Два адмирала

Тогда сэр Джервез начал отыскивать по номерам все слова и записывать их карандашом на бумаге, пока не прочел: «Ради Бога, не делай мне никаких сигналов и не начинай сражения». Но едва он успел прочитать это, как в ту же минуту изорвал бумажку в мелкие клочки, положил на свое место словарь и, обратившись со спокойной решимостью к Гринли, приказал ему бить тревогу, как скоро Бонтинг поднимет тот же сигнал всем судам. Тогда все находившиеся в каюте, кроме вице-адмирала, вышли наверх, а боулдеросцы принялись убирать стол и другие вещи. Суета слуг сильно досаждала сэру Джервезу, и он вышел в большую каюту, где и начал расхаживать своим обыкновенным образом, когда задумывался о чем-нибудь важном.

Может быть, задумчивость сэра Джервеза продолжалась бы очень долго, если бы внезапный выстрел не обратил его внимания на сцену, которая происходила перед ним.

— Это что? — поспешно спросил он. — Не делает ли Блюуатер новых сигналов?

— Никак нет, сэр, — ответил четвертый лейтенант, выглянув в подветренный порт. — Это французы стреляют, будто спрашивая вас, отчего мы не спускаемся к ним.

Слова эти еще не были окончены, как вице-адмирал был уже на квартердеке; через минуту он очутился уже на юте. Там он нашел Гринли, Вичерли и Бонтинга, рассматривавших красивую линию неприятеля.

— Граф Вервильен, кажется, с нетерпением желает загладить свою вчерашнюю неудачу, — заметил первый из них, — что ясно говорят его приглашения нам спуститься поближе к его флоту. Я уверен, что это разбудит адмирала Блюуатера.

— Клянусь небом, он держит круче и идет к северо-западу! — воскликнул сэр Джервез, невольное удивление которого заставило забыть на минуту свою осторожность. — Хотя это движение и необычайно в настоящее время, но посмотрите, в каком чудном порядке он держит свои суда!

Действительно, надо было удивляться стройности, с какой суда Блюуатера подвигались вперед. Вся эскадра его вдруг придержала круче к ветру в сомкнутой линии. Так как решительно никто не сомневался в верноподданстве контр-адмирала и так как храбрость его была уже не раз испытана на деле, то всеобщее мнение было таково, что движение его судов имело какую-нибудь связь с непонятными переговорами, недавно происходившими между адмиралами.

Казалось, однако, что граф Вервильен сильно опасается повторения сцены прошедшего дня, потому что, как скоро он заметил, что английский арьергард придержал круто к ветру, пять передовых судов его, огибая свою линию, двинулись вперед, будто для того, чтобы встретить неприятельскую эскадру, между тем как остальные пять, включая сюда и «Громовержца», с марселями, положенными обстеньг, ожидали ее приближения. Сэр Джервез не мог далее сносить этого. Он решился, если только возможно принудить Блюуатера к какому-нибудь участию в деле, начать атаку и приказал «Плантагенету» наполнить паруса. Ведя свои суда, он немедленно поворотил через фордевинд и пошел к арьергарду французов под легкими парусами в бакштаг, дабы не подвергнуться продольным выстрелам неприятеля.

Следующая затем четверть часа прошла для обеих сторон в томительных ожиданиях; эти немногие минуты имели следствием весьма важные перемены, хотя в течение их и не было сделано ни одного выстрела. Когда Вервильен заметил, что англичане решились подойти к нему, он отдал приказание своей эскадре спуститься на фордевинд под марселями, начиная с заднего судна, что совершенно изменило порядок его линии и поставило «Громовержца» в арьергард, то есть ближе к неприятелю. Когда это было выполнено, граф приказал поставить все свои марселя на эзельгофты. Нельзя было не понять, к чему клонилось такое движение. Это был прямой вызов сэру Джервезу подойти борт к борту, тем более, что, спустившись на фордевинд, граф успел устранить от своей эскадры опасные продольные выстрелы. Главнокомандующий английского флота был не из тех людей, которые пренебрегли бы таким явным вызовом; сделав несколько сигналов, дабы ознакомить своих капитанов с тем образом атаки, которую он намерен вести, он поставил фок и грот-марсели и взял ветер прямо через гакаборт. Суда его следовали за всеми его движениями с точностью часового механизма; и никто уже не сомневался, что образ атаки определен на весь день.

Так как французы находились еще от приближавшихся судов неприятеля на расстоянии полумили, то граф собрал все свои фрегаты и корветы у себя под штирбортом, оставляя чистое место на бакборте для дивизии сэра Джервеза. Намек этот был понят, и «Плантагенет» пошел прямо к этой стороне «Громовержца» на расстоянии ста ярдов от жерл его пушек. Такие движения предвещали битву, необыкновенную в то время на море, но которую наш главнокомандующий преимущественно любил, как скорее всего решавшую дело.

Сделав все предварительные приготовления, оба главнокомандующих довольно еще имели времени поосмотреться. Французы были еще на целую милю впереди неприятеля, и так как оба флота шли по одному направлению, то приближение англичан было так медленно, что оставалось еще по крайней мере минут двадцать до той торжественной безмолвной тишины, которая на дисциплинированном судне всегда предшествует началу битвы. Чувства двух главнокомандующих в эти минуты были совершенно противоположны. Граф Вервильен видел, что арьергард его под командой контр-адмирала графа де Пре находился именно в той позиции, в какой он желал. Напротив, сэра Джервеза томили сомнения насчет дальнейших поступков Блюуатера. Он, однако, никак не мог поверить, чтоб верный друг предал его соединенной силе двух вражеских дивизий. Он знал слишком хорошо благородство Блюуатера и потому был уверен, что, исполнив его просьбу не делать ему сигналов, он тем самым вдвойне пробудил лучшие его чувства. Несмотря, однако, на все это, сэр Джервез Окес вступил в этот бой с каким-то мучительным предчувствием. Прожив слишком долго на свете, он хорошо знал, что политические предрассудки из всех человеческих слабостей самые опасные для добродетели, ибо чаще всего они прикрывают наши собственные пороки благовидным щитом общественного блага и нередко делают даже благонамеренных людей равнодушными к несправедливостям, единственно потому только, что они воображают, будто все это совершается ради блага общества. Сомнения эти были мучительны сэру Джервезу; но так как не в его характере было отказаться от боя, столь явно предложенного, то он и решился во всяком случае завязать с графом дело, вверяя себя воле Бога и своей собственной силе.

Между тем «Плантагенет», приближаясь к французской линии, представлял чудную картину порядка и устройства. От юта до кубрика царствовала мертвая тишина, только старшие офицеры по временам выглядывали из портов, чтобы узнать относительное положение обоих флотов и быть готовыми к действию. Когда, наконец, англичане подошли к неприятелю на расстояние ружейного выстрела, этот последний снова поднял свои марселя, и суда его с большей скоростью стали разрезать воду. Первые же продолжали идти с возможной для них быстротой, подняв огромную площадь парусности. Сблизившись на достаточное расстояние, сэр Джервез приказал уменьшить ее на своем корабле.

Капитан в ту же минуту исполнил приказание вице-адмирала, и паруса были сбавлены. Но при всем том «Плантагенет» быстро летел вперед и в три или четыре минуты обогнул корму «Громовержца» настолько, что выстрелы с обеих сторон могли уже производить свое опустошительное действие. Это служило обеим сторонам сигналом привести в действие артиллерию. Пламя, рев и вихри дыма с быстротой молнии последовали друг за другом; треск ядер и крики раненых смешались в один адский шум; природа в подобные минуты у самых храбрых и твердых людей невольно вызывает минуты слабости. В это время Бонтинг подошел к сэру Джервезу и начал рапортовать ему, что на «Цезаре» среди этого страшного смятения невозможно видеть более сигналов; но не успел он еще окончить своих слов, как небольшое ядро с юта французского судна ранило его навылет в сердце, и он упал мертвый к ногам своего начальника.

— Я должен теперь на вас, сэр Вичерли, возложить обязанность бедного Бонтинга на все остальное время нашего крейсерства, — заметил сэр Джервез с улыбкой, в которой учтивость и сожаление странно оспаривали друг друга. — Сигнальщики, положите тело господина Бонтинга в стороне и прикройте его этими флагами. Они могут служить плащом такому храброму офицеру!