Всадник без головы (худ. Н. Качергин)

Цивилизованный человек еще не проник в эти уединенные места, и по-прежнему лишь одни команчи [14] бродят по запутанным лесным тропам.

Нигде по всему Техасу вы не встретите столько оленей и пугливых антилоп, как здесь, — они то и дело выскакивают перед вами.

Птицы, прекрасные по очертаниям и окраске, оживляют ландшафт. Квели [15], шурша крыльями, взвивается в высоту; королевский коршун парит в воздухе; дикий индюк огромных размеров греет на солнце свою блестящую грудь на опушке ореховой рощи; а среди перистой акации мелькает длинный, похожий на ножницы хвост птицы-портнихи, известной среди местных охотников еще под именем райской птицы.

Великолепные бабочки то порхают в воздухе, широко раскрыв крылья, то отдыхают на цветке, сливаясь с ним по очертаниям и окраске. Огромные бархатистые пчелы жужжат среди цветущих кустарников, оспаривая свои права на сладкий сок у колибри, которым они почти не уступают в размере.

Но помните, что среди этой прекрасной природы притаились злые враги человека. Нигде во всей Северной Америке гремучая змея не достигает таких больших размеров, как здесь; она встречается там же, где и ядовитые змеи, известные под индейским названием «мокасин». Тарантулы, скорпионы и тысяченожки на каждом шагу грозят человеку гибелью.

По лесистым берегам рек бродят пятнистый оцелот [16], пума [17] и местный тигр — ягуар; здесь проходит северная граница его распространения.

На опушке лесных зарослей показывается тощий техасский волк, одинокий и молчаливый, а его сородич, трусливый койот, рыщет на открытой равнине с целой стаей своих собратьев.

В этой же прерии на сочных пастбищах пасется самое благородное и прекрасное из всех животных, самый умный из всех четвероногих друзей человека — лошадь. Здесь она живет в диком состоянии, свободная и не испорченная капризами человека. Она не знает, что такое узда, и ее спина не изуродована седлом.

Но все-таки случается, что и в этих отдаленных местах она теряет свою свободу. Здесь была поймана и укрощена прекрасная дикая лошадь — крапчатый мустанг. Она попалась в руки известному охотнику за лошадьми Морису-мустангеру.

На берегу реки Аламо, одного из притоков Рио-де-Нуэсес, стояло скромное, но живописное жилище, одно из тех, каких много в Техасе.

Это была хижина, построенная из расщепленных пополам стволов древовидной юкки, вбитых стоймя в землю. Крыша ее была настлана из штыковидных листьев этого же растения. Промежутки между вертикальными стойками, вопреки обычаю Техаса, не были замазаны глиной. Стены внутри хижины были затянуты лошадиными шкурами. Шипы мексиканского столетника, заменяя гвозди, выдерживали на себе тяжесть этих шкур.

Обрывистые берега реки изобиловали растительностью, послужившей строительным материалом для хижины. Здесь были дикие заросли юкки, столетника и других неплодоносящих растений, но внизу плодородная долина была покрыта прекрасным лесом, где росли тутовые, ореховые деревья и дубы.

В массив леса около берега реки вдавались долины, покрытые сочной пастбищной травой. В глубине одной из этих долин, все окруженное изумрудной зеленью, стояло описанное нами незамысловатое жилище.

Тени деревьев скрывали хижину. Ее можно было видеть только со стороны реки, и то лишь в том случае, если встанешь прямо против нее. Примитивная простота постройки и поблекшие тока окраски делали ее еще более незаметной.

Домик был не больше маркитантской [18] палатки. Дверь — его единственное отверстие, если не считать трубы от небольшого очага, сложенного у одной из стен. Устройство двери своеобразное и простое: деревянная рама, обтянутая лошадиной шкурой и навешенная при помощи петель, сделанных из такой же шкуры.

Позади хижины находился навес, покрытый юкковыми листьями и обнесенный небольшой изгородью из жердей, привязанных к стволам соседних деревьев.

Такая же изгородь была устроена вокруг участка около акра величиной, расположенного между хижиной и обрывом. Это был кораль — загон для диких лошадей.

Действительно, внутри этой изгороди было около десятка, а то и больше, лошадей. Их дикие, испуганные глаза и порывистые движения не оставляли сомнения, что они только недавно пойманы и что им нелегко переносить неволю.

Внутреннее устройство хижины не лишено было некоторого уюта и комфорта. Мягкие блестящие шкуры самых разнообразных мастей — черные, гнедые, пегие и совершенно белоснежные — украшали комнату.

Мебель была чрезвычайно примитивна: кровать — козлы, обтянутые лошадиной шкурой, два самодельных стула и простой стол, сколоченный из горбылей юккового дерева, — вот и вся обстановка. Что-то вроде второй постели виднелось в углу. Полка с книгами, перо, чернила и почтовая бумага, а на столе газета как-то неожиданно поражали глаз в этой скромной хижине.

Здесь было еще несколько других вещей, явно напоминавших о цивилизации: прекрасный кожаный сундук, ружье-двустволка, серебряный стакан чеканной работы, охотничий рог и арапник. На полу стояло несколько предметов кухонной утвари, большей частью сделанной из жести; в углу — большая бутыль в ивовой плетенке, содержащая, по-видимому, более крепкий напиток, чем вода из Аламо.

Остальные вещи не противоречили общей картине. Мексиканское, с высокой лукой, седло, уздечка с оголовьем из плетеных конских волос, такие же поводья, два или три серапэ, несколько свертков крученой веревки — все это было здесь вполне у места. Таково было жилище мустангера.

На одном из стульев посреди комнаты сидел человек, по-видимому слуга. Это был толстяк с копной рыжих волос и с ярко-красным лицом. На нем были плисовые бриджи и такие же гетры. Бархатная куртка, когда-то темно-зеленого цвета, но уже давно выцветшая и теперь почти коричневая, изобиловала большим количеством карманов разной величины. Надетая набекрень шляпа с загнутыми кверху полями дополняла костюм. Можно еще добавить, что вокруг ворота грубой коленкоровой рубашки был небрежно завязан красный ситцевый платок, а на ногах красовались ирландские башмаки.

Однако не только костюм, но вся внешность и манеры выдавали в этом человеке ирландца.

Всякое сомнение сразу рассеивалось, как только толстяк начинал говорить. На таком жаргоне говорят только в Ирландии, в графстве Гальвей. Гальвеец все время разговаривал, несмотря на то что был как будто один в хижине. Однако это было не так. Растянувшись на подстилке из лошадиной шкуры перед тлеющим очагом и уткнувшись носом в самый пепел, лежала большая оленья собака [19]. Казалось, она понимала язык своего собеседника.

— Что, Тара, сокровище мое, — воскликнул человек в плисовых бриджах, — хочешь вернуться в Баллибалах? Неплохо было бы тебе там немножко подкормиться. А то смотри, ведь теперь у тебя все ребра можно пересчитать. Дружок ты мой, мне самому хочется туда. Но кто знает, когда хозяин вернется и возьмет нас с собой! Ну ничего, Тара. Он скоро должен поехать в сеттльмент [20], старый ты мой пес. Он обещал и нас с собой захватить — давай хоть этим утешаться. Чорт побери! Уже больше трех месяцев, как я не был в форту. Может быть, там, среди недавно прибывших солдат, я встречу кого-нибудь из своих старых знакомых. Ну, уж тогда без выпивки не обойдется! Не так ли, Тара?

Собака подняла голову и громко фыркнула вместо ответа.

— Я бы и теперь не прочь промочить горло, — продолжал гальвеец, бросая жадный взгляд в сторону бутыли. — Только бутыль-то ведь уже почти пустая, и молодой хозяин может спохватиться. Да и все равно ведь нечестно пить не спросись. Правда, Тара?

Собака опять подняла морду и опять фыркнула.