Возвращение Амура

– Я вполне все это разделяю, – сказал он. – Но у меня вы найдете много доброй воли, может быть, в достатке энергии, и я пользуюсь доверием Государя.

– Я думаю, – снисходительно отозвался Завалишин, – при самодержавном правлении это может быть значительной силой. Много можно сделать доброго, направляя ее к хорошей цели. С такими условиями можно трудиться.

Глава 12

Ужин по поводу возвращения Николая Николаевича получился просто замечательным. К великой радости хозяина, за столом появились новые лица: прибыл сменивший Пятницкого на посту губернатора Иркутска Владимир Николаевич Зарин с семейством, а семейство состояло из молодой (свадьба состоялась в Москве накануне отъезда в Сибирь) супруги Варвары Григорьевны, в девичестве Гежелинской, и двух очаровательных племянниц Александры и Екатерины Ельчаниновых, только что вышедших из Смольного института. Их тут же стали все называть Варенькой, Сашенькой и Катенькой – не только в силу их молодости (Кате было всего четырнадцать), но и необыкновенной душевной открытости при живом уме и достойной скромности. Естественно, особенно довольны были Екатерина Николаевна и Элиза – они обрели новых замечательных подруг.

Сам Владимир Николаевич был сослуживцем Николая Николаевича по Польской кампании и службе на Кавказе: они вместе были адъютантами Евгения Александровича Головина и в те поры жили дружно и независтливо. Зарин был на пять или семь лет старше Муравьева, но, дослужившись до полковника, вышел в отставку, и только просьба генерал-губернатора и рекомендация Головина подвигли министра Перовского на ходатайство перед императором о новом назначении Зарина. Первопричинами же просьбы Муравьева были исключительная честность и порядочность Владимира Николаевича. А Перовский оценил хладнокровие и спокойный характер будущего губернатора, что могло уравновешивать опасные, по его мнению, пылкость и горячность Николая Николаевича. Тем более что от Евгения Александровича ему было известно, как внимателен бывал Муравьев к суждениям старшего товарища.

Кроме новоприбывших и, естественно, хозяев, к которым все уже давно относили и Элизу Христиани, за столом располагались Вася Муравьев, Вагранов, Корсаков, Струве, Мазарович и доктор Юлий Иванович Штубендорф.

Вася был бледен, но бодро улыбался. Дорогу от Читы он выдержал стоически, сидя в бричке Стадлера, только время от времени просил не обращаться с ним, как с красной девицей, проявляя «неумеренную заботу». На что Николай Николаевич неизменно отвечал, что лично в ответе за него перед Михаилом Николаевичем и как старший по званию и должности требует беспрекословного подчинения. Обложенный подушками Вася ворчал, но вынужден был смиряться. По возвращении его немедленно осмотрел Юлий Иванович, подтвердивший диагноз Персина и назначивший для немедленного применения народное средство – отвар сухих цветов боярышника и чай из его ягод, благо и то и другое имелось в арсенале опытного врача. И, надо сказать, средство подействовало весьма быстро: щемящие сердечные боли прекратились уже к ужину, и Вася тихо радовался облегчению.

Вагранов успел доложить генерал-губернатору об успешном задержании Остина и его супруги и доставке их в Иркутск.

– Вот их бумаги, – положил он на стол папку с документами. – Обратите внимание, Николай Николаевич, кто подписал разрешение на сплав.

Муравьев открыл папку и вгляделся в подпись:

– Синюков? С чего бы такая смелость?

– А там дальше – рекомендация Азиатского департамента за подписью господина Сенявина. Отсюда и смелость.

– Да, верно. Выходит, выслать их не в моей власти?

– Ну, документы-то у них утонули… Как бы утонули. А, кроме того, госпожа Хелен Остин – ваша старая знакомая. Еще по Кавказу.

– Вот как?!

– Да, это ваша бедная Алиша. Английская разведка.

– Она тебя узнала?

– Разумеется.

Муравьев неопределенно хмыкнул, побарабанил пальцами по столу и хитро прищурился:

– Значит, так. Неизвестные иностранцы, без специальных документов, проникли на пограничную территорию с целью спровоцировать конфликт между Россией и Китайской империей. Как в таких случаях поступают в цивилизованных государствах в середине гуманного девятнадцатого столетия?

Ваганов неопределенно пожал плечами. Генерал закрыл и прихлопнул ладонью папку с бумагами:

– Соответственно – гуманно. То есть не отрубают головы, не сажают пожизненно в темницу, а отправляют на родину с запретом появляться вновь. Так и поступим. – И засмеялся, весьма довольный.

Сейчас, за столом, генерал вспомнил об этом разговоре и наклонился к Ваганову, сидевшему с Элизой по правую сторону:

– Иван Васильевич, ты передал распоряжение об англичанах?

– Так точно, Николай Николаевич. Уже выехали, под строгим полицейским надзором.

– Возмущались? Грозились жаловаться?

– По-русски – нет. А по-английски – не знаю.

– Хватит о делах, – тронула генерала за руку Екатерина Николаевна. После того как она поплакала на груди мужа по поводу утраты ребенка и услышала в ответ слова утешения и заверения, что это не последняя беременность, сказанные нежным шепотом, душа ее успокоилась, и сейчас Катрин была тихо счастлива. – Погляди, Николя, как Иван Семенович, – сказала она вполголоса, слегка кивнув подбородком на Мазаровича, сидевшего напротив сестер Ельчаниновых, – не сводит глаз с Катеньки.

Муравьев улыбнулся и ответил так же:

– Да и она не обходит его вниманием. Похоже, свадьба не за горами. Отличная будет пара! – Он поднял бокал, стукнул по нему вилкой, привлекая внимание, и сказал обслуживающему стол слуге Сейфулле, которого по-русски все называли Савелием: – Будь любезен, Савелий, налей всем шампанского. Я хочу сказать тост. – Пока Савелий проворно разливал вино, Николай Николаевич поднялся, откашлялся и взял наполненный шипучим напитком хрусталь. – Друзья мои! Я предлагаю выпить за здоровье молодежи – той, что собралась за этим столом, и той, что живет за стенами этого дома, – местной, сибирской и приехавшей в этот суровый край из Европейской России, и той, которая еще сюда приедет – обживать старые земли и осваивать новые, те, что вернутся к России вместе с Амуром. Молодежь – будущее Отечества, без ее сил, без ее веры в Россию, любви к России и надежды на величие России этого будущего не будет. Наша задача – воспитать своими делами и своим примером таких молодых людей и дать им возможность проявить себя в полной мере. За молодежь, друзья мои, за молодежь!

Ушли гости. Савелий и Флегонт с помощью Лизы убрали все со стола. Разошлись по своим комнатам постоянные жители губернаторского дома – Вася Муравьев, Миша Корсаков и Вагранов с Элизой. После возвращения Ивана Васильевича из Забайкалья и его рассказа в присутствии Екатерины Николаевны про камнепад и перехват англичан Элиза без стеснения увела Вагранова к себе, и с того дня они жили вместе. Узнав об этом, Николай Николаевич одобрительно хлопнул своего любимца по плечу и посоветовал не тянуть с венчанием. Но тут дело упиралось в два камня преткновения. Во-первых, Иван Васильевич хотел дослужиться хотя бы до капитана, чтобы офицерского жалованья хватало на скромную семейную жизнь. Во-вторых, Элиза не хотела переходить из католичества в православие, заявляя, что Иисус Христос один, и веру в него разделять на части она не может. Во всяком случае, венчание откладывалось на неопределенное время, но для Элизы это не имело особенного значения, а Вагранов излишней набожностью не отличался. Они были просто счастливы и ушли после ужина чуть ли не обнявшись.

Николай Николаевич и Катрин тоже уединились в спальне, на уютной софе. На туалетном столике стояли трехсвечный канделябр, бутылка греческого вина и два фужера. Николай Николаевич облачился в китайский халат, закурил длинную ароматную сигару, Катрин в пеньюаре прилегла на софе, положив голову ему на колени. Ей нравился рисунок его лица снизу, а сейчас она с удовольствием следила за вылетающими из его губ тонкими вьющимися колечками дыма. Муж молчал, о чем-то размышляя, и это задумчивое молчание нисколько ее не угнетало – оно ей нравилось больше, чем какие-нибудь пустые разговоры. Впрочем, пустых разговоров у них вроде бы и не было, по крайней мере, она таких не помнила.