Возроди во мне жизнь

Я хотела знать всё. Как ни странно, он рассказал и остальное.

Весь тот день они провели вместе, пока не пришло время вечерней дойки, после которой они пили кофе и слушали рассказы ее отца о том, как Эмилиано Сапата брал Чильпансинго, как революционеры на севере подошли к самому Торреону, как предатель Уэрта отправил от имени генерала пакет дону Порфирио, и как ему вручили награду из Парижа.

Никто не понимал, как такое возможно, однако отец Эулалии всегда знал заранее, что произойдет в ближайшее время. Например, когда в Тамплико задержали американских моряков, которые бродили у мыса Итурбиде, он предсказал, что гринго высадятся в Веракрусе. А еще до того, как Вилья взял Сакатекас, объявил, что впереди ждет несколько кровопролитных сражений, в которых погибнет более четырех тысяч человек.

Благодаря своим способностям к предвидению он сразу понял, что Эулалия ждет ребенка от Андреса. После неизбежной ссоры к его пророчествам, касавшимся хода войны, добавились новые — о будущем внука. Эулалия также смирилась со своим грузным телом, в котором рос ребенок. Несмотря на беременность, она по-прежнему вставала на рассвете, доила коров и вместе с Андресом развозила по домам молоко.

Как-то утром в середине июля дон Рефухио, едва встав с постели, объявил, что предатель будет свергнут. Не успел он это сообщить, как пришло известие, что Палата депутатов отправила Викториано Уэрту в отставку. После дон Рефухио предсказал, как падут один за другим Пуэбла, Керетаро, Сальтильо, Тампико, Пачука, Мансанильо, Кордова, Халапа, Чиапас, Табаско, Кампече и Юкатан.

— Сегодня прибывает генерал Обрегон, — сообщил он 15 августа.

Все трое отправились на площадь, чтобы встретить генерала.

Альваро Обрегон понравился молодому Асенсио. Андрес решил, что, если станет военным, то непременно под его командованием. Обрегон казался настоящим победителем.

— Ты просто не видел Сапату, — сказала по этому поводу Эулалия.

— Ты права, не видел, — согласился Андрес. — Но я и так прекрасно знаю, как выглядят индейцы.

Они никогда не ссорились. Он говорил о ней так, словно она была ему ровней. Я никогда не слышала, чтобы он говорил так о другой женщине.

Когда Венустиано Карранса прибыл в Мехико и созвал 1 октября съезд губернаторов и генералов, дон Рефухио предсказал, что Вилья и Сапата не поддержат старика Каррансу. И, как всегда, оказался прав.

Вскоре Конвент провел сессию в Агуаскальентесе, Вилья и Сапата отправились туда. В конце октября подписали План Айалы [5]. Дон Рефухио запил, поскольку даже не предполагал, что такое возможно, а когда вести подтвердились, пил уже три дня, не просыхая, и без конца повторял одно и то же:

— Я же говорил вам, дети мои, что «Земля и свобода» обязательно победит!

— Можете говорить, что пожелаете, но плохо придется тому, кто встанет на пути генерала Каррансы, — ответил Андрес.

Эулалия тем временем варила кофе, ласково поглаживая живот. Она любила слушать разговоры мужа с отцом.

В начале ноября Карранса уехал из Мехико в Кордову, где и пребывал, не обращая ни малейшего внимания на все указы Конвента. А Конвент как ни в чем не бывало проводил заседания в Агуаскальентесе, назначил временного президента республики и по-прежнему боролся со сторонниками Каррансы.

23 ноября гринго отбили у генерала Каррансы Веракрус, но уже 24 ноября Армия Юга вошла в Мехико.

На рассвете 6 ноября у Эулалии начались схватки. Тем не менее, ее отец решил непременно выйти на бульвар Реформ, чтобы увидеть, как в город войдет Конституционалистская армия во главе с Вильей и Сапатой.

Колонна в пятьдесят с лишним тысяч человек двинулась следом за ними. Демонстрация началась в десять часов утра и закончилась в половине пятого вечера. Эулалия прямо посреди улицы разрешилась дочкой. Отец принял роды, обтер ребенка и завернул в платок, пока Андрес таращился на них, чувствуя себя полным идиотом.

— Пресвятая дева! — только и смогла выдохнуть Эулалия между схватками.

Она повторяла это без конца, и пока они добирались домой, и потом, когда дон Рефухио купал новорожденную. Андрес решил, что так малышку и назовут — Дева. Но когда новорожденную принесли крестить, священник сказал, что не может дать младенцу такое имя, и предложил назвать ее немного иначе: Вирхиния, что и означает непорочная дева. Они согласились.

На восьмой день после родов Эулалия появилась на ферме с привязанной за спиной дочкой и сияющей улыбкой на лице, еще более радостной, чем год назад. У нее была дочка, был мужчина, и ей посчастливилось увидеть Эмилиано Сапату. Этого ей было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливой.

Андресу, в отличие от нее, осточертела вся эта рутина и нищета. Он мечтал разбогатеть, стать генералом, мечтал командовать парадами, а не глазеть на них из толпы. Ему надоело доить коров и слушать бесконечные пророчества дона Рефухио, не сулившие ничего хорошего. По всей стране шла война конвенционистов и сторонников конституции. Сегодня побеждали одни, а на следующий день одерживали верх противники; сегодня выходил один указ, а завтра — совсем другой, отменявший прежний; одни считали столицей Мехико, другие — Веракрус. Андрес считал, что у сторонников конституции хотя бы неизменный лидер, а у конвенционистов лидеров слишком много, они постоянно менялись и не могли между собой договориться.

— Ты что же, не веришь в демократию? — спросил однажды тесть.

— Дон Рефухио, как всегда, оказался весьма наблюдательным, — рассказывал мне Андрес. — Я и сам хотел бы поверить в демократию. Но, как сказал лейтенант Сеговия: «Демократия без лидера — уже не демократия».

В начале января в Мехико еще хозяйничали конвенционисты, но уже в конце месяца Альваро Обрегон занял город, и к власти пришли сторонники конституции. В эти дни на город обрушился ураган, сорвал провода и повалил фонарные столбы, после чего городские улицы погрузились в темноту. Деревья выворотило с корнем, а в домике, где жили Андрес, Эулалия и дон Рефухио, сорвало крышу, так что они дрожали от холода. Эулалия даже в эти минуты пыталась шутить, а дон Рефухио все ворчал, как отвратительна бедность, и лишь революция может положить этому конец. Молодой Асенсио провел эту ночь, проклиная всех и вся, и поклялся покончить с нищетой.

Он устроился на работу помощником священника-испанца, служившего мессу в Мискоаке. К сожалению, проработал он недолго, поскольку Обрегон наложил на церковь контрибуцию в пятьсот тысяч песо, и когда священники не смогли ее выплатить, вызвал их в свой штаб. Андрес сопровождал туда падре Хосе, человека весьма богатого, и собственными ушами слышал, как тот клянется именем Пресвятой девы из Ковадонги, что беден, как церковная мышь. Обрегон приказал арестовать мексиканских священников и выпустил иностранцев — при условии, что те немедленно покинут страну. В тот же день падре Хосе распрощался с прихожанами и отбыл в Веракрус с чемоданом, полным золота. Во всяком случае, так решил Андрес, который нес чемодан до вокзала.

Дальше все пошло только хуже. Коровы стали давать меньше молока и вконец отощали. Эулалия и Андрес бродили по городу, выискивая, где бы подешевле купить хлеба или угля. Часто они не находили ни того ни другого, а если и находили, у них все равно не было денег, чтобы заплатить.

В марте, к великой радости дона Рефухио и его дочери, армия Юга снова заняла город; Обрегон бежал из Мехико накануне вечером. Вслед за армией в Мехико прибыли президент Конвента и большая часть делегатов.

Эулалия и ее отец были преисполнены самых радужных надежд, которых Андрес не разделял. К тому времени Эулалия снова забеременела. Жалованье на ферме платили нерегулярно, и денег постоянно не хватало. Андреса раздражали иллюзии жены. Он даже хотел уйти от нее. Теперь, спустя почти двадцать лет, он сам не мог объяснить, почему тогда не ушел.

Эулалия была уверена, что сеньоры из Конвента просто не знают, в каких ужасных условиях живут люди, поэтому, услышав, что народ с пустыми корзинами собирается выйти и помешать провести сессию, требуя хлеба, она, недолго думая, отправилась вместе со всеми. Андрес не хотел ее сопровождать, но, увидев, как она радостно выходит из дома с закутанной в платок дочкой на руках, все же последовал за ней.