Ушкуйники Дмитрия Донского. Спецназ Древней Руси

Однако, едва беклербек пролаял свой первый вопрос, дерзкое упрямство вспыхнуло в нем с прежней силою, и он с вызовом поднял глаза на степного владыку.

– Кто таков?

– Я-то Андрей Попов, а вот ты кто таков? – снасмешничал Горский и, видя округляющиеся от такой дерзости глаза толмача, домолвил весело: – Хрен обрезанный!

Толмач онемел, видно, не решаясь перевести хулу русича, и только после требовательного окрика Мамая залопотал по‑татарски. Тут же Горского так пхнули сзади древком копья, что растянулся он ничью на ковре мало не у ног беклербека.

«Ну, вот и смертынька пришла!» – отрешенно подумал новгородец, слыша, как лязгнул над головою вынимаемый клинок. В шатре все замерло в ожидании Мамаева знака. Не поднимая головы, ждал приговора и Горский. В томительной тишине прошли минута и другая. А потом над Петром нежданно раздался скрипучий смешок. Мамай смеялся! Смеялся, подражая несравненному внуку Потрясателя Вселенной.

С тех пор как замыслил темник поход на Русь, старался он следовать примеру Бату-хана, который, по старинным сказаниям, был гораздо смешлив. Отсмеявшись вволю, Мамай заговорил без прежней твердости в голосе:

– Я мог бы сделать обрезание дерзкого языка или твоей глупой головы, урус, но погожу, чтоб успел ты рассказать моему улуснику Митьке московскому о неодолимой силе Орды. Пусть приползет на брюхе, как покорная собака, и тогда я подумаю, – Мамай снова хихикнул, – с какого конца обрезать его мясо! Саид-бей, проводи этого смешного урусута за пределы Высочайшей Орды…

Так вот, по Мамаеву слову невереженым, и вышел Горский к тому месту, где сгубила татарская хитрость его товарищей.

– Не попадайся больше, урусут! – ухмыльнулся на прощание юзбаши Саид.

– И ты не попадайся!

Петр зло сплюнул и подхлестнул коня.

…На пятый день после этого расставания Горский на запаленном, тяжело поводящем боками жеребце, взятом на последней подмосковной подставе, въезжал в Кремль. Князь принял его, не умедлив. Рассказ неудачливого сакмагона выслушал с хмурым вниманием. Один только раз и тронула губы улыбка.

– Сором! Почто ж ты самого царя царей опаскудил? А, ухорез новгородский?

По голосу князя, в котором явственно чуялась ласковая насмешка, Горский понял, что случившееся не во гнев легло Дмитрию Ивановичу, и потому ответил в лад ему:

– Грешен, княже, каюсь!

– Ага, согрешил: накрошил да и выхлебал! А хитер Мамай, – князь оборотился к неразлучникам своим – Боброку и брату Владимиру, – глядит лисой, а пахнет волком!

– Ничего, на Руси не все караси, есть и ерши! – задорно отозвался Серпуховской.

– И еще одно присловье не худо бы напомнить клятому кумыснику, – мрачно отмолвил Боброк. – Не хвались, идучи на рать! Говоришь, велика сила у Орды?

Он глянул на Горского.

– Толикое количество воинства на одном месте не видывал доселе! – сокрушенно ответил тот. – А еще ждут ордынцы фряжские пешие полки.

– Слышно, все латынское отребье сбивали в те полки, – презрительно сплюнул Владимир Андреевич. – Однако войско сложилось не худое.

– Ничего, наши пешцы им бока-то обломают! – Дмитрий Иванович усмехнулся: – Озвереют мужики-то, что не дали жатву свалить!

– Русский терпелив до зачина, – поддержал князя Боброк. – А уж коли возьмет в руки рогатину да упрется… Токмо поберечь надо будет пешцев на рати от конных напусков, чтоб не посекли стрелами до времени.

– А сторожевой полк на что? – вмешался Серпуховской. – Слава Богу, добре ведома ордынская повадка! Живым щитом укроем пешцев до сечи.

– Вот в сторожевой и пойдешь! – припечатал ладонь к столешнице великий князь. – А покуда быть тебе снова в Диком Поле – надо сакмагонов покрепити.

– Да не спеши. – Дмитрий Иванович махнул рукою на вскочившего было Горского. – Со второю сторожей отправишься. Дозволяю неделю дома побыть. Да с закадычником своим, с Поновляевым, попрощайся – отправляю его назавтре на родину вашу. Обещал Господин Великий Новгород подмогу. Вот Миша то войско и приведет…

Не все сказал Горскому Дмитрий Иванович, ибо особая надежда была у него на Поновляева. Не каждый сумеет обуздать упрямых вечников и направить их по нужному пути. А путь для них великий князь назначил излиха непростой. Должны соединиться новгородцы с полками братьев Ольгердовичей – Дмитрия и Андрея – и идти украйной русской земли, сторожа движение ратей Мамаева приспешника Ягайлы. Только у Дона соединятся русские дружины, и встретятся вновь Поновляев с Горским.

Они-то еще встретятся, а вот свидится ли еще Миша с ненаглядной Агафьей-Зульфиею – Бог весть…

Как описать эту последнюю ночь судорожных ласк, горячечного, беспамятного шепота, кратких мгновений чуткой дремоты на плече любимого, бесконечной и бесполезной мольбы и заклинаний, в которых причудливо смешались русская и татарская молвь? Нет таких слов, и, кажется, нет такой силы, которая разомкнула бы кольцо рук на шее любимого! Но из века в век, из поколения в поколение уходят мужчины на подвиг и на смерть, храня на устах до последнего часу святую горечь прощального поцелуя. И так будет в подлунном мире вечно, покуда есть в нем добро и зло, любовь и долг. А рождаются после таких ночей через положенный срок не сказочные – земные герои и их трепетные подруги, и потому стоит земля, и потому не гаснет память.

Через неделю распрощалась с ненаглядным ладой и Дуня Горская. Не впервой провожать ей мужа в пасть неведомого, но никогда еще не плакало так тоскливо сердце-вещун, заставляя точить по ночам в подушку горькие бабьи слезы. Истинно: в девках сижено – плакано, замуж хожено – выто. Ушли в поход новгородцы и не ведают, сколь еще тех слез прольется на Москве, когда выплеснутся из кремлевских ворот потоки русского воинства…

Как в древние, незапамятные времена золотого века, идут княжеские дружины в половецкое поле, к древним курганам – из синего Дона шеломом водицы испить. Но и тогда, поди, – при великом Мономахе, именем которого степные жонки пугали детей своих, – не выставляла Русь такой могутной рати! По Серпуховской, Брашевской и Болвановской дорогам разом подняли густую пыль тысячи и тысячи оружного люда, ибо не уместиться было воинству на одном шляху! И то была лишь половина русских дружин – у Коломны, на просторном Девичьем Поле, ждали общего сбора иные рати Залесской Руси.

Воистину, от начала мира не бывала такова сила русских князей! И не подтачивало эту мощь гибельное разномыслие начальствующих. Не бывать за излучинами Дона новой Калке, а быть великой славе и бессмертию! А разделят их меж собой по‑братски москвичи и смоляне, суздальцы и устюжане, ростовчане и переяславцы, и многих иных земель люди, имя которым отныне – Русский Народ…

Пришли в Коломну и посланцы Сергия – два монаха в пропылившихся островерхих кукулях. Дмитрий Иванович хорошо знал обоих, ибо в прежней, мирской, жизни и Пересвет и Ослябя были могучими воинами славного боярского рода. Но нынче князь будто и не узнал старых боевых товарищей – свет высокой жертвенности неузнаваемо преобразил суровые черты воинов. В тот же день глашатаи читали перед полками грамоты великого молитвенника с благословениями русскому воинству. И, как живое подтверждение святости зачинаемого похода, стояли рядом с князем монахи, принявшие на себя высшую степень иноческого послушания – великую схиму.

Часом ранее Дмитрий Иванович принял от них изустное благословение игумена Троицы:

– Пойди, господине, на поганыя половцы, призывая Бога, и господь Бог будет ти помощник и заступник, се ти мои оружници.

Голос инока Александра, навеки отринувшего богатырское имя Пересвет, помимо воли звенел от волнения.

– Великую ношу взяли вы на себя, братья.

– Что наша ноша? – сурово отмолвил князю седатый Андрей Ослябя. – Игумен взял на рамена своя предбудущий грех за пролитие крови, ибо не долженствует мнихам брать в руки оружия. Спасением души своей готов пожертвовать старец за-ради победы над Ордою!

– Было Сергию видение, – щеки Александра порозовели от смущения, – что имаши ты, господине, победити супостаты своя! И выйти мне на той рати на ристалище с ордынским поединщиком, и повергнуть ю с божьей помощью.