Про Кешу, рядового Князя

– Киселев, вы на заправку?

– Никак нет, цистерна под завязку.

– Отлично, поедем вместе на старт.

«Чего это он меня выбрал?– гадает Князь, из головы которого не выходит радиатор.– Неужели пронюхал?»

– Как настроение, рядовой Князь?– улыбается Максимов.– Втянулись в службу?

– Ничего, товарищ капитан. Служба медом не кажется, но жить можно.

– А вы растерялись, когда я вас из строя вызвал. Верно?

Кеша шмыгает носом, подозрительно косится на ротного.

– Непривычно как-то. Меня выводят из строя, чтобы наряд влепить или еще хуже. А тут…

Капитан внимательно смотрит на Кешу :

– Плохи ваши дела, Киселев.

– А что?– настораживается тот.

– Плохи, раз вы привыкли к наказаниям. Благодарность для вас – что-то ненормальное. То-то я смотрю, вид у вас виноватый был, когда из строя выходили. Думаю, не напроказничал ли снова?

«Какой же я паршивец!– злится Кеша .– Чего, спрашивается, зайца в себе таскать, зачем он мне?»

Капитан незаметно наблюдает за Кешей .

– Что погрустнели?– спрашивает он.

– Да зло берет, товарищ капитан! Вчера такой хороший день был, самый, может, лучший, а я взял и все испортил.

– Любопытно. Как же вы его испортили?

– Сначала эта дурацкая проволока попалась,– рассказывает Кеша , заруливая по азродрому.– Обрубил, все нормально пошло.

– Так, правильно.

– Потом летчика на склад возил, как реактивный, летел.

– Хорошо,– одобрительно кивает ротный.

– А под конец Калинкину свинью подложил.

– Так,– кивает Максимов, задумавшись.– Что?! Постойте, постойте, выходит, вы ему радиатор помяли?

– Я,– горестно вздыхает Кеша , и двигатель начинает жалобно плакать.

Вот как вышло! Нужно Калинкину сознаться, а сознался ротному. Но уж и то ладно, что Кеша не желает уживаться с зайцем в своей душе.

– Ясно.– Голос у капитана жесткий, а взгляд прямо прожигает кожу.– Почему же Калинкину не сказали?

– Он уже спал,– лепечет Кеша ,– а утром поздно было... не получилось у меня.

Кеше хоть и стыдно под строгим взглядом капитана, но он почти наслаждается своей смелостью, готов вывернуть наизнанку заячью душу. Увольнительную только жадно. Так хотелось попасть в поселок, где учится Женя!

Кеше становится жутковато от мысли: как бы отнесся ротный, узнай он, что разгильдяй и оболтус Кеша позволяет себе думать о его дочери? Это ж надо, какое нахальство забрал себе в голову!

Кеше захотелось, чтобы ротный задавал ему резкие вопросы о совести, о чем угодно. Он бы чистосердечно отвечал: да, мол, с совестью у меня не лады, но, начиная с этого дня... А ротный молчит. И Кеша не выдерживает:

– Товарищ капитан, почему вы молчите?

– А что я могу сказать? Читать нотации? Не в моих правилах. Да и взрослый вы человек, сами все прекрасно понимаете. Мне только жалко, что в нашей роте завелся трус.

Вот оно, это слово, которого Кеша боится пуще всяких резких вопросов! Он не рядовой, не Кеша и даже не Киселев. Он просто трус. Коротко и ясно. Случалось, Кешу били больно, но такого удара еще не было.

Сам того не замечая, Кеша жмет на газ, словно хочет убежать от этого слова. Двигатель ревет теперь раненым зверем.

– Куда вы так гоните?– спокойно спрашивает ротный.– Я еще жить хочу.

Опомнившись, Кеша сбрасывает газ. Странно, однако, получается. Кеша сколько раз сам себя называл трусом, клеймил последними словами – и ничего. А капитан назвал, и сделалось до боли обидно. Должно быть, это потому, что Кеша никогда не казнил себя всерьез, а больше жалеючи, со скидкой, с этакой рисовкой перед самим собой.

По этой самой дороге он вчера вез Лобанова, который его даже сержантом называл. Наверно, был уверен, что такие парни, как Кеша , долго в рядовых не задерживаются. А он не сержант, а трус, можно сказать, кандидат в предатели.

– Как же вы теперь вместе с Калинкиным будете служить?

– Вместе теперь нельзя,– вздыхает Князь.– Придется мне в роту охраны перейти.

– Шутник вы, однако,– усмехается капитан.– В армии летунов нет... Хорошо. Положим, перешли, а там вы такое же отмочили. Тогда что, в другой военный округ?

– Такого больше не будет.

– Это другое дело... Мне у командного пункта выходить... Вот мой совет: расскажите все Калинкину и беритесь, наконец, за ум, хватит в дурачках ходить. Зачем вы себя уинижаете?

Заправщик останавливается у командного пункта, из кабины выходит ротный. Машина трогается и тут же тормозит.

– Товарищ капитан, отмените, пожалуйста, увольнительную. Мне не надо.

– Вон вы о чем,– усмехается Максимов.– Беретесь за ум, не сходя с места.

Ну и взгляд у него! Мог бы слова не тратить, взгляд сам говорит. Дескать, я твою скрытую тактику наперед знаю. «Отмените, пожалуйста», чтобы, значит, не отменили.

– Так уж и быть, не отменю,– усмехается капитан.– Но пойдете вместе с Калинкиным .

44.

На аэродроме – привычное напряжение. Кешин заправщик перекачивает топливо в самолетные баки. Князь то и дело поглядывает в сторону машины Калинкина . Неуловимый Калинкин – никак Кеша не может застать его на стоянке: полеты проходят в высоком темпе, и машины не стоят на месте. Только Кеша направится к стоянке, а Калинкина уже вызывают к самолету. Потом и Кеше надо ехать на ГСМ.

Наконец обе машины бок о бок оказываются на стоянке. Не зная, с чего начать, Кеша выходит из машины и осматривает работу Калинкина . Неплохо выправил, не радиатор, а прямо произведение искусства. Осталось только подкрасить.

Как назло, начинают прогазовывать сразу несколько истребителей. Даже собственного голоса не слышно.

Калинкин улыбается из машины – доволен. Можно подумать, что если бы ему еще раз помяли радиатор, он был бы счастлив снова блеснуть мастерством.

Виновато улыбаясь, Князь что-то кричит Калинкину и тычет сначала себе в грудь, а потом показывает на радиатор: я, мол, разукрасил. Калинкин перестает улыбаться и выскакивает из кабины. Вид у него настолько свирепый, что Кеша отбегает на безопасное расстояние. Стоит такой рев, что бесполезно объясняться словами. Поэтому Кеша умоляюще складывает на груди руки и обезоруживающе улыбается. На Калинкина это слабо действует. Он швыряет в Кешу галькой, орет что-то. Сквозь рев турбин едва пробиваются неуважительные слова. Но вскоре злость в нем выкипает. Он еще размахивает кулаками, однако от телесных наказаний воздерживается. Да и то, бурная злость неопасна, опасна тихая, тлеющая до поры. Вот Калинкин и вовсе остыл, только вяло поругивает Князя.