Твердая рука. Гамбусино

Иногда дон Фернандо, терзаемый вечно преследовавшим его воспоминанием о сцене в Красной комнате, спрашивал самого себя, не лучше ли было ему в свое время откровенно объясниться с братом. Быть может, Родольфо, скромные вкусы которого так резко расходились с традициями знатного рода, сам добровольно отрекся бы в его пользу от прав старшинства.

Одним словом, маркиз при всем своем богатстве, несмотря на любовь к нему прелестной жены, сделавшей его отцом двух детей, не был счастлив. Нигде, даже в самом веселом кругу, он не мог забыться, и тайная рана, глодавшая его сердце, не только не затягивалась, но все более растравлялась. В то же время благодаря невероятно стремительному движению политической жизни Мексики положение приверженцев испанского господства становилось со дня на день все более опасным и критическим.

В задачу нашего повествования не входит выяснение причин мексиканской революции; мы не станем также описывать ход военных операций, которые кончились для Мексики завоеванием независимости, а для испанской короны – потерей колонии, столько веков служившей неисчерпаемым источником ее обогащения.

Пора вернуться к прерванному нами рассказу. В начале 1822 года в Мексике, почти вслед за провозглашением независимости, началась эра пронунсиаменто. После недолговечного царствования императора Итурбида в Мексике утвердился республиканский образ правления, точнее говоря – правление военщины. Мексиканские президенты с головокружительной быстротой сменяли друг друга, свергаемые армией, насчитывавшей двадцать четыре тысячи офицеров при двадцати тысячах солдат. В этой смуте Мексика растрясла свои богатства, ее торговля упала, города превращались в руины, от былого блеска страны сохранились лишь жалкие остатки да еще разве довольно туманные воспоминания.

Во время войны за независимость сильно пострадали осевшие в Мексике испанцы, имения которых были частью сожжены, частью конфискованы повстанцами. Роковой декрет 1827 года, изгонявший испанцев из Мексики, нанес последний, непоправимый удар их имуществу. Эта мера должна была в первую очередь поразить маркиза де Могюера. Правда, он прилагал все старания, чтобы не вмешиваться в политику, не примыкать ни к одной из партий, не выступать «за» или «против» правительств, сменявшихся одно за другим в освобожденной Мексике. Но удержаться долго на такой позиции с шансами на успех было почти невозможно, и маркизу пришлось волей-неволей поступиться своей дворянской спесью. Дело в том, что все его состояние, как на беду, состояло из поместий и приисков, и высылка из Мексики грозила ему полным разорением. Друзья советовали ему отречься от Испании и заявить во всеуслышание о своей преданности мексиканскому правительству. Маркиз вынужден был последовать этому совету.

По ходатайству некоторых лиц, пользовавшихся доверием тогдашнего президента республики, дону Фернандо разрешено было остаться в стране и принять мексиканское подданство. Но дела маркиза все же сильно пошатнулись. После крушения испанского владычества его состояние пришло в расстройство. На всем протяжении десятилетней войны против испанцев земли асиенды не возделывались, а рудники, оставшиеся без рабочих, постепенно затопляло водой. Надо было предпринять дорогостоящие работы, чтобы пустить их снова в ход. Положение становилось серьезным, а для большого барина, привыкшего швырять деньгами, – прямо-таки критическим. Приходилось считать каждый грош, чтобы сводить концы с концами.

Эта борьба с омерзительным призраком нищеты, неумолимо надвигавшейся на маркиза, в конце концов возмутила его гордость; дон Фернандо готов был бросить все на произвол судьбы. Но любовь к детям вернула ему утраченное было мужество. Он решил встретить грозу лицом к лицу. Подобно тем разорившимся дворянам, которые пахали землю со шпагой на поясе, дабы никто не сомневался в их происхождении, маркиз стал заправским помещиком и золотопромышленником. Другими словами, он превратил свои поместья в сельскохозяйственные предприятия, занялся коневодством и разведением скота и одновременно приступил к работам по осушению затопленных рудников. К несчастью, для успешного осуществления всех этих работ маркизу не хватало двух вещей: специальных знаний, а главное, наличных денег, без которых никакое дело не пойдет. Маркиз вынужден был нанять опытного управителя и занять деньги под залог земли, Несколько лет все, казалось, шло хорошо. Управитель, дон Хосе Паредес, с которым нам придется еще неоднократно встречаться в дальнейшем, принадлежал к той категории людей, которым цены нет. Почти вся жизнь их проходит в поле на коне, от их взора ничто не ускользнет, они прекрасно разбираются в различных сельскохозяйственных культурах и могут безошибочно, с точностью до одного арроба [27], предсказать, какой урожай способно принести то или иное поле. Но если земли маркиза стали под наблюдением опытного управителя приносить доход, то совсем иначе обстояло дело с приисками.

Надо сказать, что к этому времени непокоренные индейцы, воспользовавшись мексиканской смутой, перешли границу я отвоевали часть территории, отнятой у них некогда испанцами. Индейцы прочно обосновались на отвоеванных землях и закрыли туда доступ мексиканцам.

Таким образом, маркиз лишился своих самых богатых приисков, очутившихся на индейской территории. Другие его рудники были полностью затоплены, и, хотя восстановительные работы были уже начаты, трудно было предсказать день, когда они снова начнут давать доход. Другими словами, все, что приносило маркизу сельское хозяйство, поглощалось приисками. Дела маркиза все ухудшались, все глубже и глубже засасывала его пучина долгов.

Маркиз, состарившийся не столько под бременем годов, сколько от горя и забот, не смел без страха заглянуть в будущее, в котором не видел никакого просвета. Он превратился в сумрачного, угрюмого и безмолвного наблюдателя упадка и разорения своего дома; подобно мореплавателю, потерявшемуся без компаса в безбрежном океане, он тщетно гадал, откуда может прийти к нему спасительная помощь. Но, увы, время шло и не приносило ничего нового маркизу, если не считать все растущего стеснения в средствах и надвигавшейся угрозы разорения. К довершению всего от маркиза стали удаляться друзья и родственники; с тем холодным равнодушием, которое, кажется, является законом организованного общества, где лозунг «каждый за себя» действует с такой же неумолимостью, как и свирепый закон войны – vae victis [28], они предоставили ему полную свободу «выкарабкиваться самому из беды.

Маркиз отнесся к этому новому удару с тем благородным хладнокровием, которое характерно для людей сильных духом. В это время он проживал в асиенде один со своим сыном, жена его скончалась уже несколько лет назад, а дочь воспитывалась в женском монастыре в городе Сан-Росарио. Вместо того, чтобы изводить себя и сына слезливыми и бесплодными жалобами на черную неблагодарность людей, многие из которых были ему чем-нибудь да обязаны, маркиз приобщил сына к управлению имением и принялся за дело с удвоенным рвением.

За несколько месяцев до выстрела, с которого начинается первая глава нашей повести, злой судьбе маркиза не то чтобы окончательно надоело преследовать его, но словно захотелось дать ему небольшую передышку. Вот как взялась она за это дело, которое должно было осветить лучом надежды туманное небо, нависшее над семейством де Мопоер. Однажды утром в асиенду примчался незнакомец. Он прибыл, по-видимому, очень издалека верхом на муле, ведя на поводу второго мула, нагруженного двумя тюками. Едва очутившись в первом дворе, незнакомец бросил одному пеону поводья вьючного мула, крикнув ему при этом: «Для сеньора Фернандо де Могюер!» Не дожидаясь ответа, он повернул мула и, пустившись обратно вскачь, исчез из виду, прежде чем пеоны пришли в себя от изумления. Слуги поспешили доложить маркизу о случившемся, а тот приказал разгрузить мула и принести тюки в его кабинет. В каждом из них оказалось по двадцати пяти тысяч золотых пиастров. На сложенном вчетверо листе бумаги, найденном в одном из тюков, было начертано одно только слово: «Возврат».