Крайняя мера

Старик ухмыльнулся в ответ на шутку хозяина и заковылял вниз. С таким же успехом Грэшем мог спустить слугу с лестницы или одернуть грубым окриком. Однако он твердо верил, что единственное различие между ним и Уолтером лишь в том, что они родились в семьях, принадлежащих к разным сословиям, считал это игрой случая и относился к старому слуге так же, как ко всем другим людям. Господь упорно не признает равенства между людьми, если только им не удается отстоять его силой, но Генри это не смущало, и он не собирался следовать примеру Всевышнего. А значит, старина Уолтер будет по-прежнему сообщать хозяину обо всем, что происходит в колледже. Члены совета колледжа и студенты не замечают пьяного старика, острые глаза и чуткие уши которого вот уже много лет верно служат Грэшему.

Генри не стал спрашивать имя человека, приславшего письмо. В Англии мало кто имел посыльных, готовых отправиться в ночное путешествие по приказу хозяина. Прочитав послание, он обнаружил, что печать на письме гораздо изысканнее его содержания. «Немедленно приезжайте в Лондон»… Вот и все. Никаких витиеватых вступлений и цветистых приветствий.

Грэшем вздохнул, взял кошель и извлек оттуда мелкую монету, но, взглянув на посланника, передумал и протянул монету покрупнее. Тот молча взял деньги и в знак благодарности лишь кивнул.

— Передайте ему, что я скоро приеду.

Посыльный кивнул еще раз. Больше ему ничего не требовалось знать.

Кембридж стал для Генри тихой пристанью. Все конфликты здесь были понятными и легко решались, а лицемерие и двурушничество странным образом подчинялись законам местной логики. Правда, горожане отличались вульгарностью и грубыми манерами. Они ненавидели университет, за счет которого существовали, и бесчинства могли начаться в любой момент. Вот почему здания колледжей были построены на манер фамильных замков, с окнами, выходящими во внутренний двор, и сторожевой башней на входе. Однако мощь этих строений была призрачной, в то время как могущество Лондона заключалось во власти над жизнью, а чаще — над смертью. Несмотря на всю напыщенность и тщеславие великих умов Кембриджа, истинная мощь державы сосредоточилась при дворе, в данном случае — при дворе короля Англии Якова I, некогда именуемого Яковом VI, королем Шотландии.

И вот теперь Генри Грэшему придется покинуть узкий и уютный мирок Кембриджа и вернуться в жестокий и беспощадный, охваченный низменными страстями Лондон, еще не успевший полностью оправиться от очередной эпидемии чумы.

Несмотря ни на что, Генри с нетерпением ждал этой встречи.

Джек Райт сидел в самом темном углу и задумчиво ковырял остатки пищи на деревянной тарелке. Воздух в крошечной комнатке, где собралось восемь человек, был спертый. В Оксфорде фейерверк «Екатеринино колесо» использовали для вербовки новых заговорщиков. Здесь было намного безопаснее, чем в Лондоне или даже Кембридже, где сновали многочисленные шпионы, нанятые правительством. Словом, людям, жизнь которых никогда уже не вернется в прежнее русло, опасность здесь угрожала ни более, чем в любом другом месте. Джек не мог скрыть нервного напряжения и чуть ли не каждую минуту с беспокойством косился на дверь, мысленно представляя врывающихся в комнату солдат. Он даже слышал их громкие окрики и чувствовал на запястьях холодное прикосновение наручников. Райт тряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивые мысли, но затем не удержался и снова бросил опасливый взгляд на дверь. Он старался заставить себя вслушаться в страстную речь своего друга Роберта Кейтсби, но слова лились, подобно речному потоку, не оставляя следов на встреченных на пути камнях.

Джон, или, как его звали с детства, Джек Райт, сидел на своем обычном месте в конце комнаты. На первый взгляд он казался приземистым и неуклюжим. Но внешность часто бывает обманчивой. Шпага в руках Райта летала с быстротой молнии, а о его мастерстве фехтовальщика ходили легенды. Правда, с тех пор как Джек услышал призыв Господа и откликнулся на него, он все реже прибегал к своему искусству. Ах, если бы язык стал таким же послушным, как клинок! Дело вовсе не в отсутствии умных мыслей, а в неспособности высказать их вслух в нужный момент. Многие годы Райт страдал, выслушивая несусветную чушь, которую несут одни, или восхищался остроумием других. В его голове бурлило множество идей, но когда доходило до дела, он терялся и не мог вымолвить ни слова. В детстве над Джеком издевались, посыпали насмешками, когда он тщетно пытался объяснить свою мысль, но слова предательски ускользали из памяти, словно вода из дырявой бочки. Вот тогда Джек стал усиленно тренироваться, чтобы заставить одноклассников уважать силу его кулаков, уж если они ни в грош не ставят его слова.

С Кейтсби они были знакомы очень давно. Все дети из подвергавшихся преследованию католических семей собирались вместе и хорошо знали друг друга. С наступлением вечерних сумерек, когда на улицах становилось меньше любопытных глаз и ушей, они ходили к мессе. Священник произносил пылкие проповеди, и литургия производила сильнейшее впечатление на юные души. Как-то раз Джек Райт растрогался до слез, и тогда к нему подошел Кейтсби.

— Ради этого стоит пойти на смерть, правда? Также, как это сделал Спаситель. — Глаза Кейтсби горели неистовым огнем.

— Да… — Джек хотел сказать, что вера важнее самой жизни, что она мучительно прекрасна и вместе с тем трагична. Но, как обычно, слова застряли в горле, и он почувствовал, как краска стыда заливает лицо.

Кейтсби положил ему руку на плечо:

— Нам не требуются слова, правда? Нужные слова для нас уже написаны, но только мы во всем мире понимаем их страшную красоту. Ведь достаточно чувствовать, не так ли?

Джек Райт взглянул на собеседника. Возможно, это было игрой воображения, но ему показалось, что глаза Роберта Кейтсби излучают свет. Душа Джека вдруг согрелась, словно омытая теплым ласковым потоком, и на глаза снова навернулись слезы. Рядом стоит человек, который все чувствует и понимает без слов. С той давней встречи в холодной часовне между Робертом Кейтсби и Джеком Райтом установилась невидимая связь.

Роберт сиял, словно солнце, озаряя своим светом каждый уголок крошечной комнатушки в таверне.

— У людей есть право защищать свою жизнь и свободу. Оно дано Господом и природой, и никакая сила на земле не может его отнять. — Кейтсби ударил рукой по столу и окинул слушателей взглядом мученика. — Здесь, в Англии, католики являются рабами. — Он умышленно сделал ударение на последнем слове, как бы подчеркивая его постыдный смысл. — Мы даже хуже рабов. Мы свободные люди, но позволяем забирать наши жизни и свободу, хотя это незаконно, и ни у кого нет на это права. Пассивное сопротивление лишь истощает наши силы. Что мы можем противопоставить гонителям? Ничего, кроме слабости и трусости! Страх парализовал нас. Мы стали посмешищем для Европы. Друзья утратили в нас веру, а враги презирают и считают умалишенными!

Несмотря на близкое знакомство, Джек по-прежнему находился под влиянием яркой личности Кейтсби. Когда Роберт с кем-то разговаривал, казалось, что для Кейтсби собеседник является самым важным человеком на свете. Он умел завоевывать сердца людей, которые с немым обожанием слушали, как он в своих речах поносит короля, и доходили до состояния безумия, охваченные праведным гневом, направленным против монарха и его главного министра Роберта Сесила. Вот и сейчас Кейтсби устроил одно из блистательных представлений, которые Джек многократно наблюдал и всякий раз, несмотря на присущий ему цинизм, ощущал на себе их завораживающее действие. На какое-то мгновение присутствующие избавились от вгрызшегося в душу страха, который управлял каждым их шагом и вздохом.

— Есть ли у нас надежда? Нет! — Роберт выплюнул последнее слово словно косточку от кислой вишни. — До тех пор, пока Роберт Сесил отравляет ядом слух государя, обращая его благие намерения в ненависть, направленную на нас. Надежды нет, если только мы не сотворим ее сами!