Здесь русский дух...

В общем и целом, все прошло складно, и царь остался доволен поездкой. Жалел лишь о том, что не смог показать гостям своих соколков в деле, но ведь не сезон. Хотя под занавес Алексею Михайловичу все же повезло. Когда он уже осознал невозможность такого случая, неожиданно высоко в небе показалась черная точка. Вначале все подумали, это ворон залетел в зенит, но тут с неба послышался зазывный гусиный клик.

— Гусь-гуменник! Давай, выпускай соколка!.. — закричал кто-то из охотников. Алексей Михайлович не мог поверить своим глазам. «Откуда в такую пору гусь? — удивленно подумал он. — Может, какие-то обстоятельства задержали его в болотах?»

Речь шла о когда-то раненной птице, которую еще в начале лета подобрал в поле старый егерь Фома Силантьевич Проклов, совершавший обход угодий. Он ее выходил, но когда начался птичий отлет, в стаю не пустил. Слабенькая, мол, пусть еще перезимует. Тут к нему гонец. Так и так, батюшка царь очень хочет удивить заморских гостей соколиной охотой — выпусти-ка своего воспитанника. Тот погоревал-погоревал, да и пошел на уступки. Сам же царь приказывает!

Вдогонку гусю пустили двух опытных птиц. Один соколок — низовой, привыкший поднимать добычу в гору, другой — верховой, бьющий ее сверху. Почуяв родную стихию, соколки вперегонку устремились ввысь. Первым к жертве подлетел годовалый сокол, опередив старого молодецкого соколину. Он стал летать под гусем, гоня того вверх, а затем, вынырнув позади него, внезапно ударил гуся под левое крыло, всадив отлетный коготь в птицу и распоров ее как ножом. Гусь гуменник, взмахнув напоследок крыльями, сорвался с неба и камнем рухнул на землю. Годовалый сокол тотчас опустился на него и, перерезав птице горло, стал пить кровь…

— Видели?! Все видели? Вот так вот… — кричал Алексей Михайлович.

Он горделиво глянул на гостей — как им понравилось зрелище? — и погладил свою светлую, чуть тронутую сединой бороду. Теперь, кажется, всё — можно возвращаться домой. Лучшего представления чужеземцам в жизни не видать.

…Когда в первый день переговоров пинские посланники раскрыли свои карты, прямо заявив, зачем они явились в Москву, царь впал в ярость.

— Ворюги! — оставшись наедине с главой Посольского приказа Матвеевым, воскликнул он. — Чего захотели! Отдай, говорят, нам Амур. Вот этого они не хотят? — кипя от бешенства, продемонстрировал он Матвееву кукиш. — Плевал я на их императора! Видишь ли, мира захотел… Не он ли послал свое воровское войско на русский град Албазин? Не императорские ли воины жгли населенные пункты и убивали стариков, баб, их детишек? Нет уж, все, дудки! Пусть передадут своему верховному — русский царь своими землями не торгует. Албазин мы с Божьей помощью восстановили, и теперь, гады, пусть только сунутся туда — я на них мои лучшие дружины нашлю, и те дойдут до самого Пекина. Тогда уже не жди от нас пощады!

Матвеев выглядел гораздо сдержаннее, хотя и у него прямо клокотало в груди. После паузы он постарался успокоить государя:

— Не торопись, батюшка Алексей Михайлович, ссориться с азиатами. Не время сейчас…

— Что ж мне делать? Не идти же нам, в конце концов, на уступки! — опираясь на царский посох, начал нервно расхаживать по Кабинету царь, тогда как Артамон Сергеевич стоял, не смея в присутствии государя даже опуститься на лавку. — Да ты садись, Артамон, чего стоишь? В ногах правды-то нет… — сказал Алексей Михайлович. — Верный мой друг, есть у тебя припасенные на такой случай советы? — спросил он сановника.

— Главное, не горячиться, — подтянув полы кафтана и устраиваясь на лавке, произнес Артамон Сергеевич. — Не вздумай передавать посланникам твои мысли, возникшие впопыхах, а то передадут их верховному — беды не оберешься…

Царь и сам это понимал. Маньчжурское царство удивляло окружающих своей могущественностью, и с ним до поры нельзя скрещивать оружие. Вот когда Русь покончит с войнами на Западе, чуток окрепнет да пополнит свою казну, тогда и можно стукнуть кулаком по столу, а сейчас нужно лишь хитрить и от всего открещиваться. Царь пообещает послам разобраться с Черниговским, хотя и так и так надо давно его наказать. Говорят, он там вольницу у себя развел, перестал подчиняться царским сановникам. «Не слишком ли много берет на себя этот холоп? — думал царь. — Так можно и второй Дон нам получить, а кому нужна новая головная боль? Все, велю подчинить Албазин Нерчинску. Пусть всеми его делами управляют из Нерчинского острога, а там наместника посажу. Будет приказы нерчинского командира исполнять. На самой-то Шилке пока порядок. Воеводы сибирские на них не жалуются. Только о Черниговском и говорят»…

«Собрать большое войско для защиты восточных рубежей у нас пока нет возможности, — мыслил государь. — Раз так, то надо оградить даурские поселения посольскими контактами. Для этого требуется завести мирные сношения с калмыцким ханом Бошохту, кочующим со своими людьми между озером Зайсаном и рекою Или, и посылать ему подарки: сукна, китайские узорчатые ткани и красную выделанную кожу. Если подружимся, то у маньчжур не хватит сил противостоять нам», — решил он. Только сами маньчжуры не должны знать и об этих тайных сношениях, и о многом другом, приходящем в голову царю. Главное сейчас — выиграть время, для чего нужно убедить верховного правителя в том, что русские не думают воевать с ним. Более того, не дать правителю даже усомниться в искренности их намерений.

Эту мысль Алексей Михайлович отразил в грамоте, которую отписал императору Шэн-цзу. Посольским же людям он сказал одно: мол, если Бог определил нам быть соседями, то поживем дружбою и согласием. Нам-де нечего делить, поэтому давайте вместо ссор лучше ходить друг к другу в гости и вести торговлю. Если надо, встанем единым щитом против варваров, если они посмеют наступать на маньчжурские или русские земли.

…В конце концов маньжурские посланники, щедро одаренные царем, уехали. Надо сказать, уехали ни с чем, так и не дождавшись от царя прямого ответа на вопрос о судьбе Амура. Впрочем, азиаты не показали даже видимость своей разочарованности. У азиатов в крови хранить невозмутимость при неудачах и продолжать твердо идти к намеченной цели. Главное, посланники в этой истории не потеряли лицо, а на Востоке потерять лицо означало лишиться чести…

Глава одиннадцатая

ДУШЕПРОДАВЕЦ

В то время как царь Алексей Михайлович вершил государственные дела в стольном граде, за тысячу верст от Москвы, в «амурской вольнице», жизнь шла своим чередом. Казаки по-прежнему стерегли границу, бабы же их занимались хозяйством и растили детей, но пашенные крестьяне также не сидели без дела. Собрав урожай, они смолотили его на зерно. Часть заложили на семена, а остальное, предназначавшееся на прокорм себе и скоту, укрыли в амбарах.

Не забыли подготовить и пашню под будущий урожай. Чтобы сохранить весною влагу на полях, вспахали стерню — остатки злаков, а потом обнесли досками гряды в огородах, во избежание осыпания, и принялись чинить пахотные инструменты.

Детворе тоже нашлось дело. В будние дни они помогали родителям по хозяйству — ухаживали за скотиной, доили коров, убирали дворы, а когда в монастыре открыли воскресную школу, то стали изучать грамоту, науку о счислении и Слово Божие.

Узнав, что слободские ходят в школу, албазинская детвора тоже заканючила. Тогда старец Гермоген, бывший первым пастырем всея вольницы и самым почитаемым здесь человеком, распорядился открыть подобное заведение и в Албазине. Грамоте казацких детей стал учить диакон Иона, тогда как священник отец Максим Леонтьев взялся нести им Слово Божие.

Глядя на своих младших братьев и сестер, потянулись к грамоте и молодые казаки. Разве хорошо, если подрастающее поколение будет знать больше их? Так постепенно и заладилось дело.

— Учитесь, сынки, — говорил Петру и Тимохе старший Опарин, который, в отличие от них, еще в детстве выучился читать и писать. — Жизнь наша долгая, и куда выведет — неизвестно, а грамота всегда пригодится.