Могила галеонов

Мартин Стивен

«Могила галеонов»

Пролог

26 марта 1587 года Кембридж

От случая зависит, вытащит человек карту любви или карту смерти. Над унылой кембриджской равниной занимался рассвет серого дня. Лошади во дворе, словно чувствуя страх своего хозяина, вели себя неспокойно, фыркали и били копытами. Фонари в руках конюхов раскачивались на ветру. Туман был еще слишком густым, и они не отбрасывали теней на стены, а только освещали потные лица и руки людей. Запах пота, исходивший от людей и лошадей, смешивался с запахом конского навоза. Если бы испанец, хозяин одной из этих лошадей, покинул Кембридж под покровом ночи, у него был бы шанс остаться в живых. Но он испытывал судьбу, полагая, что может без опаски по-человечески поужинать и поспать несколько часов в чистой постели. Такое умозаключение и погубило его, лишив времени, необходимого для бегства. Правда, немногие люди решаются скакать верхом ночью. Самая лучшая лошадь видит в темноте не дальше человека, а дороги в Англии в эту пору превращаются в болото, в котором могут, сдается, утонуть и лошадь, и всадник. Лучше трогаться в путь на рассвете, в надежде на ясный погожий день в стране вечной сырости. Человек, идущий навстречу судьбе, не должен быть похож на преступника, сбежавшего из темницы и боящегося дневного света. Мужчина, да к тому же испанец, скачет вперед с открытыми глазами, как воин и рыцарь.

Двоих испанских слуг, сопровождавших хозяина, выполнявшего деликатную миссию в Англии, унесла лихорадка, которую обильный болотами Кембридж порождал с такой же неутомимостью, с какой севильские крестьянки рожали детей. Сменившие их слуги-англичане казались нерадивыми и ненадежными. Но кто из сородичей осудил бы их за это, если известно, что Испания готовится нанести удар по Англии? Вообще-то только один из английских слуг испанца находился рядом с ним в то утро: дюжий малый лет пятидесяти, хладнокровный и волевой, умевший управляться с сильными вьючными лошадьми. Испанец не мог запомнить, как его звали, да он особенно и не старался запоминать имена простолюдинов. Его даже раздражала английская манера обращаться со слугами словно с настоящими людьми. Все же испанец снисходительно улыбнулся слуге, поблагодарил его за его мастерство и пришпорил (вероятно, слишком сильно) своего благородного скакуна. Прочь из Англии! Надо быстрее рассказать тем, кто его послал, что они хотят сделать страшную глупость.

Настроение испанца улучшилось, когда он отправился в путь. Его конь разбрасывал копытом грязь на немощеных улицах, как будто тоже хотел поскорее оставить позади вонючий городишко. Скоро они минуют лачуги бедняков и спесивые здания колледжа. Испанец решил бежать через Грантчестерские луга. Даже его сердце невольно тронул этот цветущий край, образчик пасторальной идиллии, чьим украшением, несомненно, являлась прекрасная университетская Королевская церковь… Странная тишина за спиной заставила испанца замедлить езду. Он вдруг понял — его слуга больше не следует за ним, а исчез вместе с вьючными лошадьми. Затем всадник услышал уже другой стук копыт. Он обернулся и впервые почувствовал смертельный страх, увидев преследователей. Его слуга остановил своих лошадей и спокойно ждал чего-то около небольшой рощицы, из которой по направлению к испанцу мчались двое всадников. Один из них — дюжий детина на коренастой сильной лошадке, а его более изящный спутник гордо восседал на сером коне. Расстояние между ними быстро сокращалось. Испанец знал преследующего его всадника. Он слишком поздно понял: его слуга-англичанин, платный агент этого молодого человека, предупредил своего настоящего хозяина об отъезде хозяина мнимого. Да, испанцу стало по-настоящему страшно, но трусом он никогда не был. Он развернул коня, выхватил меч из ножен, выставил его, словно копье, и поскакал навстречу молодому преследователю. Если испанец надеялся смутить противника, то его расчет оказался неверным. В ту же секунду тот также обнажил меч, и они поскакали навстречу друг другу, будто два рыцаря на турнире. Испанец смотрел только на грудь англичанина, готовясь вонзить меч в сердце врага, но совершил ошибку: на какое-то мгновение его взгляд встретился со взглядом англичанина, взглядом холодным и беспощадным, как стальной клинок.

Испанец сделал смертоносный выпад, но в последнюю долю секунды его противник с невероятной ловкостью сумел уклониться от удара и вонзил острие меча в горло испанца. Сила удара была такова, что англичанин с трудом удержал в руке собственный меч. Голова его противника оказалась наполовину отсеченной. Тот упал на шею скакавшей во весь опор лошади, еще сжимая в руке меч. Но в следующее мгновение оружие выпало из обессилевшей руки всадника, сам он слетел на землю, а его правая нога ещё оставалась в стремени. Некоторое время конь продолжал тащить за собой седока, потом остановился. Приятная прохлада разлилась на Грантчестерских лугах. Ярко-синее небо сияло в вышине. Легкий весенний ветерок словно нехотя шевелил траву, и солнечные лучи щедро согревали землю. Речка весело журчала, птички, пережившие зиму, пели, утверждая торжество жизни. В столь прекрасный день Генри Грэшем отмечал свой день рождения — и только что убил человека!

Конечно, убитый, лежавший теперь перед ним, был всего лишь испанским шпионом. Но разве от этого убийство становилось делом более приятным?

Грэшем, высокий и статным, широкоплечий, узкобедрый, с длинными темными волосами, обрамлявшими его точеное лицо, был хорош собой, и, похоже, он сам понимал это. И вот теперь он стал убийцей и стоял над своей жертвой, неподвижный, словно мраморная статуя. Манион, мощный, словно дуб, слуга, лет на пять старше своего хозяина, молча стоял с ним рядом. Когда приступ рвоты у Грэшема закончился, слуга заговорил.

— Нужны камни и веревка, — сказал он. Грэшем поднял голову. — Нельзя брать тело домой, — рассудительно заявил Манион, — и оставлять так его тоже нельзя. На берегу есть камни, у меня в дорожной сумке лежит веревка. Грэшем посмотрел на слугу невидящими глазами. Манион знал: первые убийства всегда даются человеку нелегко. После возбуждения битвы наступает чувство подавленности.

— Надо его утопить в речке, — терпеливо продолжал Манион. — Здесь глубоко. Принесите камней, а я достану веревку.

Грэшем механически повиновался. Он отправился на берег собирать камни.

«Лучше бы хозяин сейчас поплакал», — подумал Манион. Это не шутка — отнять человеческую жизнь!

Но вот чего Генри Грэшем не умел совсем — так это плакать.

Глава 1

Март 1587 года

Лондон Королевский двор

Долгое время оба всадника неслись опрометью, словно их преследовал сам дьявол, хотя причина была на самом деле в том, что Грэшем просто любил быструю езду и опасность. На всех станциях по дороге от Кембриджа до Лондона его ожидали свежие лошади. Прошла уже неделя с того дня, как он убил испанца.

— Тогда мне было даже полегче, — проворчал Грэшем, когда гонец привез ему вызов ко двору. — Там по крайней мере я точно знал, кто враг.

— Тысячи людей готовы отдать жизнь за приглашение ко двору королевы, — заметил Манион, ненавидевший Кембридж.

— Сейчас хозяин и его слуга находились всего милях в пяти от столицы.

— Еще больше людей погибло, последовав этому призыву, — мрачно ответил Грэшем. — Когда я оказываюсь при дворе, среди толпы льстецов, интриганов и доносчиков, я чувствую себя так, будто иду по незнакомому ночному лесу, где за каждым деревом могут скрываться враги, а узнать об этом я могу не раньше, чем когда кто-нибудь из них нанесет удар в спину.

— Тогда это действительно напоминает Кембридж, — заметил Манион.

Даже в лучшие времена двор королевы Елизаветы I был полон интриг и тайного соперничества. Между тем со временем положение там еще ухудшилось. Верности и преданности там и прежде не хватало, а сейчас дело с ними обстояло и вовсе плохо, зато подозрительность и ненависть росли вместе с ростом угрозы войны с Испанией, с каждым днем становящейся все реальнее. Королева уже явно вышла из детородного возраста, поэтому даже если бы она действительно нашла мужа, наконец ее устроившего, то что бы это изменило? Кто же будет теперь следующим королем Англии? Или (Господи, помоги стране!) ее следующей королевой? Над старым порядком нависла смертельная угроза. При самом королевском дворе и вне его разные партии боролись между собой за власть. За разговоры о том, кто наследует королеве, можно было в лучшем случае лишиться ушей, но при дворе редко говорили о чем-либо еще. А в последнее время «что либо еще» все же появилось: какая-то странная враждебность по отношению к нему, Грэшему. Люди отворачивались, когда он проходил мимо… Или его живое воображение чересчур разыгралось?