Сокровища Перу

— Нет, в пятницу отходит в Рио-де-Жанейро судно с немецкими эмигрантами. Среди них есть один человек, лично известный дяде, ему он и поручил меня!

— И тебя отнимают от меня, мой ненаглядный? — воскликнул старик, — навсегда, безвозвратно отнимают! Нет, знаешь, я поеду с тобой в Бразилию!

— Что ты, Господь с тобой, Гармс! Ведь ты всю свою жизнь боялся моря! Ну, где тебе на старости лет!

— Ничего, милый мой! Я все это превозмогу, вот увидишь, все превозмогу!

— Кто же будет управляться здесь с твоими домами и капиталами, старина, с теми домами и капиталами, которые ты завещаешь мне? Что же касается меня, то, как знать, быть может, все устроится к лучшему!

— Да, да, — закивал головой Гармс, — как видно, все потеряно! Да… все потеряно для меня! — И он закрыл лицо руками.

Бенно же бросился на кровать, закрыл глаза, и ощущение невыразимой слабости овладело всем его существом.

Вдруг старик сердито сдвинул брови, провел гребенкой по своим волосам, натянул на себя сюртук и поспешно вышел из комнаты, направившись прямо в рабочий кабинет сенатора, где и остановился в дверях, ожидая, пока тот обратится к нему.

— Ну, что скажете, Гармс? — спросил его хозяин.

— Попрошу вашу милость разрешить мне сказать вам несколько слов!

— Говорите, я слушаю!

— Я позволю себе припомнить вам то время, когда мы мальчиками играли вместе во дворе этого дома, вы, господин сенатор, я и еще один, третий…

— О нем прошу вас не упоминать, Гармс!

— Нет, я должен вам сказать то, что вам, наверное, говорит и ваша совесть. Вы своей нетерпимостью, своей жестокостью довели бедного Теодора до края гибели, толкнули его своими руками в пропасть и, быть может, даже толкнули его на смерть… Вы погубили его и теперь хотите сделать то же и с этим бедным мальчиком! Грех вам за это будет!

Цургейден насмешливо усмехнулся.

— Я знал, — сказал он, — что вы придете к этому заключению, Гармс! Но это ни к чему не приведет, я не изменю своего решения, а потому избавьте себя от бесполезного труда распространяться далее на эту тему. Повторяю, я никогда и ни за что не изменю своего решения!

— Никогда?! Ни за что! Вот как! Даже и тогда, если я откровенно заявлю вам, что не останусь более ни часа в этом доме, после того как Бенно уйдет из него?! Если он уйдет отсюда, уйду и я!

Сенатор, видимо, испугался этих слов. На бледном, бесцветном лице его мелькнуло злобное выражение скрытой ненависти.

— Я понимаю, — сказал он, — вы хотите мне угрожать, хотите этим сказать, что отныне предадите на суд всему миру печальные и постыдные тайны нашего дома и этим думаете меня запугать. Так знайте, что мне все равно! Рассказывайте всем и каждому все, что вы знаете: моя честь останется все же незапятнанной, и этого с меня довольно!

Старик широко раскрыл глаза.

— Нет, господин сенатор, — сказал он, — в этом вы ошибаетесь… Подлецом я еще никогда не был и не буду на старости лет. От меня ни одна душа ничего не узнает о том, что мне известно об этом доме… Но зато…

— Все дальнейшие речи будут бесполезны! — заметил ледяным тоном сенатор, — вы можете поступать, как вам заблагорассудится!

— Конечно, конечно, — закивал головой старик, — но у меня еще один вопрос, который, однако, давит на сердце, точно камень.

— Что ж это может быть?

— Вы только что изволили сказать, что личная ваша честь, во всяком случае, останется незапятнанной. Но так ли это, господин сенатор? Можете ли вы в самом деле сказать себе, что ваша совесть совершенно чиста? Нет, я этого не думаю!

— Гармс! Как осмеливаетесь вы… говорить мне такие вещи!.. — и Цургейден вскочил со своего места, словно желая задушить своими руками говорившего.

— Нет, вы скажете мне, господин сенатор, — продолжал старик многозначительным, таинственным тоном, — скажете мне, о чем вы говорили с несчастным отверженным в то достопамятное утро там, в парадном вестибюле? Что сказали вы ему перед тем, как он вышел из родного дома, чтобы уже никогда более не возвращаться в него?

Цургейден пошатнулся, едва удержавшись на ногах.

— Вы с ума сошли, Гармс!.. — пролепетал он с трудом побелевшими губами.

Гармс молчал, глядя в упор в изменившееся лицо своего господина.

— С тех пор вы ни разу не посмели ступить на это место, вы приказали пробить в стене боковую дверь! Каин! Каин! Что ты сделал с братом твоим? Вот то, что я желал сказать вам, господин сенатор Цургейден! — И не взглянув даже на неподвижно стоявшего, словно онемевшего от ужаса сенатора, дрожавшего всем телом, старик вышел из комнаты. Но, вернувшись в комнату Бенно, старик был не в силах сдерживаться долее и расплакался, как ребенок.

— Все, все напрасно! Ничего я не могу поделать. Ты должен ехать, мой бедный мальчик…

Пошли дни за днями, тихо, однообразно. Старушка была опасно больна. Доктор приходил два раза в сутки, но Бенно не допускали к ней. Когда наконец вышло распоряжение сенатора на следующий день готовиться к отъезду, Бенно просил позволения проститься с товарищами, но и в этом ему было отказано. Только старик Гармс несколько раз заходил к нему в этот день.

— Ну, я сложил свои пожитки, — сказал он, — вместе с тобой и я отрясаю прах с ног моих за порогом этого дома!

— Но что же ты будешь делать теперь, Гармс? Право, тебе лучше было бы оставаться на старом насиженном месте!

— Нет, нет… и не говори мне об этом. Упаси Господь Бог, я бы, пожалуй, порядком поколотил господина сенатора! Нет, здесь мне оставаться нельзя. Я уже решил, как буду проводить свое время: буду ходить в гавань и беседовать с моряками, бывавшими в Бразилии, и разузнавать через них об этой стране. Затем стану изучать язык, на котором там говорят, и карту этой страны, чтобы всегда знать, где ты находишься, и ждать твоих писем!

— Да, ты — единственный человек, которому я буду писать оттуда!

Господин Винкельман, которому сенатор поручал на время переезда своего племянника, явился в назначенный день и час, чтобы отправиться вместе с мальчиком на судно. Гармс долго держал в своей руке руку Бенно, пока, наконец, за ним не прислали от сенатора.

— Неужели ты не позволишь мне, дядя, проститься с бабушкой? — спросил Бенно молящим голосом.

— Нет, это невозможно: она больна, я потом передам ей твой прощальный привет. Иди!

Гармс, стоявший за спиной Бенно, простился со своим господином и другом детства едва приметным кивком головы.

— Я ухожу, сударь!

— Хорошо, Гармс, я знаю!

И дверь захлопнулась за выходившими.

— Не провожай меня до судна, Гармс, все станут потом говорить об этом. Господь с тобой, я напишу тебе из Англии!

— Храни тебя Бог, дитя мое! Храни тебя Бог!

Они простились еще раз и расстались. Бенно молча шел рядом со своим будущим спутником.

— Так вы намерены изучать торговое дело в Рио у Нидербергера и Ко? Неужели вас так тянет в далекие страны или вы просто хотите повидать свет и людей, молодой человек? — спросил после довольно продолжительного молчания господин Винкельман.

Бенно отвечал уклончиво, но в душе был рад, что его спутнику, по-видимому, не было ничего известно о причинах, побудивших его отправиться в столицу Бразилии.

Между тем они очутились уже на пристани. Через несколько минут их судно должно было сняться с якоря. Надо было спешить. Среди всеобщей суматохи и волнения наступил наконец этот решающий момент. Бенно забрался в свою каюту и, уронив голову на руки, предался невеселым размышлениям, тогда как господин Винкельман занялся размещением в стенном шкафчике всевозможных съестных припасов, затем пригласил своего молодого спутника воздать должное всей этой вкусной снеди.

— Это необходимо в пути, поверьте моему опыту: я уже третий раз совершаю такое путешествие. Ведь это, так сказать, моя профессия; я по поручению бразильского правительства приглашаю желающих основать немецкую колонию в Бразилии. Вот и с этим судном у меня едут туда более пятисот человек различных профессий и сословий.