Реликвии тамплиеров

Принцесса остановила меня, чуть нажав на плечо, и мягко сказала:

— Ты прав, Петрок. Но это не такая уж высокая скала. Я гуляла вокруг нее. Там есть тропа… вон там.

Мы пошли через заросли вереска, обходя гранитные валуны. Шагалось легко — овечья тропа была хорошо утоптана. Между тем становилось жарко, солнце поднималось к зениту, и рубаха моя пропиталась потом, особенно там, где ко мне прижималась принцесса. Я чувствовал, как от меня разит, да и от нее тоже. Во рту пересохло.

Тропа все круче спускалась вниз, мы уже вышли к прибрежным скалам. Мне было трудно поддерживать хромающую девушку и при этом не сбиваться с шага. Мы, наверное, прошли уже треть пути вниз по склону холма, когда она оступилась, зацепившись ногой за корень, и упала лицом вниз, увлекая меня за собой. На секунду наши тела, казалось, зависли в воздухе, а в следующий момент ударились о вытоптанный овцами торф и покатились вниз. Мы все еще цеплялись друг за друга, потом я оказался под ней и думал только о том, как уберечь ее поврежденную ногу. Потом нас поволокло дальше, сквозь заросли черники, вереска и папоротника, и я все отталкивался ногами, стараясь удержать ее на себе, а потом мы наконец остановились, наткнувшись на потрепанную ветрами рябину — причем я уткнулся лицом в папоротники, плотно зажмурив глаза, а принцесса вытянулась во весь рост прямо на мне. Я чувствовал, как вздымается ее грудь, и, что еще хуже, ощущал тяжесть ее грудей. Попытался высвободиться, но она крепко меня держала. Потом я ощутил ее пальчики у себя на лице, нежно стряхивающие грязь с моих век и губ. Открыв глаза, я увидел, что она пристально меня разглядывает, озабоченно хмуря брови. Увидев, что я смотрю на нее, она улыбнулась:

— Господи, помилуй! Пресвятая Богородица! Я уж думала, что совсем тебя задавила, мой бедный Петрок!

— Ничуть, ваше высочество! — еле выдохнул я и уныло подумал: «О, какая галантность!»

— Тогда, может быть, ты отпустишь мою руку?..

Господи, ведь действительно, я все еще держал ее. Я рванулся в сторону, и она скривилась от боли, а я попытался приподняться. Она попробовала высвободиться, я дернулся вбок, и она снова начала смеяться. Я представил себе, какое зрелище мы собой являем для какого-нибудь наблюдателя, расположившегося высоко над нами, и тоже заулыбался. А потом мы оба начали хохотать, в груди бушевало отчаянное веселье, по крайней мере у меня, просто пенилось, как только что налитый в кружку эль. Потом нам наконец удалось кое-как распутать переплетение наших тел, и мы, пошатываясь, поднялись на ноги, все еще хохоча, корчась от смеха и держась друг за друга, как немощные старик со старухой, пока не миновал этот приступ дурацкой смешливости.

Но едва ко мне вернулась способность соображать, я тут же сжался от стыда. Каким же грубым идиотом я, должно быть, выгляжу в глазах этой высокородной дамы! Но тут она снова протянула мне руку, и мы молча двинулись вниз по склону. Возле каменистой осыпи, где я в первый раз услышал ее смех, принцесса меня остановила. Села на траву за большим камнем и сказала:

— Мы уже слишком близко от берега.

А я, по правде говоря, совершенно забыл про корабль. Но, выглянув из-за этого камня, увидел, что до него осталось с полмили: он все еще лежал на мокром песке, накренившись под немыслимым углом, а вокруг его днища по-прежнему сновали и суетились матросы.

— Петрок, я не могу туда вернуться вот так, средь бела дня. Я ведь… Только де Монтальяк, Жиль де Пейроль, Павлос и ребята с Крита знают, что я была на борту…

— И давно вы на корабле? — перебил я ее, лихорадочно обдумывая ситуацию. — С того момента, когда мы покинули Англию? — Она качнула головой, чуть-чуть. — С захода на Фареры? Нет, с Гардара! — Я прищелкнул пальцами. — Вас принесли в этой связке китового уса! И с тех пор тайно держали в трюме. Ну и как?..

— Ужасно! Даже хуже, словно в преддверии ада! — прошептала она. — Я лежала там не шевелясь, в этой вонючей дыре, бог знает сколько времени!

— Матерь Божья… Извините… Кровь Христова!..

— Кстати, Петрок, как твои зубы?

— Качаются, как гвозди в гнилой доске, — признался я и посмотрел на нее более внимательно. Очень странно — я видел, какая она худая, какие у нее черные тени под глазами. Ей там очень трудно пришлось, гораздо хуже, чем мне и остальным, она же сидела в полной тьме, как в тюрьме. Я наклонился и взял ее за руку. Она улыбнулась, немного печально, и я заметил, что у нее нет одного зуба, в уголке рта. И тут унюхал знакомый кислый запах у нее изо рта. — Это скорбут, как говорит Исаак. Цинга.

— И у него нет против нее никаких средств. Сущий ангел он, этот Исаак, не правда ли? Но он и собственные зубы не может сохранить. — Она вздохнула. — Петрок, я не хочу, чтобы о моем присутствии узнали на корабле. Я ведь беглянка, спасаю свою жизнь…

— Как и все мы, — вставил я.

— И тем не менее, тем не менее. Но если по правде, экипаж пугает меня до смерти — чего я только не насмотрелась, глядя на них из-за этой проклятой занавески! Крест Господень! Да эти мужики сожрут меня живьем, выблюют и снова сожрут…

— Принцесса! — завопил я, пораженный. — Дамы королевской крови не должны так выражаться…

— Но это же истинная правда! Господи, я что, обидела тебя?

— Вы… высокорожденная дама! Вам не следует так выражаться, ваше высочество!

— Пожалуйста, не зови меня ни принцессой, ни высочеством! — вдруг гневно выдохнула она, вспыхнув от ярости или, может быть, от боли. — Все это бессмысленные слова! Ты находишь, что я слишком грубо выражаюсь? Не по-королевски? Да, ты прав. У меня нет трона. Для всего остального мира я мертва. Но посмотри вот на это, если сомневаешься! — И она сунула руку прямо мне в лицо. — Посмотри на это кольцо! Вот на это!

Это было, несомненно, самое замечательное украшение на ее руке. Желтовато-коричневый камень с вырезанным на нем светлым профилем. Оправа, золотая и массивная, производила еще более сильное впечатление.

— Это кольцо в античные времена носили императрицы Рима, когда мои предки правили миром. Оно мое по праву рождения. Но потом… потом меня просто выбросили. — Ее голос перешел в горький шепот, и она опустила глаза. — Так что не зови меня ни принцессой, ни высочеством, ни леди. У меня не осталось ничего, кроме крови, что течет в моих жилах. — Она помолчала. — И я не хочу, чтобы эта кровь пролилась, Петрок. Она жаркая, и я сама завидую этому жару. — Она подняла глаза, и наши взгляды встретились. Я увидел, что по щекам ее бегут слезы, как ручейки по испачканному песком и пылью лицу. — Ты спас мне жизнь, а это все, что у меня осталось, что еще можно спасать. Поэтому зови меня просто Анна.

Еще за добрую сотню шагов от корабля я услышал, что меня зовет Павлос. Он выскочил из тени под днищем, подбежал, явно сильно взволнованный — хотя ко мне это не имело никакого отношения, — схватил за плечи и слегка встряхнул.

— Где… — Он с трудом сглотнул. — Где ты был?

— Там, наверху, — махнул я рукой.

— А ты там ничего не видел? Никого? Там, наверху? — Павлос был высокого роста, с кудрявыми черными волосами, которые все время подстригал, так что они не доставали ему до плеч. У него была мощная фигура, а яркие зеленые глаза и сломанный нос придавали вид настоящего воина, что соответствовало истине. Но сейчас он вспотел и трясся, как загнанная лошадь. Он подскочил ко мне, едва я спрыгнул на пляж. Я собирался немного его помучить, он же пока не знал, что я в курсе его тайн, но у меня не хватило на это воли.

— Она в безопасности и сейчас смотрит на нас сверху. — Я ткнул большим пальцем себе за спину. Павлос схватил меня за руку и притянул вплотную к себе.

— Кто? — выдохнул он. Кислый запах распадающихся десен был слишком силен, чтобы не скривиться.

— Анна, конечно. Принцесса Анна. — Я тоже схватил его за руку. — С ней ничего не случилось.

К моему ужасу, Павлос упал на колени и принялся креститься, словно сумасшедший, только не так, как крестимся мы, а справа налево. Я же, убедившись, что никто не обращает на нас внимания, тоже опустился на колени и зашептал: