Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона

— Чему быть, того не миновать, — проговорил Чарльз Сун и добавил: — Истина заключается в том, что мы, все трое, оказались лишними. Мы были всего лишь приманкой, средством, предназначенным для того, чтобы отвлечь внимание от чего-то более важного. Вот и все.

— Что ты имеешь в виду? — спросил бандит Ту.

— Мы были всего лишь катализатором, — глубоко вздохнул Сайлас, дивясь тому, что его словарный запас на идише включает и столь сложное слово.

— Объясни ему, старый еврей, — беззлобно проговорил Чарльз.

Сайлас открыл было рот, но слова не шли с языка, поэтому объяснять принялся сам Чарльз.

— Катализатор — это вещество, необходимое для того, чтобы произошла реакция или какие-то изменения. Если его нет, не будет и изменений. Но сам катализатор не меняется, он всегда остается самим собой. Помимо ускорения перемен, он не имеет другого предназначения и остается за бортом реакции, являясь необходимостью, нужной лишь для того, чтобы начались изменения. Катализатор не имеет цены. После того как процесс завершен, его без сожалений выбрасывают — и человек, и природа.

— Значит, — прорычал бандит Ту, — мы трое были всего лишь…

— Да, катализатором, необходимым для того, чтобы у излучины реки начались и быстро набирали скорость перемены.

— А теперь, — хмыкнул Ту, — мы бесполезны, как соски у мужчины.

Сайлас взвешивал сказанное. Потом он подумал о седом капитане джонки, который, видимо, положил Библию в сумку с дневниками отца, затем о старом льве, который шептал ему что-то на ухо под синим небом ночной пустыни. Он подумал о слухах относительно поисков Человека с Книгой и взглянул на двух своих гостей. Бандит Ту держал в левой руке томик «Ицзин», в правой руке Чарльза Суна был последний номер одной из его газет. Сайлас почувствовал, что и сам что-то держит. Он опустил глаза и увидел, что сжимает в руке отцовские тетради.

— Хочешь, я снова почитаю тебе, муженек? — ласково спросила Май Бао, забирая у него тетради.

Сайлас поднял на нее глаза. Когда она успела войти в спальню и куда подевались Чарльз и бандит Ту?

Женщина повторила вопрос.

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда что, Сайлас? Скажи мне.

Сначала он не мог вымолвить ни слова, потом пробормотал:

— Я говорю на идише?

— Если бы ты говорил на идише, я не смогла бы ответить тебе.

— Значит, я говорю на шанхайском диалекте?

— Да, причем, как всегда, на великолепном.

— Я умираю, Май Бао.

— Да, Сайлас, нам всем суждено умереть.

— Неужели все было ни к чему? — спросил он жену. — Неужели я был всего лишь катализатором?

Но на этот вопрос Май Бао не смогла ответить, потому что он был задан на устаревшем фарси.

Сайлас схватил ее за руку и с неожиданной силой подтащил к себе.

— Найди Человека с Книгой, Май Бао! Найди его! Ведь ради этого жили мы все.

Но чем усерднее Май Бао пыталась разобрать просьбы Сайласа, который приходил во все большее возбуждение, тем больше она терялась, поскольку даже не узнавала языка, на котором он говорил, и уж тем более не могла понять, чего он от нее хочет. Ей удалось разобрать только одно слово — очень хорошее, временами дарившее облегчение, которое не может дать даже молитва: «Аи».

Она повторила это слово. Услышав его, Сайлас улыбнулся.

И это было все.

Глава вторая

ПОХОРОНЫ БЕЛОГО КИТАЙЦА

1936 год

Город-у-Излучины-Реки никогда не видел ничего похожего на эту похоронную процессию, во главе которой лошади медленно влекли катафалк с гробом мистера Сайласа Хордуна — мультимиллионера, хлопкового барона, опиумного барона, барона недвижимости, банкира, еврея, человека, обожавшего Шанхай и убившего своего брата Майло.

Погребальный кортеж торжественно двигался по улице Кипящего ключа по направлению к повороту на Бунд, где некогда Сайлас приказал возвести длинную вогнутую стену, чтобы уберечь шанхайцев от аварии своего автомобиля, которую он же и подстроил. Стена выполнила свою задачу: ни один житель города не пострадал, когда гоночная машина Хордуна перевернулась в этом точно рассчитанном месте. Даже гонщик, шотландец Макмиллан, не получил ни царапины, хотя и не был пристегнут ремнями безопасности. Погиб только повар-африканец. Тот, которого потом похоронили с почестями и которого горько оплакивал другой богатый и влиятельный житель Города-у-Излучины-Реки, мистер Чарльз Сун. И даже здесь, в городе, где не существовало секретов, где разветвленная сеть шпионов быстро превращала тайное в явное, никто не мог понять причин, по которым Чарльз Сун столь безутешно горевал в связи со смертью обычного чернокожего повара.

Катафалк с простым гробом Сайласа катился медленно, не быстрее, чем двигалась длинная вереница тех, кто пришел проститься с усопшим. Сразу за гробом шли двадцать приемных детей Сайласа, их супруги и дети. Трое несли на руках внуков. Все были одеты в белое — традиционный в Китае цвет скорби, но никто не плакал. Все скорбящие хранили торжественное молчание.

Следом за детьми, никем не сопровождаемая, низко склонив голову, шла Май Бао, известная теперь всему Шанхаю под именем Цзян.

Она не спала много ночей, и время в ее сознании пошло вспять. Прошлое и настоящее перемешались, и временами ей было трудно отличить то, что прошло, от того, что есть. Но она не сопротивлялась. Это помогало вспоминать. Вспоминать, каким скромным был этот человек. Как он просил ее сказать, что нужно сделать, чтобы ей было хорошо. Как он краснел, когда она включала свет в спальне и настаивала на том, чтобы он смотрел, как она раздевается. Как затем она сама раздевала его, и он нежно пытался любить ее. Как он расстраивался из-за того, что она якобы не могла забеременеть, и как больно ей было обманывать его. Член Договора Бивня должен быть чистокровным китайцем. Да, Договор был бы обречен, если бы не необыкновенное путешествие Сайласа в Багдад, но даже это не делало его членом Договора, из-за чего он также болезненно переживал. Он знал так много успехов и неудач. Она вспоминала, как его борода щекотала ее бедра.

«Но к чему все эти подушечные мысли сейчас? — подумала она и ответила сама себе: — Потому что подушка — это полная противоположность тому месту, где твой муж лежит сейчас и будет лежать до тех пор, пока полностью не вернется в землю». Если бы она произнесла это вслух, ее голос принадлежал бы — она это знала — не только ей самой, но и ее матери, и бабушке, и всем Цзян, которые были до нее.

В ее сознание вторглись другие голоса. Бесцеремонные, ранящие, они донеслись из большой толпы. Почему она одна? Почему ее старший сын не идет рядом и не держит ее под руку? Правду ли говорят, что сестры-близнецы тоже являются приемными? Как могла она спать с фань куэй? Разве от них не воняет? Это и многое другое в том же духе она слышала, идя своим собственным Крестным путем по направлению к повороту дороги, где она незаметно отделится от процессии.

Проходя мимо группы высокопоставленных японских дипломатов, Май Бао почувствовала, как их взгляды буквально прожигают ее одежду и ощупывают ее старые груди, дергают, тянут их, пытаясь причинить боль. Она бросила на них быстрый взгляд и вдруг почувствовала, что проваливается в глаза одного из них — молодого и красивого. Но внезапно что-то ледяное удержало ее от падения. Темные жестокие глаза мужчины не вязались с его нежными щеками и красиво изогнутым ртом. А потом он плюнул в ее сторону. Плевок мужчины упал на мостовую, лишь немного не долетев до нее.

Май Бао шагнула в сторону и наступила на плевок, чтобы вогнать содержащееся в нем проклятие поглубже в землю. Затем она кинула еще один взгляд на молодого японца. Он моргнул темными глазами, его почти безгубый рот скривился в ухмылке, а потом беззвучно произнес: «Шлюха».

Двигаясь по знаменитой набережной, похоронная процессия миновала величественное здание торгового дома «Дент и компания», охраняемое каменными львами крыльцо штаб-квартиры шотландского торгового гиганта «Джардин Мэтисон», мраморные ступени, ведущие в царство Врассунов. Каждое крыльцо каждого дома на Бунде было заполнено людьми, одевшимися по такому случаю во все лучшее. При приближении кортежа мужчины снимали шляпы. В Шанхае воцарилась даже не тишина, а некое уважительное молчание, которого еще не знали вечно бурлящие улицы этого города.