Курс — одиночество

В полдень я собрался определить широту, но меня подвела погода — солнце, успев дойти до зенита, неожиданно скрылось за облаком. Без часов я мог лишь очень приблизительно вычислить своё местонахождение — что-то около 32° северной широты и девяносто миль к востоку от Бермудских островов. Похоже было, что мы чересчур далеко забрались на юг, и я внёс поправку в курс. Следующие двадцать четыре часа были сплошным, выматывающим нервы бдением. Я прошёл три тысячи пятьсот миль от Плимута, вот-вот должна была показаться земля. Не Нью-Йорк, конечно, но всё-таки земля. Всё равно какая. Теперь, когда волнение поумерилось, течь стала меньше, но это меня даже не очень занимало. Я думал прежде всего о подходе к берегу.

Главный остров — сравнительно невысокий, длина неполных пятнадцать миль, ширина — около пяти миль, с трёх сторон его окружают разбросанные на большой площади коралловые рифы. Карта сообщала также о местных магнитных аномалиях в этом районе. Я потерял часы, ни один из двух приёмников не работал, погода не сулила ничего доброго. Правда, ветер держался умеренный, но множество плотных свинцовых туч тащились друг за другом. Одни свисали вниз, другие по-змеиному уползали на огромную высоту. Кругом сверкали молнии и ворчал гром. Хотя до вечера было ещё далеко, тучи так плотно застилали небо, что царили сумерки. Медленно катились тяжёлые чёрные валы. Атмосфера была гнетущая, я задыхался и наблюдал за небом, пытаясь опознать доносящийся откуда-то сверху басистый гул. Над нами, исследуя гряду облаков, неутомимо кружил самолёт. К моей великой радости, он вышел за нижнюю границу облачности и пролетел над самой яхтой. Четырёхмоторная машина с большими ярко-оранжевыми кругами на фюзеляже и хвосте. Вспомнилась фраза, которую я кое-как разобрал, слушая радио накануне:

Ладно, бог с ним, с этим самолётом. К тому же он опять поднялся над облаками, чтобы нести дозор. Весь остаток дня я слышал гул мотора этой, а может быть, и других машин.

Меня удивляло, что при такой устрашающей облачности, с бурным восходящим и нисходящим движением воздуха держится всего-навсего свежий ветер. В атмосфере действовали колоссальные силы. Рокотал гром. Сверкали молнии. Поражённый, я смотрел, как облака, струясь, возносятся вверх на тысячи футов. Величественный спектакль, а внизу по бурному океану пробиралось маленькое судёнышко. На всякий случай я взял два рифа на гроте и поставил малый кливер — не хотелось, чтобы меня застигло врасплох нечто вроде вчерашнего шквала; где-то явно назревал шторм.

Вечером ветер настолько ослаб, что я, несмотря на свои опасения, увеличил парусность, чтобы яхта хоть сколько-нибудь продвигалась на запад. Всю ночь наш ход сопровождался непрерывной иллюминацией и громовыми раскатами — то отдалёнными, то совсем близкими. Грозная ночь без сна, но не лишённая проблеска надежды.

Главный остров неуклонно приближался.

Утром во вторник, 28 июля, атмосферные условия оставались прежними, и снова в небе без конца кружили самолёты (в бинокль я опознал четырёхмоторные «констеллейшн»). В полдень — ещё одна наспех проведённая обсервация, которая опять дала примерно 32° северной широты. Мы снова изменили курс и пошли на северо-запад, полагая, что нас отделяет от острова миль сорок; на лаге было три тысячи четыреста тридцать пять миль. Из-за растущего возбуждения я не чувствовал ни малейшей усталости, хотя не спал уже больше двух суток. Как только ветер спадал, я сам становился на румпель и, освежаемый дождями, вёл яхту навстречу земле.

Меня одолевал очередной приступ «навигационита». Другими словами, меня терзала тревога, что я неточно определялся. Семь недель в море, сколько толчков выпало на долю секстанта. Вдруг появилась какая-нибудь скрытая неисправность? Можно ли положиться на компас? Когда я последний раз рассчитывал поправку? Но в глубине души я не придавал большого значения всем этим сомнениям. Я отлично знал, где мы находимся. Чувствовал печёнкой. К тому же меня утешал тот факт, что перед каждой обсервацией я проверял секстант и, кроме того, не упускал случая определить проверку компаса по восходу или заходу солнца.

Теперь моё плавание в чём-то напоминало беременность. Исход был очевиден, хотя и давал повод для тревожного ожидания. Я знал, что наше прибытие в порт — только вопрос времени.

Вечером небо на юге ещё сильнее нахмурилось, заставив меня убрать все паруса, тщательно закрепить на палубе всё, что могло сместиться, хорошенько прибрать в каюте. Туча стремительно надвигалась на яхту, и я поручил Майку уходить от неё. И на этот раз нас первым настиг ветер, который быстро окреп до шторма. Море ещё не успело отозваться на его яростный вой, когда из самой чёрной и низкой тучи, какую я видел за всё плавание, на нас обрушилась стена воды (слово «дождь» здесь просто не годится). Она сплющила волны, каскадами низверглась с рубки, затопила кокпит. Всемирный потоп. Я отсиживался в каюте. Яхта шла с попутным ветром, обгоняемая неистовой тучей, закрытой валом дождя от моего потрясённого взора.

Через двадцать минут всё кончилось, погода вернулась почти к норме, и лишь свинцовая туча на севере красноречиво напоминала о невероятной силе ливня.

Мы продолжали бороться со встречной волной.

Осталось идти всего тридцать миль.

Ещё четыре пройдено.

Осталось только двадцать шесть.

Ещё семь позади.

Нужно пройти девятнадцать.

Одной меньше.

Дважды девять.

И я буду там.

Стою на палубе рубки, жадно всматриваюсь в горизонт. Взгляд на лаг — по моим расчётам, каких-нибудь восемь миль отделяют нас от Главного острова. Карта определяла высоту маяка на Гиббс-Хилл в 355 футов, дальность видимости — двадцать шесть миль. Но это ночью.

— Сегодня его будет видно от силы за десять миль.

Знаю. Эти проклятые шкваловые тучи нам всю обедню портят.

— Ты уверен, что правильно определил своё местонахождение?

Заткнись.

— По-моему, тебе не следовало бы так нервничать.

Что ты об этом знаешь, чёрт возьми!

— Конечно, я всего-навсего…

Плевать мне, кто ты, скажи лучше — там справа ничего не замечаешь?

— Нет… Нет… Ничего не вижу. А вот на юге небо что-то опять сильно хмурится. Который час?

Семь часов на будильнике, но один бог ведает, на сколько он врёт.

— Вот теперь вижу какую-то тень, один румб справа по носу.

Наконец-то, она уже десять минут как показалась.

— ЗЕМЛЯ!

Ну, обрадовался, расплясался. Ступай-ка вниз и приготовь мне чашку чаю.

— Есть, сэр, будет сделано, сэр. Всё что прикажете, сэр. Больше я вам не буду докучать.

Чаю!

— Слушаюсь, сэр.

СЛУШАЮСЬ, СЭР!

Когда мы подошли к Главному острову, уже стемнело, и от тёмно-синей кляксы, которая вызвала такой восторг своим появлением на горизонте, остался лишь проблесковый свет на Гиббс-Хилл, не дающий мраку забыться сном. Искать якорную стоянку ночью, по-моему, было слишком опасно. Сам-то остров хорошо освещён, но его окаймляет столько мелей, что малой яхте без вспомогательного мотора, к тому же незнакомой с местными условиями, лучше было подождать рассвета. Хотя я не спал двое суток, я не стал ложиться. Да я вообще не улежал бы на койке. Кровь обращалась быстрее в сосудах. Колено гнулось лучше. Глаза не болели. Губы зажили. Душа освободилась от тревоги и подозрительных голосов.

Я помолодел на пять лет.

И вот я моюсь… Я наполнял ведро водой с остервенением скряги, потерявшего рассудок при виде горы дублонов. Пил, пока мой коричневый живот не раздулся — от каких-нибудь нескольких пинт воды. Поливал голову после того, как с волос давным-давно были смыты последние следы мыла. Полоскал горло и сплёвывал. Потом выплеснул грязную воду и начал всё сначала. Стоя в кокпите, вылил себе на голову и плечи два галлона пресной воды, и струйки, сбежав по моему телу, весело устремились через сливные трубы в отзывчивое море. Это была оргия чистоты, она распространилась даже на топовый вымпел и на вздыбленного Валлийского Дракона, который снизошёл до ванны, чтобы лучше выглядеть назавтра.