Здесь русский дух...

Впрочем, привычка взяла свое, и царь, сославшись на дела, после обедни решил-таки ехать в Москву.

— А вели-ка, Федор Михайлов, лошадей закладывать! — приказал он Ртищеву.

Царю подали карету, и шестерка лошадей, запряженных попарно в легкую упряжь, в сопровождении конной охраны пустилась в путь. Уж больно растревожил душу Алексея Михайловича приезд иностранных посланников, а находиться один на один со своими думами он не мог. Царю требовалось участие мудрых советников.

Алексей Михайлович любил ежедневные походы. От Коломенского до Кремля, как говорится, рукой подать, но уж столько всего насмотришься, пока доберешься до дворца. Бывало, приспустит государь слюдяное окно кареты и смотрит, смотрит… Больше всего его привлекали мелькавшие за окном пейзажи. Природа русская, несмотря на свою традиционную скромность, довольно живая. Здесь все радует глаз — и лиственные леса с перелесками, и разметавшиеся по гривкам холмов крестьянские пашни, и луговые травы, и небольшие озерца, обрамленные осокой да камышом… Даже торфяные болота не могут испортить всю эту чудную картину. Сказка!

— Ну, наподдай, соколики! — взмахнув длинным бичом, подгонял тройку упряжных лошадей сидящий на оглобле возница. Резво бежали кони, поднимая пыль до небес.

Хотя и ранний час, но людей на дороге много. В большинстве своем — крестьяне из близлежащих деревень с возками. Те встают рано, чтобы поспеть занять место на московском торжке. Идут гуськом, переговариваются, а завидев царскую карету, останавливаются и кланяются до земли, государя приветствуют. Чем ближе Москва, тем больше людей да возков.

Вот и Белокаменная, причем обновленная и украшенная Великим Иоанном. Успенский собор, церковь Благовещения, Грановитая палата, Теремной дворец, Кремль со стрельницами, множество каменных церквей и домов, разбросанных по городу, — все было построено искусными зодчими при великом князе Московском Иване Васильевиче. До этого сплошь деревянная, бедная и ничтожная Москва походила на большое село, огороженное Кремлем. Аналогичным образом скоро и вся Русь поднялась на ноги. Города, не ломавшие ни перед кем шапки, сняли их перед Иваном Васильевичем, а потом, сплавив уделы в единый железный кулак, избавил он Московию и от ханского ярма.

Великий человек! — восхищенно думал о нем Алексей Михайлович, с привычным для царя любопытством глядя на приходящую в утреннее движение Москву. Люди, лошади, обозы с товаром, спешащие куда-то кареты и верхоконные — все радовало государя и заставляло еще больше любить жизнь.

Каким же запомнят его эти люди, которым он оставит в наследство свое царство? Будут ли они помнить о нем? Ничего особенного Алексей Михайлович в своей жизни не совершал. Да, переживал за свою державу, воевал с ее врагами, а в целом старался жить по законам Божьим. Хватит ли подобного, чтобы тебя помнили в веках? Народ ведь больше запоминает плохое, чем доброе. Кто же теперь помнит Ивана-объединителя, который избавил Русь от Золотой Орды, а вот другого Ивана, прозванного в народе Грозным, до сих пор вспоминают!

Может, и ему, Алексею Михайловичу, нужно с народом вести себя построже? Странно, но народ чаще всего ненавидит именно добрых правителей, а злых потом веками вспоминает с благоговением. Отчего так? Кто знает! Скорей всего, виной тому татарская плеть, к которой за два с лишним века привык русский человек, да так, что до сей поры предпочитает ее любой ласке…

…Возле дворцовых палат царя уже поджидала толпа думных чинов — бояре, окольничие, думные дворяне, дьяки, а также и слободские старосты, пришедшие ударить лбом царю.

Поздоровавшись с подданными, Алексей Михайлович в сопровождении бояр отправился в государеву Комнату, где он обычно занимался текущими делами, слушал доклады и челобитные. Первыми с докладами к нему стали поочередно входить начальники Приказов. Царь выслушивал их и отправлял с миром. Когда закончились доклады, думный дьяк Иван Якимов, сменивший в этой должности покойного Алмаза Иванова, принялся докладывать челобитные, которые вносили в Комнату, и помечать решения. Бояре во время слушания дел не смели садиться. Если уставали стоять, то выходили посидеть в Переднюю, находившуюся по соседству. Когда же по пятницам царь открывал «сидение с боярами» (заседание Думы), боярам, окольничим и думным дворянам разрешалось сидеть на лавках поодаль от царя. Думные дьяки обыкновенно стояли, а порой, когда «сидение» затягивалось, государь и им разрешал садиться.

На сей раз заседание и слушание дел в Комнате закончилось около двенадцати часов утра. Бояре, ударив лбами царю, стали разъезжаться по домам.

— Ты, Артамон Сергеев, не торопись… — спокойно попросил государь Матвеева, своего первого помощника и советчика.

Когда они остались одни, Алексей Михайлович сообщил тому о приезде китайских посланников и высказал свою тревогу по поводу притязаний маньчжур.

— Как, Артамон, сможем ли мы побить этих злодеев, если они нападут на нас? — спросил царь.

Матвеев пожал плечами и высказал свое мнение:

— Сложно сразу сказать. До Москвы-то они точно не дойдут — увязнут в наших лесах и болотах, а вот восточную Русь они, глядишь, постепенно и захватят. Страна у них большая, и людей в ней намного больше нашего. Для содержания всей орды нужно послать на Восток целую армию. Ратников набрать можно, но где нам взять деньги на их вооружение? Казна почти пуста. Сам знаешь, батюшка, сколько золота да серебра мы потратили на то, чтобы выиграть прежние сражения. В данном случае точно не потянем.

— Тогда на поклон к верховному придется идти? — нахмурился царь. — Да не быть этому никогда! — горячился он. — Если нападут, встретим их, как подобает. Или зря мы столько людей погубили, отправляя их воевать на дальние земли?.. Если гости-маньчжуры приехали уговорить меня наши восточные земли им отдать, — велю гнать их в три шеи!

Алексей Михайлович давно осознал некоторые тонкости в поведении с иностранцами. Так, прежде чем толковать с иноземными посланниками, им нужно создать хорошее настроение. От этого посланцы становятся более сговорчивыми и податливыми. Хотя посол — как мех: что в него вложишь, то и несет. Вот и прибывшие в Москву маньчжуры не свои речи станут говорить, а исполнять волю хана. Все же их надо уважать, создавать впечатление дружелюбия, поэтому-то государь решил пригласить китайских посланников на царскую охоту. Азарт в соединении с обязательным застольем часто сближает людей, заставляя их раскрепощаться и едва ли не откровенничать.

Впрочем, царь иного и не мог бы придумать, ведь охота являлась его любимой забавой, где у Алексея Михайловича всегда наступало какое-то просветление, позволявшее ему совершать обдуманные поступки и принимать правильные решения. Видно, так действовала на него природа, а еще атмосфера праздника, который не был чужд мужскому началу.

Больше всего государь любил соколиную охоту. Он знал в ней толк, поэтому не случайно слыл добрым хозяином соколов. Царь имел свою сокольню с приставленными к ней сокольниками. Вместе с помощниками-подсокольниками те ухаживали за птицей, заботились о ней, обучали и выносили в поле, но перед тем требовалось добыть птицу. Лучше всего молодого сокола брать с гнезда. Гнездари — а так зовутся эти соколы — хорошо поддаются обучению. Одни из них потом вырастают в низовые — идущие низом, поднимая птицу ввысь, другие в верховые — бьющие сверху.

Прежде чем взять молодого сокола на охоту, Алексей Михайлович сам отводил его в поле, выпуская на голубя, и если тот годился, зачислял в ловчие.

Царь не мог без восторга глядеть на птицу, считая ловчих соколов самым совершенным орудием охоты. Лук, стрелы, свинцовые пули — хорошо, но когда ты идешь на куропатку или дрофу, а также другую пернатую дичь, ничего не заменит тебе сокола.

Красивее всех своих собратьев, конечно, соколина — крупный и бойкий молодецкий сокол, но Алексей Михайлович предпочитал самочек, ведь только самка может брать на охоте дрофу-стрепета, размером больше курицы. Она и стоила дороже обычной птицы. В Москве армянские скупщики серебром за нее платили, а арабские посланники и того пуще — золотом. В их землях соколиная охота тоже в почете, особенно у султанов и всяких там эмиров.