Реликвии тамплиеров

Она вперила в Билла самый надменный взгляд, на какой была способна, — точно такой ввергал Павлоса в слезы. Потом улыбнулась:

— Действительно. А ты, если я правильно догадалась, из Нортумбрии? Из Эника?

— Из… Морпета, — запинаясь, ответил Билл. — Да откуда вам?..

— Я же принцесса! — Она явно была страшно довольна.

Билл все никак не мог вернуть нижнюю челюсть на место, и я взял его под руку, как делал бессчетное число раз в той, прошлой жизни.

— Она действительно принцесса, — подтвердил я. — Но у нее была английская стража — как вы их там называли, Анна? Валерианцы?

— Варяги, идиот! — засмеялась она.

— Как бы то ни было, по-английски она говорит лучше, чем ты, овечий пастух!

— Иисусе Христе! — пробормотал пораженный Билл. Никогда в жизни я не видел его в таком состоянии и, чувствуя в груди огромную радость, подхватил другой рукой Анну, и мы пошли по росистой траве, словно молочники, торопящиеся на рынок.

Когда палатки остались позади и дышать стало немного легче, Анна подобрала свой волочащийся по земле подол, а я откинул капюшон. День уже почти наступил, солнце поднималось позади нас, заливая воду золотистым светом. Мы подошли к той части причалов, которую я мог узнать. Перед нами открылись спускающиеся к морю ступени, где вчера нас высадил баркас. На этом самом месте на Анну налетел лучник. Меня вдруг затошнило, и я положил руку ей на плечо. Помимо тошноты, я почувствовал еще приступ горькой вины, смешанной с ужасом. Глянув на реку, я заметил «Кормаран», весь сверкающий в свете нового дня. На ступенях сидели Павлос и Илия, а ниже болтался на волнах баркас.

Павлос заметил нас первым. Вскочил на ноги, чуть не потеряв равновесие на скользких водорослях, и взлетел на причал. Лицо его страшно осунулось и походило на голый череп, такие темные круги залегли вокруг глаз, — следствие целой ночи беспокойства и, несомненно, действия опия. Не сводя глаз с Анны, он бросился к нам и упал на землю у ее ног. Кажется, он намеревался целовать ее туфли. Анна отпрянула.

—  Vassileia!Во имя всего святого, простите своего слугу Павлоса… Я покинул вас, предал, как Иуда… Не слуга, а сущий предатель! Матерь Божья и все святые, поверьте мне…

— Перестань, Павлос, — сказала Анна таким тоном, к которому я уже начинал привыкать — тоном настоящей Vassileia, королевским и немного раздраженным. — Выкинь все это из головы. Ты, должно быть, здорово устал, мой милый. Но я попала в хорошие руки и пребывала в полной безопасности. Я прощаю тебя. Забудем обо всем и не станем больше никогда вспоминать. — И потрепала его по волосам. Он поднял полный обожания взгляд и только сейчас заметил Билла.

Мой друг стоял рядом со мной, беззаботно глядя в море. Видя, что Павлос вскочил на ноги, он повернулся к нему с таким выражением на лице, какого я у него никогда не замечал: вежливо-обходительным, но с явным намеком на полную собранность и готовность ко всему, даже несколько угрожающим.

— Доброе утро, — произнес он и коротко поклонился.

У Павлоса сузились глаза. Их опасный блеск отразился и на его лице.

— А ты кто такой, дружок? — спросил он.

Я торопливо положил руку Биллу на плечо, словно защищая его:

— Павлос, мы пережили ночь ужасов и чудес, но никогда еще не случалось чуда, подобного этому: мой самый дорогой в мире друг, которого убили у меня на глазах, вернулся ко мне живой! Это Уильям из Морпета, бывший школяр и клирик, а теперь… Как ты теперь зовешься, Билл?

— Голодный! — ответил тот, и колдовские чары рассеялись. Грек чуть заметно улыбнулся и протянул руку. К моему великому облегчению, Билл пожал ее, сильно и дружески. — Отвечая должным образом на вопрос Пэтча, должен сказать, что теперь я солдат, да и тебя тоже полагаю солдатом, друг Павлос.

— Восстал из мертвых? Так? — спросил Павлос. Билл засмеялся. Грек открыл свою сумку и протянул ему ломоть хлеба.

Я выдохнул воздух, застрявший в груди, и оглянулся вокруг. Из-за края пирса на нас глупо пялился Илия. Анна королевским жестом махнула ему рукой. Это было просто ужасно — видеть, как разом осветилось его лицо. Я осторожно приблизился к стенке набережной и сел, свесив ноги за ее край. Воспоминание о кишках того малого с мечом, хватавшегося за мой клинок, совершенно непрошеное, снова навалилось на меня, и на мгновение закружилась голова. Что я наделал?! Я посмотрел на свои ладони — они были в красных потеках. Под ногтями чернело. Я хотел помыть руки, но стенка была слишком высокая, так что пришлось сунуть их себе под ляжки. Холодный, насыщенный солью воздух освежал и пробуждал к жизни, и через несколько минут я уже мог смотреть на стоявший вдалеке «Кормаран» без малейших признаков тошноты.

— Ты не очень хорошо выглядишь, друг мой, — сказал мне Илия из шлюпки. Я помотал головой.

Мои мозги снова начали соображать, правда, медленно, и мне приходилось заставлять себя думать. Были, вероятно, свидетели, видевшие нашу схватку, хотя разве вызовет особый переполох смерть троих смертельно опасных мерзавцев? Надо поговорить с капитаном, и поскорее, решил я и поднялся.

— Павлос, — обратился я к греку, — мне надо кое-что тебе сообщить. Меньше часа назад леди Анна и я подверглись нападению… троих человек, английских лучников. Один из них был тот малый, что ругался с нами утром. Все они мертвы. Анна — я хочу сказать Vassileia — уложила одного, я — второго, Билл — последнего. Мы убежали, но нас наверняка, наверняка видели. Стража у ворот ни в чем нас не заподозрила и не посмела препятствовать принцессе. Но шум все равно поднимется. Думаю, нам нужно вернуться на «Кормаран» прямо сейчас, если это возможно.

Пока я говорил, глаза Павлоса сначала расширились, потом сузились. Он оглядел меня с головы до ног, и я заметил в его взгляде нечто вроде восхищения.

— Убили, значит, — сказал он. — Это точно?

— Конечно, — кивнул я.

— Куда они были ранены? Говори быстрее!

— Один в горло, другой в грудь, третий в глаз.

— Тот, которому попали в грудь, мертв?

— Да…

— Уверен?

— Совершенно.

— Откуда такая уверенность? С раной в груди никогда не знаешь наверняка.

— Оттуда, — ответил я сквозь сжатые зубы, потому что к горлу снова подступила тошнота. — Я ему все распорол внутри. И чувствовал, как он умирает.

Павлос кивнул с деловым видом:

— Тот, что получил в глаз, точно мертв.

— Абсолютно точно, — весело подтвердил Билл.

— Ты не ошибаешься?

Билл пожал плечами:

— Я ему мозги перемешал.

— Отлично, парень! А тот, кому перерезали горло? — Павлос наклонил голову набок, повернувшись к Анне.

— О да! — сказала та.

— Прошу прощения, Vassileia. Мне важно знать, что ни один из этих негодяев не остался в живых, хоть ненадолго, и не успел кому-то что-то рассказать. И еще… Петрок сказал, что вы убили его, этого лучника, да? — Было ясно: он не мог поверить, что такое возможно.

— Именно она его и убила, Павлос. Одним ударом. А потом дралась со вторым как… — Я сделал паузу. Хотел было сказать «как мужчина», но это показалось мне недостаточным. Она дралась как сверкающее пламя, как архангел с огненным мечом. — Она настоящий воин, — промолвил я вместо этого. — Истинно так.

—  Vassileia? — с сомнением переспросил Павлос.

Анна пожала плечами.

— Меня же учили наши варяжские гвардейцы, — сказала она. — Сам знаешь. Разрешали наблюдать, как они тренируются. А потом я к ним присоединялась. Они говорили, что я способная. Полагаю, поэтому меня и учили.

— Знавал я этих варягов, — задумчиво произнес Павлос.

— Мой учитель фехтования был из Херефорда, — продолжала Анна. — Четвертый сын рыцаря. Владел мечом лучше всех в Греции. Его звали Джон де Кувилль.

— Ага! — воскликнул Павлос и перекрестился. — Ковилс! Так это онвас учил? Так-так-так… — И провел большим пальцем по губам.

— Солнце уже высоко поднялось, — напомнила Анна. Павлос прикрыл рукой глаза и глянул вверх. Он улыбался — чуть-чуть, немного недоверчиво, но все же улыбался.