Реликвии тамплиеров

Оклемавшись, я прошел на корму и помочился в кильватерную струю, глядя, как город позади скрывается в дымке. Хотя ветра почти не было и вода реки была спокойной, как в пруду, я чуть не потерял устойчивость и вдруг обнаружил, что держусь за канат и царапаю себе лоб о его жесткие волокна. Тут до меня дошло, что не только яд травит мне душу, но еще и похмелье, усиленное бессонной ночью. Вот я и побрел, пошатываясь, разыскивать Исаака, и тот дал мне микстуру от тошноты, которую заботливо разболтал в небольшом бокале вина. Вино, к счастью, помогло, и через какое-то время я уже вплотную занялся миской бобов со свиным салом, которые Димитрий выдал всем, кто вернулся с берега после ночи кровавых драк и пьянок.

Рядом сидел Мирко, бледный и обессиленный, с рукой в шине. По сонному виду и замедленным движениям я догадался, что на него действует опий Исаака и он, кажется, не ощущает боли. В отличие от Ханно, у которого была рваная рана во все бедро, и он так ругался, что мог бы вогнать в краску даже реку под нашим днищем. Другие тоже несли на себе раны и ссадины после менее страшных драк, чем те, в которых человека могут угробить в любое время и в любом месте, просто так, ни за что ни про что. Нас всех подташнивало от выпитого и бессонной ночи, и Димитрий суетился над нами, как огромная уродливая курица, давая отпить из здоровенного меха с дешевым вином, сдобренным какими-то горьковатыми травами. И еще кормил с ложечки Мирко, заботливо и нежно, прямо как сиделка. У меня сейчас не было ни работы, ни вахты впереди, так что я, с набитым бобами желудком и согретый вином, свернулся за бухтой каната и уснул.

Время текло, измеряемое лишь мерным покачиванием палубы. Я спал, уплыв в мягкую и пустую тьму, пока чья-то нога не разбудила меня, ткнув в бок. Я открыл заспанные глаза и выглянул из своего пропахшего смолой убежища. На меня сверху смотрел Билл.

— Я о тебе беспокоился, — хрипло пробормотал я.

— Оно и видно. Прямо на личике у тебя написано, как ты волновался. Давай-ка двигайся. — Он опустился рядом со мной, и мы уселись, опершись спинами на бухту каната и привалившись друг к другу. И стали смотреть на чаек. Мы сидели в молчании, которое могут делить только близкие друзья, и на какой-то момент показалось — если такое вообще возможно, — что всех ужасов и чудес последних месяцев не было и в помине, а мы по-прежнему двое школяров, тайком смотавшихся с занятий. Но потом Билл лениво вытянул руку, указывая мне что-то на берегу, и я заметил кровь у него под ногтями. Нет, никуда мне от этого не уйти. Время не обратишь вспять, тень на циферблате солнечных часов никогда не поползет в другую сторону, и нам ни за что не вернуть наших прежних невинных забав. Я тяжко вздохнул, и мне захотелось выпить того вина, которым нас поил Димитрий.

— Ну и как тебе показался капитан? — спросил я наконец.

Билл все смотрел на далекий берег. Потом, после длительного молчания, ответил:

— Только глупец попытается что-то от него скрыть.

— Что ты имеешь в виду?

Он еще помолчал, потом рассмеялся, немного натянуто.

— Я имею в виду, что он похож на огромную сову, и ты пытаешься удрать от него, как амбарная крыса. Тебе не кажется, что он все видит, все понимает: кто ты, откуда и куда направляешься? — Он покачал головой. — Я… Мне он понравился. Он, правда, чуть душу из меня не вытряс, но все равно мне очень нравится.

— «Нравится», по-моему, не совсем то слово…

— Ну, еще можно вспомнить слово «страх». И наверное, «доверие». Ты доверяешь ему, Пэтч?

— Уже не раз доверял. И доверяю. Жизнь свою готов доверить.

— Я тоже, и с радостью.

— Он, стало быть, выжал из тебя твою историю?

— Точно.

— Тогда я тоже готов ее выслушать — в обмен на свою.

— Договорились. А тебе не кажется, что вон у того огромного и неуклюжего мужика имеется мех с вином? Мне бы оно сейчас не помешало, особенно после собеседования с совой.

Димитрий был рад познакомиться с Биллом и поделиться с ним вином. К тому же еще оставалось немного бобов с салом, и он все их вывалил моему другу, с одобрением рассматривая его лицо.

— Ты, значит, тоже вояка, а? Отлично, отлично. Одного мы потеряли — бедный Йенс! Мир его душе! Но нашли взамен другого.

— Что это у тебя намешано в вино, Димитрий? Оно прямо стягивает горло, когда глотаешь, — осведомился Билл с набитым бобами ртом.

— Тысячелистник, мелисса, рута, одуванчик и… — тут он издал языком довольно гнусный звук, — кое-что для сгущения крови. Пей еще. Писать будешь, как боевой конь, мой мальчик, зато всех дурных духов из тебя вымоет напрочь.

И в самом деле, добрую часть вечера мы провели, зависая над кормой и сливая всех дурных духов в воды Жиронды. И я рассказал Биллу обо всем, что случилось после того, как сэр Хьюг де Кервези устроил нам засаду в то тихое утро. О своем бегстве из аббатства, о схватке на пирсе в Дартмуте, о Гренландии, о спасении Анны. Я проскочил эти события очень быстро, гораздо больше стремясь услышать приключения Билла, чем пересказывать собственные, хотя он время от времени останавливал меня, желая узнать все подробнее, а вот на подробностях мне как раз задерживаться и не хотелось. И когда у меня уже болела челюсть от непрерывного рассказа и мы обнаружили еще один кувшин вина без всяких трав, я ткнул Билла пальцем в грудь и сказал:

— Вот и вся моя грустная история, до самого нынешнего момента. Ты все узнал, до последней детали. Грустно, не так ли?

— Да нет, совсем не грустно. Ты жил полной жизнью, парень! Господи Иисусе! Но ты ничего не рассказал о самом важном: о леди Анне. Как ты… Пэтч, ты…

Я быстренько поднял руку:

—  VassileiaАнна находится под защитой капитана де Монтальяка. Можем мы пока что не говорить о ней? В конце концов, она же племянница императора Византии, черт побери!

— Братец, я чувствую, что попал в совершенно другой мир! Мой старый друг Пэтч, этот великолепный капитан и принцесса императорского рода! Только вот чем это вы с ней занимались в городе посреди ночи, а? — Глаза его хитро посверкивали.

Я мрачно мотнул головой. Чего мне совершенно не хотелось, так это еще больше порочить Анну — ей уже и так досталось.

— Ничего особенного. Я всего лишь сопровождал ее обратно на корабль. Не важно. Ладно, какого черта, давай рассказывай о своих приключениях. Тебя что, упрашивать надо?

Я хорошо его знал, он всегда был отчаянно любопытен. Но Билл заметил, что мне не по себе, и закатил глаза:

— Тебе так хочется все узнать? Боюсь, ты сочтешь мою историю слишком пресной в сравнении с твоей собственной.

— Сомневаюсь.

— Да клянусь тебе! — Билл поднял руки знакомым жестом — он всегда так подчеркивал правдивость своих слов. И от этого выглядел еще большим мошенником и вруном, вот как сейчас. О чем я ему и сообщил. — Нет, правда, Пэтч! — возразил он. — Погоди, сам увидишь. — Он сделал хороший глоток вина и прочистил глотку, прямо как лекарь-шарлатан на сельской ярмарке. — Кистень Кервези… Это ведь был Кервези, да? Я так до конца и не понял… — Я кивнул. — Он здорово врезал мне своим кистенем…

— Мне показалось, я слышал, как у тебя треснул череп, — вставил я.

Он скривился:

— Не совсем так, братец. Удар пришелся в основном по плечам, хотя попало и башке — он рассек мне кожу отсюда и досюда. — Билл нагнулся и раздвинул волосы, показав цепочку бугристых шрамов, которые розовым шнуром тянулись от левой лопатки вверх по шее и доходили почти до темени. — Ты слышал звук треснувшей кости, но это была плечевая кость. Я упал в грязь и лежал как мертвый, и, наверное, именно эта грязь остановила кровотечение. Тебя нигде не было, да еще я помню, что лошадь барахталась в воде. Я заполз в живую изгородь и снова отключился. Слышал, как рядом ходят люди, думаю, это меня искали, но не нашли. Я все воспринимал словно издалека, а потом снова потерял сознание. Наверное, провалялся там несколько дней, точно не знаю. Когда же наконец пришел в себя, то почувствовал, что страшно голоден и каждый дюйм тела у меня либо болит, либо горит, либо чешется. Видимо, меня снедала лихорадка, потому что вся одежда была соленой от засохшего пота. И — Крест Господень! — как же от меня смердело! Ничего другого не оставалось, кроме как идти дальше, по той же дороге; и это оказалось вполне безопасно, потому что любой прохожий удостаивал меня всего одним взглядом, каким бы я ни был грязным и вонючим. Хуже всего было то, что я не мог двигать ни шеей, ни головой — это продолжалось несколько недель и, думаю, придавало мне вид настоящего сумасшедшего. В конечном счете, уже ближе к ночи, когда я тащился вперед, качаясь от боли и истощения, меня нагнал какой-то роскошно одетый князь церкви на серой лошади и с кучей сопровождающих; он почему-то решил продемонстрировать свое христианское милосердие и швырнул мне горсть монет. Очень по-христиански — заставить меня, израненного и искалеченного, ползать в пыли, ему на развлечение, собирая его щедрый дар, ну да ладно. Я купил себе еды и питья в первой же деревушке, украл там кое-какую одежду, вымылся в реке, как сумел, и направился в Лондон уже совсем другим человеком — неспособным вертеть шеей, но по крайней мере сохранившим голову на плечах. Вот так, братец!