Путь Никколо

— Тогда они будут надеяться, что вы выйдете замуж за него, — заметил Клаас.

Она молчала.

— Вы не подумали об этом? — удивился он. — А если он и впрямь желает на вас жениться, то может заявить, что был вашим любовником. Вот видите, вам ни к чему связываться со мной.

Он еще помолчал, по-прежнему не улыбаясь. Когда она так ничего и не ответила, он продолжил, уже как будто бы через силу.

— Разумеется, если он вам не нужен, тогда следует сказать родителям, что случилось на самом деле. Они помогут вам, если вы изберете другого супруга, или решите выйти замуж лишь после того, как все произойдет. Знатных девушек нередко отправляют за границу до родов, а ребенка затем отдают на усыновление.

Вся эта история стремительно вырывалась у нее из-под контроля. Она ухватилась за единственную фразу:

— Сказать родителям. Они снимут с тебя шкуру заживо!

Он чуть заметно пожал плечами.

— Разумеется, если бы я остался во Фландрии. Но на свете есть и другие места. А если вы не желаете выходить за младшего Грутхусе, они должны знать, кто был отцом ребенка, чтобы защитить вас. Джордан де Рибейрак был в доме наедине с вами, прежде чем появился я. Стоит ему хоть что-то заподозрить, и он может заявить свои права на ребенка и навязать вам брак.

— Он не посмеет! — воскликнула Кателина.

— Почему бы и нет, если только я не сумею его убедить, что он на этом проиграет. Вы знакомы с Андро Вудменом?

В прошлогодний банкет в честь капитана фландрских галер, где Кателина познакомилась с Джорданом де Рибейраком, ее отец указал на какого-то шотландца в свите де Рибейрака, назвав его этим именем. Она вспомнила, но ничего не сказала.

— Нет? — продолжил Клаас. — Так вот, он лучник и служит французскому королю. Я видел его и вместе с виконтом де Рибейраком, и в… с людьми, связанными с дофином. Он пытался спрятаться от меня. Кроме того, — добавил Клаас, отпуская ее руку и вновь переплетая пальцы, — месье де Рибейрак знает куда больше, чем следовало бы, о Гастоне дю Лионе, тайном посланце дофина.

Клаас в окружении дофина?

— На что ты намекаешь? — воскликнула она. — Что великий Джордан де Рибейрак был подкуплен дофином, и король Франции не знает об этом?

— Полагаю, что да. Виконту известно больше, гораздо больше, чем положено.

Но откуда это знать Клаасу? Сплетни, подслушанные в конторах, тавернах и борделях? Намеки и фантазии, выстроенные из мстительной лжи? Прежде он ничего об этом не говорил. Возможно, не знал. К тому же, прежде ей требовалось защищать свое доброе имя. Шрам, оставленный де Рибейраком, красной полосой выделялся на его щеке. Кателина взглянула на него, затем в глаза Клааса, в которых не было злобы. Она поверила ему.

— Так у тебя есть доказательства?

— Лишь несколько фактов. Большего я не искал. Но я найду любые доказательства, если виконту вздумается пугать вас, или он попытается принудить вас к чему бы то ни было. Вам стоит лишь сказать мне об этом. Вам стоит лишь сказать, если я могу сделать хоть что-то. — Он помолчал. Затем добавил чуть слышно: — Я думал, вы возненавидите меня.

Она не могла ненавидеть его. Нельзя ненавидеть слугу. Она просто злилась на него, потому что стыдилась и злилась на самое себя.

— После всего, что ты сказал, теперь твоя очередь испытывать ко мне отвращение. Я сама заставила тебя сделать то, что ты сделал. Я сказала, что никакой опасности нет. Ребенок, родившийся от этого союза, мог бы разрушить твою жизнь в куда большей степени, чем мою. Разумеется, если ты не женишься на мне.

Во второй раз она сказала это, и во второй раз ожидала ответа. Она не знала, что выдало ее. Настойчивость? Язвительный гнев, вместо страха и потока обвинений. Опустив руки, он уставился на нее. Его взор пронзал насквозь, до задней стенки черепа. Она отвернулась.

— Вы не беременны, и никакой опасности нет, — произнес, он наконец, без всякого выражения.

Она все же была Кателина ван Бокелен, которая никогда не прятала глаз со стыда, с самого детства. Но теперь она опустила взор и молчала даже когда зашуршали простыни, и он покинул ее.

— Зачем?

Судя по голосу, он стоял рядом с постелью. Не одеваясь и не пытаясь прикрыться. Когда она взглянула на него, то увидела что Клаас стоит, выпрямившись, в совершенно естественной позе, как те мужчины, которых, она утверждала, что видела обнаженными: мужчина, ожидавший объяснений, полагавшихся ему по праву. Он и сам знал причину, но на сей раз желал услышать это от нее.

— Иначе ты бы не пришел, — просто сказала она.

— И что, стало легче теперь, когда я пришел?

Она покачала головой.

— И что же должно произойти сейчас? Разумеется, я во всем ваш покорный слуга. Но только не в этом.

Она попыталась защититься.

— Я вела речь о женитьбе.

— В самом деле? — переспросил он. — Нет, демуазель. Вы желали лишь узнать, насколько преуспели в этой новой игре. Вы не имеете себе равных, я уже сказал вам об этом. Я не намерен жениться. Об этом я тоже говорил. А брак со мной нужен вам меньше всего на свете. — Он наконец прервался. Его лицо, прежде выражавшее нетерпение, теперь отражало лишь ироничное раздражение. Он вздохнул. — Кателина, все, чего вы желаете, это того, что только что получили. И какой угодно супруг способен дать вам это.

Она вытянулась на постели, и боль вновь затопила ее.

— Но ты больше не желаешь этого от меня, даже хотя я не знаю себе равных?

— Разумеется, я этого желаю. Разумеется, я желаю вас. Но это больше не повторится. Никогда. Мы используем друг друга, как шлюх. Разве вы этого не видите?

— Да, вижу, — отозвалась она. — И я согласна. И кроме того, мы больше никогда не сможем остаться наедине. Но сейчас мы здесь, в последний раз, и мы можем дать друг другу облегчение. Прошу тебя. Прошу тебя, иди сюда Пожалуйста, вернись.

Он не сможет отказать ей, подумала она. Точно так же, как не сможет отречься от собственного желания.

Вместо этого, внезапно нагнувшись, он погасил свечу, способную предать его чувства. Затем, как будто этой жажды не существовало вовсе, он оделся в темноте и направился к дверям С порога он произнес только:

— Прощайте. Прощайте, демуазель.

Глава 25

На следующий день, впервые в жизни, Клаас вышел из себя на людях. По пути из Гента в Брюгге ему нужно было наставить Феликса в том, какой отчет он, Феликс, должен представить своей матери. Клаас напомнил ему, почему тот уволил лувенского управляющего, и какие изменения должен внести новый управляющий, с помощью самого Феликса. Однако тот, утомленный ночными излишествами, выказывал все признаки раздражения; обычно с этим Клаас справлялся с легкостью.

Но на сей раз ему не удалось развеселить своего спутника. Возможно, потому что он сам был не в настроении шутить. Феликс, в свою очередь, обрушился на него, утверждая, что сам прекрасно знает, что желает услышать его мать. Что он устал от этой темы, и вообще, это не имело к Клаасу никакого отношения.

Исходя из своего немалого опыта, Клаас на время оставил эту тему и попытался немного привести в чувство и Феликса, и себя самого. Они уже подъезжали к Брюгге, когда Феликс, уже совершенно взбодрившийся, упомянул о Мабели.

Все всегда и повсюду поддразнивали Клааса по поводу его похождений. Он принимал это философски. Каковы были его подлинные чувства по отношению к той или иной девушке, ему не требовалось сообщать посторонним.

Однако за три месяца своего отсутствия он привык к тому, что все личные дела, если таковые и имелись, остаются личными; а со времени возвращения он был слишком занят, чтобы уделять этим делам внимание. Конечно, за исключением тех, избежать которых оказалось невозможно. Разумеется, в первый же день в Брюгге Феликс сообщил ему, что Джон Бонкль завоевал привязанность Мабели. Поскольку Клаас считал Джона славным парнем, он с этим смирился, и даже взял на себя труд сгладить возможные разногласия между ними, заявив и Джону, и позже самой девушке, что ни к кому не предъявляет никаких претензий.