Трагедия капитана Лигова

— Ух, какой! — Иван спрыгнул со стула, подбежал к окну, подставил ветру свое смуглое лицо.

— Сквозняк. Закройте двери! — крикнула Тамара и захлопнула форточку.

— Гулять, гулять, — настойчиво повторял Иван. Геннадий молча, задумчивым взглядом просил Тамару о том же.

— Хорошо. Вы видели, как делают бочки? — хитрила сама с собой Тамара. Ей хотелось быть у самого моря, у воды, следить за волнами, которые набегают на берег, омывают осклизлую, чуть позеленевшую пристань завода, и думать о том, что, быть может, какая-то из этих волн встретилась с «Геннадием Невельским».

Вторые сутки, как суда подняли якоря в бухте Гайдамак и ушли с полными трюмами ворвани и уса. Ушел с ними и Северов, чтобы купить необходимое оборудование для завода. Тамара Владиславовна осталась хозяйкой затихшего предприятия. Рабочие завода вновь, обратились в крестьян, ушли в село помогать в уборке хлеба, корейцы с Ен Сен Еном строили фанзы для приехавших семей. Корейцы селились вверх по реке, в стороне от поселка, своей колонией.

На заводе было тихо, и только из сарая на косе доносились с утра до вечера визг пил, стук молотков, шуганье рубанков. Бочонков под ворвань требовалось много. Работа в бондарной не прекращалась. Там был веселый неунывающий Устин Григорьевич Кошкарев. Тамаре он сначала не понравился: маленький, с тощими, точно выщипанными усами и бородкой. Но стоило взглянуть в его умные зеленые глаза с добрыми морщинками вокруг, и забывалась неказистая внешность. Тамаре нравились встречи с этим пожилым человеком. Решила она побывать в мастерской и сегодня.

— Вот видите, какие вы нелюбопытные, — выслушав ответ мальчиков, укоризненно погрозила она пальцем. — Даже не знаете, как бочки делают. Человек должен знать как можно больше, а особенно о том, что его окружает. Ну, сначала обедать, а затем надевайте курточки и пойдем на косу. Сейчас мыть руки.

Мальчики убежали на кухню с веселыми криками:

— Настя, Настя, скорей кушать. Мы идем бочки смотреть!

Тамара улыбкой проводила мальчуганов. «Скоро вот и Сонечка так же будет бегать, — шевельнулось в ней радостное чувство, но тут же покачала головой: — нет, еще долго ждать. Ждать!» Как часто приходится ей ждать. Молодая женщина посмотрела на бухту и нахмурилась.

По тропинке к дому поднимался Абезгауз. Как аккуратен этот немец. К столу является всегда точно. И хотя он был любезен, но разговаривать с ним Тамаре было в тягость. Сторонились его и дети. Петер делал вид, что не замечает отчужденности, подолгу засиживался, рассказывал о своих плаваниях, курил. «И зачем Георгий предложил штурвальному столоваться у нас? — недовольно подумала Тамара, но тут же ей стало стыдно: — Господи, кажется, я становлюсь несносной. А где же ему, больному, столоваться. Не у рабочих же».

Опираясь на трость, вырезанную из орешника, Петер шел медленно, задумчиво. Торопиться было некуда, а подумать есть о чем.

Клементьев, привыкнув к флотскому порядку, никогда и на «Геннадии Невельском» не запирал своей каюты. У него не могло возникнуть и мысли о том, что на судне может быть вор. Моряки жестоко расправляются с теми, кто нарушит закон честности на судне. Воровство на корабле — дело неслыханное. Этим и хотел воспользоваться Абезгауз. В Корее, а затем в бухте Счастливой Надежды и дважды в Гайдамаке, когда Клементьев съезжал на берег, он тайком побывал в каюте капитана, обыскал ее, перебрал все бумаги в столе, заглянул даже под постель, но, чертежей китобойца нигде найти не мог. Тысяча долларов, обещанная Джиллардом, не давала ему покоя.

И вот, придя к выводу, что чертежей на судне нет, — Абезгауз не знал, что в каюте был потайной сейф, — Петер решил заняться поисками в доме Клементьева. Для этого он и сказался больным, когда китобои готовились выйти в Японию с грузом ворвани и уса. Как ни уговаривал его Георгий Георгиевич пойти в Нагасаки, где есть хорошие врачи, он отказался, доказывая, что ему нужно немного побыть на берегу и тогда сердце успокоится.

— Пойти сейчас с вами — значит, быть может, пойти в свой последний рейс, — заявил он капитану.

И Клементьев уступил. Проводив суда, Абезгауз стал обдумывать, как лучше проникнуть в дом. «Чертежи должны быть там, — думал он. — Не мог же капитан оставить их во Владивостоке».

Петер выжидал удобный момент, когда в доме никого не будет. Он представился в этот ветреный день.

Тамара пообедала наскоро и при штурвальном сказала Насте:

— Одень мальчиков. А я пойду накормлю Сонечку. Абезгауз был рад, что жена капитана не приглашала его.

Держась за грудь, Петер вышел из дома и сел на скамеечку под ильмом. Прикрыв глаза, он прислушивался, как в доме идут сборы. Ветер шумел в ветвях дерева над его головой, нес с моря глухой гул и запах водорослей. «Опять надвигается шторм». Абезгауз видел это по солнцу, слишком белесому, по шуму моря, по ветру, в котором уже ощущалось дыхание далекой бури.

— Вы бы не курили, Петер Оскарович, — послышался голос Тамары. — Сердце от табака хуже разболится.

— Дурная привычка. — Абезгауз бросил на землю окурок сигары, тщательно растер его. — Спасибо за внимание, Тамара Владиславовна.

«Хороша капитанша», — штурвальный дерзко смотрел на молодую женщину. Тамара вышла из затишья, и ветер набросился на нее, облепил тонкую фигуру платьем, сорвал с головы легкий газовый шарф и за плечами надул его парусом.

— Ох и ветер, — засмеялась Тамара, борясь с норовившим улететь шарфом. — Ребятки, за мной!

И она побежала вниз по тропинке навстречу ветру. За ней с веселым криком неслись мальчики.

Абезгауз сделал вид, что задремал. Теперь в доме была только Настя.

Эта девушка не сидела на месте. Она все время что-то делала, гремела посудой и напевала непонятные Петеру протяжные песни. «Как же войти в дом, — думал штурвальный, — осмотреть две комнаты Клементьева? Если найду чертежи, сейчас же уйду отсюда». Злоба поднялась у штурвального против капитана. Гибель Ингвалла не сорвала промысел. Клементьев сделал гарпунером негра. Неслыханное дело! Нет, Лига не простит Клементьеву.

Звяканье ведра и всплеск воды оторвали Абезгауза от мыслей. Он открыл глаза и увидел Настю, простоволосую, с подогнутым подолом, открывавшим белые полные ноги. Лицо девушки раскраснелось. Она мыла пол в доме. И вот, выплеснув горячую воду, подбежала к бочке. Отодвинув крышку, она заглянула внутрь и воскликнула:

— Пустая!

Бочка ответила глухим эхом, Настя повернулась к Петеру, хотела что-то сказать, но, вспомнив о его болезни, махнула рукой и побежала к реке. Едва Настя скрылась за маленьким обрывом, как Петер шмыгнул в дом. На ходу он сунул в зубы сигару: «Если застанет, скажу, что искал спички».

Вот и комната Клементьева, кровать, на стене барометр, ружье и патронташ, портрет Лигова. На столе — стопка книг, лоции на английском языке, чернильница и нож для разрезания журналов. Абезгауз открыл единственный ящик письменного стола, перелистал бумаги. Чертежей не было. Петер перебрал книги, закрутился по комнате, и ему стало жарко. Неужели он не найдет эти проклятые чертежи, неужели тысяча долларов пройдет мимо его рук?

Тут он вспомнил о комнате Северова, бросился в нее. Но и гам ничего не нашел. Чтобы успокоиться, закурил сигару, отбросил горящую спичку в сторону. Она упала под штору, спускавшуюся с окна. Маленький язычок пламени жадно лизнул шелковую легкую ткань и быстро побежал вверх, весело затрещав. Абезгауз сделал движение притушить огонь, но тут же резко повернулся и вышел.

— До свиданья, — сказал он, когда вернулась Настя. Девушка поставила на землю ведро, улыбнулась открыто, дружески:

— Ужинать приходите. Жареными кабачками угощу, кисель будет с рисовой кашей. — Настя всплеснула руками: — Ох, надо к Ен Сен Ену сбегать за рисом.

Она скрылась в кухне, а Абезгауз медленно зашагал к заводу.

В бондарной мастерской приятно пахло свежей стружкой. Тамара сидела у широко открытой двери и смотрела, как Устин Григорьевич ловко набивает обруч на только что собранный бочонок. Молоток в его руках весело приплясывал по шляпке. Обруч ровно оседал, а клепка, только что похожая на растопыренные пальцы руки, сходилась, щели между ней исчезали, и бочонок становился круглым.