Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна (СИ)

Институт сержантов в мушкетерской роте вскоре после ее создания ввел с соизволения короля Людовика де Тревиль. Он быстро понял, что доверить господам дворянам такое муторное, нудное, однако, необходимое дело, как отчетность, абсолютно невозможно. Сманив из обычных полков с десяток писарей, он выхлопотал для них громкое звание «сержант», хорошее жалование и свалил на них всю бумажную работу. За долгие годы службы сержанты вросли в быт роты и даже Лувра. Они знали всю подноготную о господах мушкетерах, относились к молодым дворянам со странной смесью ворчливой заботливости, снисходительности и легкой насмешливости, не ревнуя и не завидуя, ибо прекрасно понимали, что им, даже дослужившись до чина армейского лейтенанта, все равно никогда не стать мушкетерами. Мелкие проделки юнцов они покрывали, в трудную минуту снабжали ливрами и пистолями, которые, странное дело, всегда находились в их кошельках и никогда у господ мушкетеров.

Вопрос д'Артаньяна нисколько не удивил сержанта. Все в роте знали о дружбе, связывающей трех мушкетеров и молодого лейтенанта.

Он доложил, что господа Атос, Портос и Арамис, как и весь взвод господина лейтенанта, сейчас в наряде и, вероятнее всего, найти их можно на привычных, облюбованных ими местах. Это означало, если за время его отсутствия ничего не изменилось в привычках друзей, что Атос расхаживает где-то в пределах приемной короля, самом спокойном месте в Лувре, ибо король редко утруждал себя государственными делами, Портос, облюбовавший внутренний двор Лувра, дежурит там, Арамис же, предпочитавший половину королевы, где с ним кокетничали молоденькие фрейлины, болтали статс-дамы, а иногда снисходила до нескольких слов и сама прекрасная Анна Австрийская, находится в ее приемной или в зале фрейлин.

Д'Артаньян черкнул записку друзьям, приглашая их после смены приехать к нему, дабы отпраздновать его возвращение в Париж, и послал одного из лакеев в кордегардию мушкетеров, расположенную на первом этаже Лувра, которую никак не могли миновать, покидая дворец, его друзья. А сам, пользуясь правом лейтенанта и старого друга, без доклада прошел в кабинет своего капитана.

У де Тревиля сидел незнакомый и, видимо, чем-то не очень симпатичный капитану мужчина в прекрасном, темном шелковом камзоле со скромным белым воротником — гасконец сразу же отметил, что воротник сделан из дорогого брюссельского кружева, — и без шпаги, что было удивительно, ибо к де Тревилю с прошениями о принятии чад в роту могли приходить только дворяне. Это как бы само собой подразумевалось.

Капитан слушал просителя — или посетителя? — с улыбкой, словно приклеенной к его полным, чувственным губам. Д'Артаньян хорошо знал эту дежурную улыбку одного из самых могущественных вельмож французского двора, умевшего, как никто, ничего не обещать и ни в чем не отказывать.

Могущество де Тревиля, во многом уже мнимое, было связано с совсем недавним временем, когда король встречался с ним каждый день, расспрашивая о подвигах любимых мушкетеров. Тогда во время боевых походов палатка капитана стояла рядом с палаткой короля, ближе, чем палатки маршалов Франции. Ныне король уже не столь часто беседовал с капитаном своей личной охраны, но молва, наделившая в прошлом де Тревиля огромным влиянием на короля, все еще гуляла по провинции и продолжала привлекать к нему десятки просителей и искателей льгот и милостей.

Увидев д'Артаняна, де Тревиль встал из-за своего огромного стола и пошел ему навстречу с распростертыми объятиями.

— Примите мои самые искренние соболезнования, мой друг! — воскликнул он, обнимая лейтенанта. — Ваш отец, мой старинный товарищ, был одним из тех, кто закладывал основы великой Франции.

— От всего сердца благодарю вас, мой капитан, за теплые слова, — сказал д'Артаньян глухо, потому что де Тревиль в порыве чувств прижал его голову к тонкому сукну своего камзола.

В ностальгическом порыве вельможа несколько преувеличил как роль старого д'Артаньяна в истории, так и свою дружбу с ним, но молодой лейтенант был благодарен ему за это.

Проситель встал и почтительно смотрел на обнимающихся офицеров. Судя по виду, он был далек от военной среды и сейчас, по всему, испытывал восторженной трепет, глядя на столь явное проявление воинского братства.

Де Тревиль, воспользовавшись подвернувшимся предлогом, со многими извинениями выпроводил посетителя из кабинета и, улыбаясь, вернулся к своему лейтенанту.

— Я набираю в роту еще несколько десятков аспирантов^[3] и у меня нет отбоя от просителей, — сказал де Тревиль, усаживая лейтенанта в кресло, что, как все в роте знали, служило знаком особого расположения. — Господин, которого я только что проводил, мессир Моле, просит за своего сына.

— Но, как мне кажется, сей господин из судейских? И не дворянин?

— Вы не ошиблись, мой друг. Однако, тут дело особого рода. Мессир Моле рекомендован мне его величеством.

— И за какие заслуги?

— Вот этого я не знаю.

Его величество был весьма туманен, когда говорил со мной о мессире Моле.

— В таком случае, позволю себе предположить, вопрос о зачислении Моле младшего практически решен? О-ла-ла! Представляю, сколько будет разговоров, когда в роте узнают о его скромном происхождении! — воскликнул д'Артаньян. — И не просто разговоров — его замучат дуэлями. Не объяснять же каждому, что сын судейского принят по особому распоряжению короля.

— Здесь есть одна тонкость, — сказал де Тревиль. — Жена мессира Моле и, соответственно, мать Моле младшего происходит из старинного наваррского роде де Сен Северов. Король намеревается своим эдиктом сделать его Сен-Севером.

— Вероятно, у короля есть особые причины оказывать такую милость простому судейскому, — глубокомысленно заметил д'Артаньян.

— Насколько я понял из уклончивых слов короля, за мессира Моле ходатайствовал сам кардинал.

— О, мой капитан! — воскликнул лейтенант. — Как вы могли согласиться запустить в роту соглядатая кардинала?

— А как я мог не согласиться выполнить пожелание короля? Я пытался… Я сказал его величеству, что гораздо проще было бы сделать младшего Моле гвардейцем кардинала. Тогда его величество пояснил мне, что мальчишка мечтает только о мушкетерском плаще. Я подумал, что это не в характере кардинала засылать в мою роту своего человека таким грубым и откровенным путем. Это на него совсем не похоже.

— Пожалуй, вы правы. Но в таком случае королю следовало бы поспешить, — с тонкой улыбкой сказал лейтенант, намекая на известную медлительность короля при решении многих пустяковых вопросов.

— А он по обыкновению, не спешит, зато мессир Моле поспешил явиться ко мне… — вздохнул капитан мушкетеров. — К счастью, появились вы, мой друг, и я смог временно избавиться от него.

— Почему временно?

— Потому что он непременно вскоре явится ко мне опять. Я знаю этот тип людей. Они настойчивы, умеют добиваться своего. А мсье Моле к тому же, как говорит мне мой опыт, не прочь при случае обнажить шпагу.

— Если его сын унаследовал эту наклонность, я буду расстроен. Только забияки-кадета мне не хватало…

— Я в ужасе от того, что король затянет присвоение дворянства, а мне еще и еще придется встречаться с его отцом… Не могу же я ему объяснять, что по каким-то внутренним нашим соображениям мне не хотелось бы зачислять в кадеты человека с фамилией Моле.

Д'Артаньян понял, что разговор стал раздражать капитана, и поспешил перевести разговор на другие темы.

— Я рад слышать, что вы начали проводить набор, — сказал он. — Что-то произошло за время моего отсутствия?

— Ничего особенного, если не считать, что кардинал решил увеличить численность своих гвардейцев. И король немедленно последовал его примеру.

— Насколько я знаю, кардинал ничего не делает без веских на то оснований.

— Совершенно верно, мой дорогой лейтенант.

— Не означает ли это, что нас в недалеком будущем ожидает война? — спросил лейтенант и, заметив, что капитан не торопится отвечать, добавил: — В Гаскони молодые люди только об этом и думают.