На краю земли

— Веди же нас, Макбет!

Неграмотный Макбет, отродясь не слыхавший про Шекспира, тотчас спрыгнул с трапа левого борта, где он стоял возле таль-лопаря, готовый тотчас заняться делом, едва церемония закончится. Остановившись перед капитаном, соединив вместе свои босые красные косолапые ноги, он снял синюю шапку и спросил:

— Куда прикажете, сэр?

— Нет-нет, Макбет, — отозвался Джек Обри. — Я звал не вас. Я имел в виду Макдуфа…

— Макдуф, такой-сякой, живо дуй на шканцы!

— Отставить! — воскликнул Джек. — Не нужно. Я хотел сказать, что офицеры могут отправляться на берег, как только захотят.

Продолжая дуться, Стивен, поддерживаемый матросами, ворча спустился в шлюпку следом за мичманом. За ним, под свист серебряных дудок, спустился капитан Обри.

Благодаря неожиданному душевному порыву главнокомандующего на борту флагманского корабля оказалось удивительно большое количество приглашенных. Стивен был втиснут в конце стола между капелланом «Каледонии» и облаченным в черный сюртук господином, который оказался заместителем прокурора, имеющим опыт ведения особо деликатных дел. Однако плотный рой гостей имел и свои преимущества: чины поскромнее были отделены от адмиралов такой прочной стеной капитанов первого ранга, что могли наговориться вволю, словно рядом не было «обитателей Олимпа». Вскоре послышался уютный гул задушевной беседы.

Юрист оказался знающим человеком, расположенным к разговору, и Стивен спросил его, каким образом флотский трибунал может привлечь к ответу за тиранию и угнетение в условиях крайнего неравноправия тяжущихся сторон. Доктор привел совершенно гипотетический пример: могли ли капризный главнокомандующий и его сообщник в чине капитана первого ранга, которые преследовали ни в чем не повинного подчиненного, быть привлечены к суду офицеров той же базы или же дело следует передать на рассмотрение Верховного суда Адмиралтейства, Тайного совета, а то и самого регента.

— Что же, сэр, — отозвался юрист, — если преследование нижестоящего чина происходило с нарушениями или же если оно происходило на море, даже в пресных водах или на довольно влажной суше, то Адмиралтейский суд непременно примет дело к рассмотрению.

— Надо же, — удивился Стивен. — И насколько же влажной должна быть эта суша?

— Весьма и весьма влажной, я полагаю. Полномочия судьи дают ему право рассматривать дела, произошедшие в море, у моря, общественных водоемов, в пресноводных портах, у рек, бухт и участков, расположенных между высшей точкой прилива и нижней точкой отлива, а также на примыкающих к ним достаточно влажных берегах.

Слушая ответ, Стивен заметил, что сидевший на противоположной стороне стола наискосок от него доктор Харрингтон улыбнулся ему и поднял бокал.

— Ваше здоровье, доктор Мэтьюрин, — произнес он с учтивым поклоном.

Стивен доброжелательно улыбнулся, приветственно склонив голову, и пригубил вино, которым до краев наполнил его бокал запыхавшийся морской пехотинец. Вино было того же отменного качества, которым накануне угощал Джека адмирал — его вкус, казалось, ласкает гортань.

— Что за восхитительное вино, — произнес доктор, не обращаясь ни к кому в особенности. — Но оно довольно крепкое, — добавил он, допивая содержимое бокала.

Из-за суматохи, царившей на фрегате, он не завтракал, выпив лишь чашку кофе. Пакет с бутербродами и фляжка холодного глинтвейна, которые он приготовил для того, чтобы захватить с собой на гору, были забыты в каюте, где теперь ими лакомились крысы и тараканы. Обычно он обедал двумя часами ранее. Вторая половина утра сложилась для него чрезвычайно неудачно и скомканно, к тому же было душно и пыльно. Доктор успел перехватить лишь кусок хлеба, поэтому вино подействовало на него еще до того, как он опустошил бокал. Голова слегка закружилась, он тут же почувствовал расположение к окружающим и желание всем угодить. «Quo me rapis? note 8 — пробормотал он. — Видно, вино сковывает волю. Юпитер делал Гектора поочередно то храбрым, то робким. Так что не было ни личной заслуги Гектора в его героизме, ни вины в его бегстве. Вакх превращает меня из мизантропа в человека общительного… Но в то же время я и до этого улыбался и кланялся; во всяком случае, проявлял внешние признаки обходительности. А не я ли сам часто замечал, что имитация реальности порождает реальность?»

Прислушавшись, доктор убедился, что сосед уже некоторое время рассказывает ему о милых особенностях, которые можно обнаружить в британском законодательстве.

— … так же обстоит и с «Божьим даром», — продолжал он. — Если кто-то прыгнет на телегу, находящуюся в движении, как бы ни мала была ее скорость, и если он оступится и сломает себе шею, то телега и все, что в ней находится, становится «Божьим даром», подлежащим конфискации в пользу короля. Но в том случае, если телега стоит, а человек забирается на нее по колесу и падает, разбиваясь насмерть, то лишь колесо является «Божьим даром». По аналогии, если причиной смерти какого-то лица является ошвартованное судно, то «Божьим даром» является лишь его корпус. Но если оно идет под парусами, то конфискации подлежит и груз, поскольку к компетенции обычного права в открытом море добавляются совершенно другие правила.

— «Божьи дары», — подхватил капеллан, сидевший справа от Стивена. — Патрону моего брата, живущего в графстве Кент, предоставлено право на все «Божьи дары» в поместье Додхем. Он показывал мне кирпич, упавший на голову каменщика, ружье, которое разорвалось при выстреле, и очень свирепого быка, владелец которого не решился его выкупать. Он рассказал мне еще об одной особенности этого закона. Если ребенок падает с лестницы и гибнет, то лестница не подлежит конфискации, но если это происходит с его отцом, то она конфискуется. Я хочу сказать, что лестница становится «Божьим даром» только во втором случае.

— Совершенно верно, — подхватил юрист. — Причем Блекстон объясняет это тем, что в те времена, когда царили предрассудки папистов, считалось, что невинным младенцам незачем платить «Божьим даром» за искупительную мессу, за покаяние. Однако другие авторитеты…

Но тут внимание Стивена привлек капеллан, который коснулся его плеча со словами:

— К вам обращается доктор Харрингтон, сэр.

— Уверен, вы поддержите меня, коллега, — обратился к нему через стол Харрингтон. — Я утверждаю, что едва ли один человек из десятка наших людей гибнет от рук неприятеля или умирает от ран, полученных в бою. Почти все они становятся жертвами болезней или несчастных случаев.

— Конечно, поддержу, — отозвался Стивен. — Пожалуй, можно сказать, что эти цифры указывают на то, что далеко не все находится во власти как строевых, так и нестроевых офицеров.

— Можно сказать и иначе, — воскликнул побагровевший от вина офицер морской пехоты, явно гордясь своим остроумием. — На каждого, убитого врагом, приходится девять человек, убитых нашими костоправами, ха-ха-ха!

— Не забывайтесь, Бауэре, — одернул его адмирал. — Доктор Харрингтон, доктор Мэтьюрин, ваше здоровье.

К тому времени гости принялись за французское красное вино (по случаю приема адмирал опустошил погреб своей гибралтарской резиденции). Смакуя благородный напиток, Стивен подумал: «Надо будет напомнить Харрингтону, чтобы он нашел мне помощника».

Он отыскал его среди порозовевшей, сытой и веселой компании офицеров, стоявших с кофейными чашечками на шканцах и корме в ожидании прихода шлюпок.

— Дорогой коллега, вы не смогли бы помочь найти мне помощника? Как вы знаете, я обычно обхожусь без него. Но приходится плыть на двухпалубном корабле, нам предстоит продолжительное плавание, и, как мне представляется, нужен какой-нибудь сильный молодой человек, поднаторевший в удалении зубов. Сам я не мастер по этой части. В моей молодости врачи относились к зубодерам как к коновалам. Я так и не выработал сноровки, а в последнее время было и вовсе не до того. Конечно, если набить руку, может что-то и получиться, но чаще всего я удаляю зуб слишком медленно, да еще в несколько приемов, что пациента никак не устраивает. Если у нас на судне появляется цирюльник с железной хваткой, то я обычно поручаю такие операции ему. Но при возможности отправляю больного в госпиталь.