Сатана и Искариот. Части первая и вторая

— Они воздержатся от этого!

— Ни в коем случае, потому что Хитрый Змей предложил мне заключить с ним добровольно договор о мире.

— Добровольно? Парень, видно, хотел оказаться на свободе. И вы намерены принять его предложение?

— Я намерен быть настолько умным, что собираюсь принять не только это предложение, но и сделать кое-что еще.

— А у него есть другие пожелания?

— Да. Он хочет взять в жены Юдит.

— Черт возьми! Они друг друга стоят. Он — краснокожий мерзавец, обливавший меня черной ложью, а она знает столько тонкостей, которые могут свести с ума того, кому посчастливится стать ее супругом! Но будьте так добры и скажите ему, что вылечить ее сможет только плетка! У него есть еще какие-нибудь пожелания?

— Есть кое-что, заинтересующее вас непосредственно. Я должен ему передать вас.

— Но вы же не сделаете этого, мистер! — закричал он и даже полупривстал от страха. — У вас нет на это никакого права!

— А мне все равно, есть у меня какое-нибудь право или нет — я сам установлю его для себя.

— Это же недопустимо! Подумайте, что вы делаете, какая ответственность на вас ложится! У вас же такое доброе сердце, почему же в вас не заговорит совесть?

— Потому что в вас я не заметил ничего доброго. Даже если бы я чувствовал угрызения совести, то смог бы легко оправдаться, так что совесть моя не была бы отягчена. Мне же ведь совсем не нужно выдавать вас ему.

— Хорошо, хорошо, вот про это я и хотел знать! — сказал он удовлетворенно.

— Значит, я позволю вам бежать, — продолжал я. — Но уже в следующее мгновение вождь схватит вас за вихор.

— Как это? Он же ваш пленник! Разве вы хотите и его отпустить?

— Конечно.

— Но этого вам нельзя делать ни в коем случае, по меньшей мере, не так быстро, не теперь! Его можно выпустить только тогда, когда я окажусь далеко и в безопасности!

— Успокойтесь, сэр! Вы здесь не можете распоряжаться. Подумайте, в каком положении вы находитесь. Почему я должен отпустить вас, а не его? Я должен предоставить вам свободу, хотя вы покушались на его и нашу жизнь, а того, кто нам ничего не сделал, задержать? Это же смешно!

— Для меня совсем не смешно, потому что, если вы освободите меня одновременно с ним, он немедленно использует свою свободу, чтобы отомстить мне.

— Для этого у него есть все основания и все права, в то время как у меня нет ни малейшей причины защищать вас от него.

— Тогда я не хочу быть свободным, лучше я подожду, пока вы меня передадите правосудию. Вы совершаете преступление, удерживая меня у себя и заставляя ехать вместе с вами. Но я охотно вытерплю это и не буду никому жаловаться.

— Если вы так убеждены, что это преступление, то я отказываюсь идти против закона и отпускаю вас.

— Раньше индейца?

— Нет, после него. Скоро появятся самые знаменитые из его воинов, они приедут ко мне на совет. Если они согласятся на мир, мы раскурим калюме, и я освобожу вождя.

— Так выпустите меня теперь, чтобы я смог скорее уйти!

— Как я могу сделать это, если еще не знаю, согласятся ли юма! А ваша выдача как раз является главным условием, на котором они настаивают. Так не трудитесь больше! Правда, лично я на вас руку не подниму, но позабочусь о том, чтобы возмездие настигло вас.

— Тогда вас нельзя больше называть человеком, вы настоящий дьявол! Вы можете и должны удовлетвориться тем, что уже сделали нам!

— Вам, говорите? О ком это вы?

— О моем брате, ввергнутом вами в нищету. Вы тогда преследовали его до Форт-Эдуарда!

— Ах, это вы говорите о том картежнике, который застрелил в Форт-Юинте офицера и двух солдат? Так это был ваш брат? Лучше бы вы о нем промолчали, потому что подобное родство совсем вас не украшает и не может быть основанием для просьбы о помиловании.

— А вы хоть однажды посмотрите на это дело по-другому, это, может быть, даст вам повод задуматься. В тот раз мой брат ушел, разве это не может произойти сейчас со мной? Тогда вы тоже были убеждены, что удержите его, точно так же и здесь теперь все может случиться по-иному, а не так, как вы ожидаете. Подумайте о том, что мой брат уже и так жгуче ненавидит вас! Когда же он узнает, как вы обошлись со мной, то успокоится не раньше, чем отомстит за меня и за себя.

— Я не боюсь его мести, он скрылся и пропал без вести.

— Так только кажется! Он все еще здесь.

— Где?

— Это я вам, конечно, не скажу. Где он находится, не знает ни один человек, от эскимосов до огнеземельцев, кроме меня.

— Знают еще двое.

— Кто же это?

— Я и ваш племянник Джонатан.

— Джон… — он прервался, произнеся только первый слог имени, и на целую долгую минуту уставился мне в лицо, а потом, заикаясь, продолжал:

— Кто… вам сказал… что… у меня… есть… племянник?

— Не все ли равно? Но только из этого вы можете заключить, что с моим знанием о вас и вашей жизни дело обстоит куда лучше, чем вы об этом думали. Такую семейку, как ваша, всегда надо держать в поле зрения, чтобы вовремя обезопасить себя и других.

— Вы только и делаете, что расхваливаете свою проницательность. Если вы не солгали, то скажите же мне, где находится мой брат?

— На берегу Средиземного моря.

— Среди… земного? Что вы хотите этим сказать?

— Что ваш брат должен будет приехать с Ближнего Востока, если захочет вам помочь или отомстить мне. При этом мне пришло в голову, что вам самому вовсе не обязательно лично привозить его. Ведь Джонатан собирается на Восток, и вы можете дать ему поручение.

— Джонатан… на Восток? Вы, пожалуй, бредите?

— Возможно! Но в моих фантазиях еще обитает некий Малыш Хантер, который усердно занимается турецкой и арабской грамматикой, а в ближайшее время, получив у своего скупого отца несколько чеков, собирается переплыть океан. Возможно, юный мастер возьмет с собой вашего племянника. Такие случайности не только возможны, но и происходят в действительной жизни.

Он дернулся, словно хотел вскочить, но ему помешали путы, тогда он снова плюнул в мою сторону и закричал в сильнейшем озлоблении:

— В тебе сидит больше сотни чертей. Пусть тебя поглотит ад!

Потом он снова упал навзничь и перекатился на другой бок, чтобы больше не видеть меня. Я вернулся на свое прежнее место.

Мы довольно долго шли от Альмадена до места нашего теперешнего отдыха, но это произошло только потому, что сначала мы повернули к югу. На самом деле от лагеря юма нас отделял всего лишь час пути. Я предполагал, что мимбренхо понадобится всего четверть часа, чтобы проделать этот путь на добром коне, полчаса я отводил на переговоры, значит, через час он должен вернуться, если поедет перед юма, потому что показывать им дорогу ему было не обязательно, так как они сами легко могли отыскать ее по конским следам. У них не было лошадей, и они, следовательно, вынуждены были идти пешком, поэтому у нас они могли появиться не раньше чем через час с небольшим после отъезда мимбренхо.

Прошел час, но мимбренхо не было видно. Я подумал, что он и не приедет раньше, оставшись за проводника, но в расчете времени я не ошибся, потому что, когда пошел второй час с момента отъезда мимбренхо, мы увидели пять или шесть пеших индейцев, приближавшихся к нам с севера. Это были юма, но мимбренхо с ними не было. Почему он не пришел? Где он остался? Мне не терпелось узнать это.

Было очевидно, что индейцы идут по следу, оставленному конем мальчугана, потому что они шли согнувшись, вглядываясь в землю. Когда юма подошли достаточно близко, Хитрый Змей выпрямился во весь рост, так же поступил и я. Тогда индейцы увидели нас и пошли быстрее.

Они были вооружены, вопреки приказу своего вождя, но на расстоянии двух сотен шагов положили на землю свои ножи, луки, стрелы и копья и только потом приблизились к нам вплотную. Они прихватили с собой оружие не от дурных замыслов — просто по дороге они могли оказаться в положении, когда оружие понадобится.

Они вели себя так, будто не замечали связанных рук Хитрого Змея, чтобы не ставить своего вождя в затруднительное положение. Меня же они разглядывали с большим почтением, к которому не примешивалось и доли назойливого любопытства. Вскоре они обратили внимание и на немцев, а на Мелтона они, казалось, не хотели смотреть.