Покоритель джунглей

В ожесточенном его сопротивлении, хотя сам майор себе в этом не признавался, его поддерживала слабая надежда, которая никогда не оставляет человека даже в самых безысходных обстоятельствах, даже у подножия эшафота. Между тем надо было либо сдаваться, либо умереть в бою. Несмотря на самоотверженность, с которой каждый из осажденных сократил рацион, осада длилась уже пять месяцев, и запасы продовольствия подошли к концу. Риса оставалось только на одну выдачу, этим количеством можно было утолить голод лишь на несколько мгновений: еще сутки, и все будет кончено. Благодаря индусам-перебежчикам, бывшим слугам офицеров, которые друг за другом покинули форт, осаждавшие были прекрасно осведомлены о создавшемся положении, поэтому в течение последнего времени, чтобы ускорить сдачу крепости, они ни днем, ни ночью не давали передышки несчастным шотландцам. Те, превратившись в скелеты, передвигаясь с трудом, вынуждены были спешить к крепостным укреплениям, чтобы отбивать ложные атаки.

Поэтому, едва комендант появлялся на улицах, его встречали криками: «Надо идти на переговоры!»

Да, идти на переговоры! Сдаваться! Другого выхода не было. Несчастный майор, уединившись в кабинете, обхватив голову руками, думал об ожидавшем его чудовищном конце. Вошел капитан Максвелл и доложил, что у них осталось всего несколько мешков риса, по горсти на каждого.

— На сей раз все кончено, комендант, — сказал офицер, — надо сдаваться.

— Сдаваться! Вокруг меня, сударь, все только и твердят об этом, и никто не предложит сделать вылазку и честно погибнуть в бою.

— Вы хотите вести на врага скелеты? У людей не хватает сил, чтобы держать оружие в руках, и если бы наш противник был смелее и решился на серьезный приступ, вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, он бы не встретил сопротивления.

— Смерть в бою была бы, пожалуй, лучше того, что нас ждет, ибо в пылу сражения индусы не щадили бы своих жертв, и каждый мог бы умереть на своем посту смертью солдата, сударь! В противном случае знаете ли вы, что нас ожидает? Медленная позорная смерть от пыток, которым нет названия.

Капитан молчал, и он продолжал с неподдельной горечью:

— Возможно, мы смогли бы сохранить жизнь наших солдат и наши собственные, сударь, если бы не совершенный вами акт неслыханного варварства, который делает невозможной всякую надежду на компромисс.

— Но, комендант…

— Довольно, сударь, я знаю, что вы мне скажете: ваших людей обстреляли в деревне, многие из них были смертельно ранены, и в этом случае законы войны позволяют ответные репрессии. Вы повторяли мне это сотни раз, и сотни раз я не уставал отвечать вам, что если можно извинить солдат, напавших на деревню, где их товарищи пали жертвой измены, то нельзя простить их командира, который делает заложниками всех жителей деревни, невзирая на возраст и пол, и расстреливает их из пушек… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию.

— Сударь!

— Вы здесь на службе, помните это, извольте называть меня «комендант» и не забывайте об уважении к вашему начальнику. У меня осталось достаточно сил и власти, чтобы освежить вашу память… Да, сударь, я непременно хотел сказать вам об этом перед смертью: если завтра весь гарнизон Хардвара будет уничтожен с изощренной жестокостью, виноваты будете вы, и только вы… Я вас больше не задерживаю.

— Мои товарищи — офицеры просили меня выяснить ваши намерения, они больше не отвечают за своих людей, которые требуют, чтобы прекратились их страдания. Уже два дня как в цистернах нет воды.

— Скажите им, что я предлагаю собраться всем на совет, пусть они придут сюда через час.

— Должен предупредить вас, что этот чертов француз, который причинил нам столько зла…

— Покоритель джунглей?

— Он самый. Так вот с сегодняшнего утра он в лагере индусов. Какую бы ненависть он ни питал ко всему английскому, это человек одной с нами расы, он европеец, может быть, с его помощью можно было бы добиться спасения для всего гарнизона.

— Если он действительно так жесток, как говорят, мы не можем рассчитывать на его поддержку. Но я настолько привык не доверять легендам, что не знаю, насколько можно верить рассказам на его счет… Хорошо, сударь, я подумаю над вашими словами. Через час жду вас здесь с вашими товарищами.

На совете было решено, что надо капитулировать во что бы то ни стало, пытаясь добиться наиболее почетных условий.

О вылазке никто не заговаривал, состояние людей было таково, что они не могли воспользоваться оружием.

— Итак, — сказал майор, повторив знаменитое изречение, — жребий брошен, надо готовиться к смерти.

Было решено, что те из офицеров, кто захочет отдать последние распоряжения, написать родным, займутся этим нынешней ночью, а завтра на рассвете вывесят белый флаг.

Улицы маленькой крепости представляли собой удручающее зрелище: несчастные шотландцы, лежа на верандах домов, изголодавшиеся, умирающие от жажды, с нетерпением ждали наступления ночи, которая должна была принести прохладу и облегчить их страдания. Одни, доведенные до крайности, проводили языком по плитам мостовой, которые солнце не успело раскалить. Другие, растянувшись на крепостных стенах, с неистовым вожделением смотрели на прохладные воды Ганга, протекавшего всего в нескольких метрах от крепости.

Офицеры отдали приказ больше не стрелять по индусам, чтобы не раздражать их. Осаждавшие, видя, что пушки и ружья молчат, мало-помалу осмелели до такой степени, что стали есть и пить под крепостными стенами, забавляясь страданиями несчастных.

Обнаглев от безнаказанности, сипаи развлекались тем, что подвешивали на слишком короткие палки целые гроздья бананов, арбузы, лимоны с прохладной, аппетитной мякотью, кокосовые орехи и делали вид, что пытаются поднять их на высоту крепостных стен, в то время как несчастные осажденные умоляюще протягивали руки, пытаясь достать желанные плоды. Один из них, наклонившись, не удержался и упал к подножию стен. Сипаи подбежали и подняли его. Он остался жив. Ему помогли спуститься с насыпи, отнесясь к бедняге с искренним состраданием, и принесли поесть. Несчастный набросился на пищу с такой жадностью, что вскоре принужден был остановиться: он задыхался.

— Он хочет пить. Он хочет пить! — закричали собравшиеся вокруг. Беднягу схватили и бросили в воды Ганга, течение в этом месте было очень сильным. Вдогонку ему крикнули: «Пей, пей, но и другим оставь!»

Шотландцы, думая, что с их товарищем не случилось ничего страшного, были готовы с риском для жизни броситься вниз с крепостных стен.

Этот, как и многие другие факты, которыми был отмечен конец осады Хардвар-Сикри, неоспорим и достоверен. В течение всего этого долгого дня сипаи издевались таким образом над осажденными. Подобное бесчеловечное поведение, конечно, неизвинительно, но стоит вспомнить, что три тысячи шестьсот женщин, стариков, детей, уничтоженных по приказу Максвелла (это официальные цифры), были родителями, женами, сыновьями большинства сипаев, осаждавших крепость и потребовавших у Нана-Сахиба возможности отомстить за близких.

Рама-Модели и его брат не участвовали в этих варварских шутках, но они пустили в крепость стрелу, окрашенную кровью, на которой было написано: «Майору Кемпбеллу и капитану Максвеллу от Рама-Модели и Сива-Томби-Модели, сыновей Нарайяна-Модели, зверски убитого мясниками Хардвара».

Вечером индусы разожгли повсюду костры и провели ночь в развлечениях. Известие о решении, принятом на совете, просочилось наружу, и все в лагере, зная, что завтра крепость капитулирует, готовились к мести.

Только Нариндра и Сами, хотя и прибыли вместе с Рамой и его братом, не принимали участия в диких проявлениях радости, а чтобы их не обвинили в безразличии, сославшись на усталость, легли спать вместе с двумя солдатами-маратхами из тех, что оставались в пещерах Эллоры. Сердар не счел нужным вести с собой весь отряд, оставленный для защиты юного Эдуарда Кемпбелла и его сестры. Присутствие их в лагере было бы опасно, при малейшей случайности или оплошности их могли узнать, и тогда Сердар, даже с риском для собственной жизни, не сумел бы спасти их от гнева сипаев.