коля встал, сделал движенье к одежде, мол, пошли:

- Иди, я никуда не пойду... К тебе раз в жизни в гости пришла...

- Ты сдурела.

- Я что не красивая? Что же за мужики-то такие?

- Да я бы с удовольствием, да ты такая женщина, - решил зайти с другого бока Коля, - но Пашка.

- Что Пашка? Пашка в три дырки сопит!

- Когда отсопит, я ему как в глаза посмотрю?

- Ой не смеши! Водка-то есть у тебя? Угощай, Коля!

И вдруг заревела:

- Ведь ты подумай, Коля, вот он три дня как из лесу - ничего не сделано, думала хоть мужик приедет - помощь будет. Нет. Водка. Водка. Водка. Ой, да чо за жизнь-то за такая. Собралися в больницу ехать, сейчас деньги пропьет, еще росомаха его разорила, опять никуда... Давай выпьем, Коля.

Коля расслабился - сейчас выпьем по-товарищески, да спроважу ее.

- Коля, рыба есть у тебя?

Коля вышел в сени, погрохотал мороженными седыми ленками, порубил одного на строганину. Когда вошел с дымящейся грудой на тарелке, Рая, чуть отвалясь меловым торсом, сидела в черном бюстгальтере на диване. Брительки сброшены с плеч. Литая грудь вздувается невыносимым изгибом, двумя белыми волнами уходит под черное кружевце. Ткань чуть прикасается, еле держтися на больших заострившихся сосках. Волосы рассыпаны вдоль щек, в улыбке торжество, темные глаза сияют, ножка постукивает по полу. Коля на секунду замер, а потом ломанулся в сени и заложил дверь.

Уже потом спросил:

- А тебе можно сегодня?, - а она со спокойной горечью ответила:

- Мне всегда можно”, - и его как обожгло: что горожу - у них же с детьми беда.

Рая глотнула чаю, прищурилась:

- А я думала, ты более стойкий. Вот какие вы. Охотнички...

Коля с самого начала ненавидел себя за свою слабость, теперь стало еще гаже. Хотелось, чтоб она быстрее ушла:

- Не пора тебе? - осторожно спросил.

- Не волнуйся, он до утра теперь. Полежи со мной.

К Рае он чувствовал только жалость. Главное было чувство, что влез в чужую жизнь - не должен он этого ничего знать, ни этого кусающегося рта, ни большого родимого пятна на внутренней стороне бедра. Рая засопела, он начал тоже придремывать. Перед глазами побежала освещенная фарой бурановская дорога. Потом приснилось, как они с Пашкой гоняют сохатого, и вроде Пашка уже стреляет, палит и палит, негромко так и назойливо. Потом еще какой-то стук раздался. Пашка вкочил. В дверь колотили:

- Шубенковы горят!

- Какие Шубенковы? - встрепенулась Рая. Треск продолжался. “Шифер лопается”, - сообразил Коля, накидывая фуфайку.

Было сорок восемь градусов мороза. Зарево стояло столбом над деревней, и казалось, горит гораздо ближе. Пашкин дом пылал костром, жар такой, что не подступиться на пятнадцать метров. Вокруг толпа, мужики тащили из бани стиральную машинку, сосед толстый Петька Гарбуз стоял на границе участков в трусах и валенках, накинув порлушубок. Откуда-то вынырнула с безумными глазами Рая. Все было обрадовались: значит были в гостях, значит и Пашка сзади плетется: “Пашка где?”Кричала не своим голосом, хрипло и негромко.

Рухнула крыша, стали растаскивать стены, тушить снегом, прошли к дивану - на нем ничего, Колька порылся рылся кочергой рядом, наткнулся на что-то мягкое, Гарбуз ушел в своих трусах, схватившись за горло.

Прилетел милиционер с пожарным экспертом. На пепелище не нашли карабин, кто-то считал, что Пашку убили, а потом подожгли дом, кто-то подозревал Мамая, который, кстати, тут же подал заявление на Пашин охотничий участок. Коля считал, что дело связано с канистрами, нагрелся бензин его и выдавило. Мамай на поминках оказался рядом с Колей, щурился:” Я-то зна-а-ю где Райка была!” Коля наклонился и тихо сказал:” Видишь вон ту бутылку - сейчас я ее об твою башку расшибу!”.

На поминки у сестры Паши заходили кучками человек по двенадцать, выпивали, говорили что-то мало значащее и уходили, чтоб дать место другим. Порой забредал кто-нибудь из пропащих, бичик-пьянчужка - кому горе, а ему везенье.

- Ладно, давайте, как говорится, чтоб земля пухом...

Выпили. Говорили негромко, друг другу - мол Саша, кутью бери. Коля, морс передай. Потом как-то прорвало, ожили. Начал Быня:

- Еду. Чо такое - нарта стоит...

Снова вспомнили тяжелую Пашину дорогу и брошенные по очереди нарту, сани и “буран”.

- Будто держало его что-то! - с силой сказал Быня и повторял несколько:” Грю, прям будто что-то держало!” Выражение пришлось, потом не раз повторялось.