Королевский корсар

Боцман Жаке этот расплывчатый план в общем поддерживал, то же самое можно сказать и о Пиресе (матросе, поившем Уильяма джином). Кое-кому столь длительное путешествие было не по нраву: многим слишком хорошо запомнилась эта дорожка по прежним изматывающим плаваниям. Но пока было вдоволь еды, воды и рома, недовольные предпочитали помалкивать.

Уильяму Кидду было все равно. Его взгляд в будущее не распространялся дальше ближайшего приема пищи, его страх перед завтрашним днем равнялся страху перед очередной вахтой.

Размеры произошедшего с ним несчастья полностью подавили малейшую способность к рассуждению. Не мог он и мечтать о чем бы то ни было. Прежний мир был для него потерян безвозвратно. Отец никогда не поверит, что Энтони умер сам, он решит, что это он, Уильям, убил его, затем купил корабль и бежал из Англии.

Возвращение настолько невозможно, что и не нужно.

Прежняя жизнь, полная незамысловатых провинциальных утех, рыбалок, пастушек, мечтательных гуляний и беззаботных попоек, постепенно, но решительно выветривалась из его со знания. Нет, не выветривалась — это неверно сказано. Она окукливалась, как личинка бабочки, чтобы храниться в заповедных глубинах души до каких-то неведомых сроков.

В силу того что он обладал от природы довольно крепким здоровьем, ему удалось отчасти свыкнуться с физическими сложностями своего нового существования. Что касается всеобщих насмешек и издевательств, то их он почти не замечал. Не в совершенстве зная французский язык, он был неуязвим для тонкостей французского острословия.

Он не знал, что капитан Леруа всерьез подумывает над тем, чтобы избавиться от него. С точки зрения Леруа, это было бы весьма логично. Кидд был свидетелем, правда, трудно было представить ситуацию, при которой его показания против своего нынешнего капитана могли бы сделаться опасными. Но даже если есть один шанс из тысячи, зачем давать противнику этот шанс. Можно было бы подумать, что шотландец представляет ценность как матрос. Так нет. Этим мастерством Кидд овладевал крайне медленно и после месячного плавания с трудом отличал рею от шкота, а бом-брам-стеньгу — от салинга.

Жаке несколько раз предлагал капитану избавиться от лишнего едока, Леруа соглашался с ним, но дело откладывалось, мешали какие-то неожиданные события и обстоятельства.

Уильям и не подозревал, как близко он находился к краю пропасти все эти дни.

Однажды дело уже дошло до того, что принесли мешок, в котором отправляют корабельных покойников на смертельную прогулку.

— Залезай! — скомандовал Жаке.

Шотландец привык выполнять команды этого человека с первого раза и совершенно безропотно. Подчинился он и сейчас.

Процедура застопорилась: оказалось, забыли принести веревку, чтобы завязать мешок.

Пирес пинком отправил одного из конголезских негров, находившихся на борту в трюме, за подходящим куском тонкого пенькового каната.

Уильям, не имея ни малейшего представления о сути происходящего, спокойно ожидал конца представления, чтобы отправиться спать.

Помахивая пеньковым вервием, кривоногий боцман подошел к нему вплотную и остановился, раздувая ноздри.

— Сядь! — приказал он.

Зачем это ему нужно, вяло подумал измотанный вахтой Кидд и опустился на колени.

Пирес ловко поднял края мешка, радуясь, что шотландец не оказывает никакого сопротивления. Жаке умелым движением затянул петлю — чувствовалось, что заниматься подобными вещами ему приходилось в жизни неоднократно.

Дело происходило на шканцах, в присутствии всей команды, на чем настоял Леруа. Избавление от человеческого балласта, коим являлся Кидд, он решил превратить в своего рода воспитательное мероприятие. Пусть недовольные посмотрят, как капитан расправляется с теми, кто ему просто не нужен, и подумают, какая ждет участь тех, кого он сочтет для себя опасным.

Команда наблюдала за происходящим в мрачном молчании. Никто, разумеется, не думал о человеке, сидящем в мешке. Все прикидывали варианты своего собственного будущего.

Уильяму было неудобно и душно. Но он знал, что выражать свое возмущение опасно. Могут надавать палками по бокам. Нужно немного потерпеть, и его под общий хохот выпустят наружу. Пусть смеются, ему не жалко.

Вдруг над головой, с высоты, раздался невразумительный крик, на секунду установилось молчание, а потом загрохотали бесчисленные каблуки по доскам палубы. Звуки шагов разбегались в разные стороны от мешка и ссыпались в носовой и кормовой люки. Уильям почувствовал, что палуба опустела.

Странно.

Но на этом все не закончилось.

Над мешком прозвучало несколько командных криков капитана Леруа. Заскрипели справа и слева канаты, послышался уходящий в высоту гул. Это грот-мачта, понял Уильям. Под тяжестью полного парусного вооружения она напрягается, как толстая струна.

Раздалось несколько ударов по бокам корабельного туловища. Некоторое время пленник мешка пребывал в недоумении, а потом сообразил, что это откидываются ставни оружейных портов.

Грот-мачта продолжала петь, звук ее начал как бы искривляться, и вслед за этим слегка накренился и мешок Уильяма. Это означало, что на мостике резко положили руля к ветру и «Веселый бретонец», вылавливая парусами не слишком устойчивый боковой ветер, начинает какой-то решительный маневр.

На палубе опять простучали чьи-то каблуки, они с панической скоростью пронеслись от кормы к носу.

Прозвенел хрипловатый корабельный горн, как будто застарелый курильщик кашлянул два раза. И тут же началось «землетрясение»: палуба под мешком закачалась больше обычного, а грот-мачта как бы слегка подпрыгнула от восторга, едва удерживаясь своими корнями в теле корабля. До ноздрей мешочного жителя дошел резкий, чуть сладковатый запах дымного селитрового пороха.

«Бой!» — понял Уильям и почему-то обрадовался.

Радость его была недолгой. Он услышал отдаленный пушечный гул, и почти сразу же вслед за этим его шарахнуло по голове куском такелажного дерева, прилетевшим откуда-то сверху. Это ядро противника разнесло в щепы одну из рей грот-мачты.

Уильям Кидд потерял сознание и перестал быть активным участником происходящих событий.