Взрыв в бухте Тихой

— Значит, у вас музыкального образования нет? — спросил композитор, когда Павел закончил игру на пианино.

— Нет.

— Играете вы неважно…

Лиходеев даже подскочил, ему показалось, что такой хорошей игры, как сейчас, он еще никогда не слышал, а тут — неважно! Правда, Лиходеев не так уж часто бывал на концертах, предпочитал их тренировкам в футбол, но все-таки!

— Но если все это на слух… А ну-ка воспроизведите, — сказал композитор и начал насвистывать какой-то грустный мотивчик.

Рябинников сел к роялю и в точности повторил его.

— Хорошо! А ну это, — и он снова засвистел.

Павел повторил и этот мотив.

— Однако вы обладаете незаурядными способностями. Я с вами на днях еще раз позанимаюсь, но думаю — вам нужно учиться!..

— …Ясно?! — воскликнул Лиходеев, когда друзья вышли из клуба и направились к гавани. — Учиться надо!

— Так-то оно так, — нерешительно заговорил Павел, хотя совет друга его очень обрадовал, — только и гидроакустиком мне нравится.

— Гидроакустики найдутся, скоро опять к нам пополнение придет, а вот музыкантов не так уж много, — с таким убежденным видом знатока изрек Лиходеев, что Павел невольно улыбнулся.

…Снова мчится катер в морском просторе, рассекая острым форштевнем волны, трепещет на Флаг-штоке флаг пограничных войск.

Павел — в радиорубке. Включена аппаратура, и певучий голос моря звучит в телефонах. Перекатывает волна камни у берега, плещутся гребни валов, сплетаясь в чарующую музыку моря.

Море поет… И в душе у Рябинникова тоже звучит песня, песня моря. Слышится в ней дыхание волн, ровный рокот двигателей своих кораблей, — спокойно, величественно. Диссонансом врываются тревожные ноты. Что это? Вражеская подлодка пробирается к берегам? Крадутся диверсанты на берег? Но вот раздаются могучие звуки. Идут катера пограничников. Звук ширится, растет, в нем слышится победа.

И снова ровно вздыхает море, и в этих звуках ощущается уверенность в своих силах, непреклонность.

«Написать бы все это, — думает Павел. — Нет, не сейчас, а когда выучусь».

Выучусь… А служба? Но ведь можно и служить, и учиться, быть музыкантом и гидроакустиком!.. И он плотнее надвигает телефоны на уши, внимательно вслушивается.

Катер стремительно разрезает волны, а море поет, поет…

Это считают легендой…

У восточных берегов Крыма над водой возвышается причудливая группа скал. Среди них выделяется одна. Глянешь на эту скалу издали — корабль. А если еще бьет в серый камень крутая черноморская волна, кажется — идет корабль полным ходом по неведомому курсу, разбрасывая в стремительном беге брызги и пену. Да и зовется скала Эльчан-Кая — Корабль-Камень.

Проходят века, и все так же неподвижно стоит Корабль-Камень, все так же разбиваются об него штормовые волны. Но прибрежные рыбаки рассказывают, что однажды ожила каменная громада, ринулась на корабль врагов, захвативших крымскую землю, и потопила его. Находятся и очевидцы этого. Впрочем, многие считают это легендой.

А ведь в этих рассказах не все вымышлено…

В восточном углу бухты — импровизированный причал. Большая, с облупленными бортами баржа затоплена, и на палубе ее сделан дощатый настил. Около причала группа катеров. Они только что пришли с моря; матросы наводят порядок на палубах и в отсеках, принимают горючее, пополняют боезапас. С моря идут волны зыби — отголоски недавно промчавшегося шторма, они гулко бьются в скулу затопленной баржи, подбрасывают катера и у берега рассыпаются белой пеной прибоя.

На носу баржи-причала, на кнехте, сидят командир катера старший лейтенант Чугай и боцман Ярош. В руках у Яроша толстый том лоции Черного моря и карта.

— Понимаете, товарищ командир, они даже не подумают об этом, — волнуясь, говорит боцман, и его круглое, всегда довольное лицо расплывается в широкой улыбке. Несмотря на суровые военные годы, боцман всегда жизнерадостен, весел, и даже отпущенные за последнее время усы не придают серьезности его лицу. — Я же знаю эти места как свои пять пальцев, сколько раз мимо проходили…

Николай Ярош до войны работал боцманом на мелких судах каботажного плавания и, действительно, прекрасно знал каждый метр побережья.

— А время сейчас какое! — продолжал Ярош. — Смотрите, только у берегов чисто, а в море всегда туман держится. Мы раз — и в туман. Ищи тогда ветра в поле!..

Казалось, все складывается в пользу доводов боцмана, но командир, еще и еще раз перечитывая страницу лоции, отчеркнутую острым ногтем боцмана, внимательно рассматривал карту.

— А если нас обнаружат? — спросил он.

Боцман снял фуражку и потер ладонью лысину. На минуту лицо его стало озабоченным, а затем снова озарилось улыбкой.

— Рискуем, конечно, — сказал он. — Но ей-богу не обнаружат. А зато мы им всыплем! — и Ярош ударил кулаком по борту затопленной баржи.

Чугай встал. Он с минуту стоял молча, смотрел, как набегающие с моря волны пружинисто подбрасывают катера, на моряков своего катера, делающих приборку на корабле. Вправе ли он рисковать их жизнью? Конечно, предложение боцмана дельное. Чугай еще и в довоенное время, да и во время войны, несколько раз проходил мимо скалы Эльчан-Кая — Корабля-Камня, и тогда его поразило сходство одного островка с кораблем. «Возможно, и в самом деле прав боцман, — думал Чугай, — действительно, катер может около этой скалы остаться незамеченным и как только появится вражеский корабль — атаковать его…»

— Посоветуюсь с командованием, — решил Чугай и направился к санаторному городку, где сейчас помещался штаб.

— Сегодня мы идем в дальний дозор, — начал старший лейтенант Чугай, когда катер, отойдя на почтительное расстояние от берегов, заглушил моторы. — Вы знаете, что в ночное время корабли противника в море не выходят…

— Наши торпедные катера и торпедоносцы отучили, — вставил старшина группы мотористов мичман Головнев.

— Но днем, — продолжал командир, — держась мелководья, под сильной охраной катеров транспорты курсируют, вывозят с нашей земли награбленное добро. Поэтому командование поставило перед нами задачу: скрытно подойти к Эльчан-Кая…

Боцман удовлетворенно крякнул и, сняв фуражку, привычным жестом погладил ладонью лысину.

— Остановиться там и при появлении кораблей противника атаковать их и уничтожить.

Командир замолчал, молчали и моряки.

— От нас требуется величайшая осторожность, скрытность и четкость действий. Радиостанция должна работать только на прием…

— Есть! — ответил радист.

— Моторы — всегда в полной готовности…

— Ясно! — сказал мичман Головнев.

— Оружие — на взводе!

— Будет исполнено! — гаркнул боцман.

— Погода нам благоприятствует: ветров сейчас нет, над морем даже в дневное время стоит туман. Так что после атаки мы можем скрыться в нем…

Действительно, последние дни туман стойко держался над морем. Ночью он густел, затапливая прибрежные скалы, заползал в бухты; утром начинал понемногу рассеиваться, отходить от берегов, однако и днем белая завеса скрывала дали.

Вот и сейчас, хотя время было еще раннее, лишь недавно опустились сумерки, но туман уже жался к самым берегам. Вскоре в слабом свете звезд стали видны только горбатые вершины выступающих мысов, затем скрылись и они. Пропали и звезды, и корабль остался один, отрезанный от остального мира плотной стеной тумана и ночной темноты.

Время тянется медленно. Катер, экономя горючее, идет средним ходом. Ведь предстояло идти в пункт, который лишь на немного ближе радиуса действия корабля. Чугай, не спуская глаз с компаса, ведет катер точно по заданному курсу, но все же беспокоится. Хотя девиация компаса проводилась недавно, но, находясь под постоянным влиянием металла, прибор мог дать дополнительное отклонение и тогда попробуй найди одинокие скалы в сплошном тумане да еще ночью, когда видимость ограничена несколькими метрами. А ждать утра — значит дать себя обнаружить.