Алхимики (СИ)

Андреас закрыл лицо дрожащими руками.

— Горожан лечат в другом здании: для больных там есть отдельные комнаты, чистое белье, хорошая еда и уход. Но туда отправляют лишь тех, кто делает взносы на больницу.

— Еще день, и я устроил бы мэтра во дворце и привел бы к нему епископского лекаря, — с досадой произнес пикардиец.

Закончившие работу бегинки принялись выносить тазы и ведра на улицу. Одна из них, чуть помедлив, приблизилась к Ренье. Она была невысокого роста, немолодая и полная, с бледным круглым и благообразным лицом. От нее пахло уксусом — рукава серого платья пропитались им до локтей, и кожа на пухлых руках покраснела и растрескалась. Вид у бегинки был смущенный, но глаза из-под низко опущенного покрывала глядели холодно и ясно.

Она сказала:

— Простите, господа, я слышала ваш разговор. Кажется, через меня Господь желает разрешить ваши трудности.

— Как же, сестра? — спросил Ренье, а Андреас с надеждой поднял голову.

— Меня зовут Хеди Филипсен, моя сестра недавно умерла и оставила мне дом неподалеку, на Монастырской улице. Дом небольшой, кухня да комната, в нем живем мы со служанкой Сарой. Но есть еще пристройка — там сухо и воздух хороший. Лучшего места для больного не найдешь. Если господа не пожалеют полмарки в неделю, я охотно возьму мэтра к себе и стану заботиться о нем.

— Благослови тебя Бог, добрая женщина, — сказал Ренье. — Иного и не нужно. Деньги у тебя будут, но мэтра нужно перенести сейчас, пока его совсем не уморили.

— Если дадите какой угодно залог… — заметила бегинка, но пикардиец тотчас прервал:

— Вот залог, лучше некуда, — сказал он, указав на старика. — Его жизнь тому порукой. Поверь, госпожа Хеди, она для нас драгоценна.

— Господь свидетель, — подумав, согласилась бегинка, — пусть так и будет. Но прежде назовите мне ваши имена.

Пикардиец сказал:

— Я Ренье из Лёвена, это мой брат Андреас, а мэтра зовут Виллем Руфус из Гейдельберга.

— Далеко забрался бедняга, чтобы умереть, — заметила бегинка.

— Не умрет, — возразил Ренье. — И в этом ты ему поможешь.

Он взял старика на руки, как ребенка, и с ним покинул больницу, а госпожа Хеди указывала дорогу.

Дом на Монастырской улице оказался такой, как она сказала: плющ и дикий виноград увивали его стены, а у крыльца рос жасминовый куст. Внутри было пустовато, но чисто; опрятная служанка, похожая на госпожу возрастом и статью, выглянула из кухни и поклонилась им. Вместе с бегинкой они отнесли в пристройку толстый соломенный тюфяк и положили на козлы. Кроме них и прикрытого доской бочонка, здесь ничего не было; повсюду на стенах висели деревянные таблички с цитатами из Священного Писания.

Устроив старика как должно, Ренье вместе с госпожой Хеди вышли во двор. Там он отдал ей свою последнюю серебряную монету и сказал:

— Смотри за ним хорошо, сестра, а мы в долгу не останемся.

— Дева Мария да утешит вас своей милостью, — ответила бегинка. — Молитесь ей о здоровье мэтра, а уж я сделаю все, что нужно.

— Только не пускай к нему цирюльников с их тазами и бритвами.

— По моему опыту, — сказала госпожа Хеди, — пускать кровь более не требуется. Болезнь мэтра вызвана избытком флегмы, а от него хорошо помогает вареный с медом иссоп и сытная мясная пища.

— Брат Андреас лечил мэтра порошком из бычьей желчи, — сказал Ренье, и бегинка кивнула:

— Флегма делает тело холодным и влажным, желчь, напротив, согревает и сушит. Польза тут несомненна.

Пикардиец вернулся в пристройку и увидел, что Виллем Руфус открыл глаза, а Андреас склонился над ним и зовет по имени. Понемногу взгляд старика прояснился, и он узнал обоих.

— В ваших краях говорят: Tanz vor dem Tode ist nicht in der Mode [58], — сказал ему Ренье. — Но сегодня, мэтр Виллем, вы заставили попрыгать нас.

Старый философ улыбнулся. Госпожа Хеди пощупала его пульс и осталась довольна; она спросила, не чувствует ли он боли в затылке и ребрах, и Виллем покачал головой. Потом она ушла, чтобы приготовить иссопный отвар, а Ренье, пересыпая речь шутками, рассказал старику о том, что случилось. Под конец он произнес с насмешкой:

— Я так расхвалил вас епископу, что теперь не знаю, как быть. Без вашей почтенной персоны он не станет меня слушать, а если станет, что я скажу ему, когда речь зайдет о Делании?

— Я пойду с тобой вместо учителя, — сказал вдруг Андреас.

Ренье взглянул на него, потом на старика и увидел в глазах того глубокую печаль.

— Но почему? — спросил он приятеля. — Разве по правилу Альберта Великого философ не должен избегать связи с князьями?

— Суфлеры приходят к князьям ради выгоды, а я ищу не этого, — ответил Андреас.

— Зачем тогда идешь?

— Это мое дело, — сказал Андреас.

Тут Виллем Руфус сделал знак пикардийцу приблизиться.

— Aufgeschoben ist nicht aufgehoben [59], — шепнул он, — возьми его с собой.

Как был ни тих его голос, а ученик услышал и опустился перед учителем на колени.

— Вы знаете, для чего я иду туда? — спросил он.

Виллем кивнул.

— И вы отпускаете меня?

Старик кивнул снова.

— Благословите, отец мой, — сказал Андреас, склоняя голову.

Виллем с любовью коснулся его холодного лба:

— Иди, сын мой, Андреас, Господь да будет тебе защитой. Не закрывай глаза страху, ибо сердцу нашему суждено пребывать в тревоге, пока мы не возвратимся к Нему. Но сомнения отбрось и делай, что должно. В Делании твое спасение… — Старик закрыл глаза и бессильно откинулся на подушку.

Андреас выпрямился, и с лица его будто упала серая паутина — оно очистилось и стало гладким, как в юности. Он сказал:

— Я сделаю то, что должно, — потом поцеловал учителя в лоб и в руку и вместе с Ренье вышел из дома.

XXIV

Явившись во дворец, они увидели Стефа. Прохвост сменил шляпу из соломы на бархатный берет, а короб — на кожаную сумку с заклепками; вместо серого балахона он натянул короткую синюю мантию явно с чужого плеча и в таком виде расхаживал по двору, точно петух по птичнику. Заметив Ренье, мошенник развязно подмигнул ему:

— Вот и вы, наконец. Я уж решил, что ваша ученость задали стрекоча, бросив меня тут одного. Впрочем, случись так, я был бы на вас не в обиде. Благословенное место, век бы здесь оставался!

— Гляжу, ты уже сменил шкуру, — сказал пикардиец.

Суфлер выпятил грудь, гордясь собою.

— Да уж, пришлось. Я-то не настолько философ, чтобы гордиться лохмотьями. На ярмарке наряд паломника был хорош, и здесь надо быть не хуже других. Какова мантия, а? Фламандское сукно! А цвет? Такой не потускнеет! Мне бы новые башмаки, и стану не хуже господина придворного аптекаря. Уж поверьте, держать фасон я умею…

Ренье сгреб его за шиворот и хорошенько встряхнул.

— Держи, болван, только не забывай, почему ты здесь. Пользы от тебя на грош, попадешься на какой-нибудь пакости — так хоть повеселишь нас танцем на конопляной веревке.

— Ваша милость, — съежившись, пробормотал антверпенец, — ей-богу, грешно так говорить. Я предан вам до самых пяток, и польза от меня будет еще немалая.

— Поглядим, — усмехнулся Ренье, оттолкнув его. — А пока побудь здесь с моим другом.

Стеф закивал, но Андреас сказал:

— Я пойду с тобой.

— Подожди здесь, — ответил пикардиец.

— Нет, — твердо произнес философ. — Я буду с тобой или уйду вовсе.

— Тогда пойдем, — сказал Ренье.

И они отправились к дворцовой капелле и встали у дверей.

Когда совсем стемнело, оттуда вышел человек и поднял руку, благословляя пикардийца. На нем был длинный серый плащ, и лицо его скрывала маска молочно-белого стекла.

— Иди за мной, — сказал он Ренье, но тут заметил Андреаса. — Ты не один?

— Нет, — ответил пикардиец.

— Кто это с тобой?

— Мой брат-алхимик.

— Про него уговора не было.