Совесть короля

Нет, что-то здесь неправильно!..

Актер чувствовал это даже из-за кулис. Его коллеги на сцене уловили сигнал. Дрожь. Она всегда охватывала исполнителей, стоило чему-то пойти не так, как задумано. Глаза Горацио бегали туда-сюда, Гамлет невыразительно мямлил свои реплики и даже пропустил несколько строф. Король Клавдий стоял, кипя яростью. Всем — и придворным, и актерам — следовало бы покинуть сцену.

Тело старого Бена оставалось на прежнем месте.

— Господи помилуй! — воскликнул Кондел. — Черт побери!.. Почему он не встает и не уходит?!

Тело никогда не оставляли лежать на сцене. Таково было золотое правило. Его нарушали лишь в случае, если зритель мог видеть, как герой, который только что был мертв, встает и куда-то уходит. В принципе сейчас можно было бы задернуть занавес. Но что это даст? Публика знала, что тело в «пьесе в пьесе» принадлежит актеру, который на самом деле жив. Предполагалось, что он вот-вот встанет и убежит, потому что своим представлением они оскорбили короля. Но Бен продолжал лежать, безмолвный и недвижимый.

Еще несколько секунд — и зрители поймут, что произошла некая трагическая ошибка. Бен лежал, распластавшись на кровати, раскрыв рот и закатив глаза. Тоненькая струйка слюны стекала по подбородку.

— По-моему, — произнес Кондел тоном, пронизанным тихим недоверием, — старый ублюдок подох, помер прямо на сцене.

Актер повернулся к Конделу. Он и так все понял.

— Все кончено! — печально вздохнул он.

Великий Бербедж растерянно смотрел по сторонам — он совершенно потерял нить сюжета. Сейчас должна была звучать строчка: «О, любезный Горацио, я за слова призрака поручился б тысячей золотых…» — но вместо нее он начал бормотать совершеннейшую чепуху:

— Дамон? Что он там несет? Какой еще к чертовой матери Дамон?! — Злости Кондела не было предела.

Последовала ужасная пауза…

— Бог ты мой! Да что же он несет? — простонал Кондел, готовый рвать на себе волосы.

— Он просто перепутал строки, — сказал Актер. — Разве не помнишь? Это из той чудовищной дребедени, которую мы ставили много лет назад — «Горбадэк», если память мне не изменяет. Уже тогда это была порядочная дрянь.

На сцене Горацио повернулся к Гамлету с выражением абсолютного презрения на лице.

— Мог бы и срифмовать… — бросил он.

Горацио пытался спасти положение — в отличие от Гамлета. Он жестом подозвал из-за кулис какого-то актера, и вдвоем они взвалили старину Бена на плечи. Никаких объяснений. Никаких извинений. Если все сделать, будто именно так и задумано, публика поверит вам. Безотказное правило.

Они сбросили тело прямо к ногам Актера. Тот уставился в широко раскрытые глаза бездыханного Бена, и боль, подобно ледяному осколку, пронзила его сердце. Со стороны сцены донесся голос Гамлета: «О, любезный Горацио, я за слова призрака поручился б тысячей золотых…»

Похоже, Бербедж наконец-то вновь попал в струю. Все утряслось. Но это мало волновало Актера. Старый Бен мертв, в чем не приходится сомневаться. Кондел склонился, чтобы прощупать пульс — просто так, для проформы. Пульса не было.

И тут Актер уловил странный запах. Он сделал резкое движение рукой, пытаясь остановить Кондела, — как раз в ту секунду, когда тот своими костлявыми пальцами почти коснулся неподвижного тела.

— Стой! Не трогай его!..

Запах — кисловатый, металлический, отдающий уксусом. Актер изучал яды и кое-что в них смыслил. Нет, отнюдь не воду влили в ухо старине Бену. Кто-то заменил зеленый флакон с его безвредным содержимым на сложный и дорогой яд, состав которого в Лондоне знали самое большее два-три человека. Кто-то пытался очень аккуратно убить актера, игравшего роль короля, которая в самый последний момент досталась другому человеку. Смерть Бена вовсе не случайна.

А это значит, что кто-то пытался убить Актера. Точнее, актера, поэта и драматурга. Шекспира. Уильяма Шекспира, автора этой самой пьесы, «Гамлета». Уильяма Шекспира, всегда исполнявшего роль короля в части, известной как «пьеса в пьесе». Он должен был сыграть и сегодня, если бы не поменялся перед самым выходом на сцену со стариной Беном из-за своего недомогания.

На Актера вновь накатила слабость. Она отказывалась проходить. «Сесил, — мысленно произнес он, — я должен поставить в известность Сесила. Все зашло слишком далеко, невообразимо далеко…»

Мгновение Шекспир стоял, глубоко погрузившись в раздумья. В следующее — уже шагал прочь. Поглощенный своими думами, он не заметил невысокой фигуры — некто, закутанный в плащ с капюшоном, следил за ним горящими глазами, идя следом странной подпрыгивающей походкой.

Глава 2

Май 1612 года

Купеческий дом

Трампингтон, неподалеку от Кембриджа

Сидя в удобном кресле с высокой спинкой, Генри Грэшем задумчиво смотрел в высокое окно на луга Восточной Англии. Несколько минут он пребывал в умиротворении. Сардоническая улыбка покинула его лицо, раскрытая книга осталась лежать на коленях. В большом зале царили ароматы раннего лета: запах травы и свежевспаханной земли смешивался со слабой ноткой дыма от садовых костров.

Сэр Генри казался на удивление спокойным. Этим утром он встал рано. Вторая половина кровати была пуста, но еще хранила тепло его жены. Каким-то магическим образом Джейн всегда удавалось просыпаться раньше его. Тем самым она словно дарила мужу возможность приветствовать новый день одному, без посторонних свидетелей.

Без свидетелей — если, разумеется, не считать Маниона. Если одной неотъемлемой частью жизни сэра Генри было стройное теплое тело Джейн, исчезающее из постели перед его пробуждением, то другой частью, безусловно, являлся Манион. Стоило ногам Грэшема коснуться пола, как, не проронив ни слова, этот огромный увалень вплывал в комнату с полотенцем в руке, готовый проводить своего хозяина в соседнее помещение, в котором уже поджидала наполненная ванна. Сегодня утром Грэшем отказался от привычного ритуала. Надев поверх чистого белья грубый деревенский жилет, узкие брюки и нахлобучив на голову шляпу, он вышел из дома, пройдя мимо слегка напуганных слуг, которые протирали сонные глаза, дабы вновь взяться за работу по дому.

Грэшем вышел на улицу, полной грудью вдохнув безмолвный прохладный утренний воздух. Манион неотступно следовал за ним, косясь в сторону дома. Его мысли явно были заняты предстоящим завтраком. Он знал, куда направляется Грэшем. К пруду Эскалибура.

Грэшем назвал его так, когда покупал этот дом. Если и существовал когда-либо пруд, из глубин которого магической длани удалось вытащить меч Эскалибур, то это, несомненно, был именно сей водоем; изгиб реки, с течением времени превратившийся в маленькое озерцо, с прохладной и чистой водой, чьи глубины таили в себе загадки и тайны.

Заметив, что Грэшем разделся и приготовился нырнуть в озерцо, Манион презрительно фыркнул. Как и предполагалось, Грэшем это услышал. Стоя обнаженным на холодном утреннем ветерке, он с усмешкой повернулся к своему «телохранителю»:

— Волшебное место! Заколдованное! Чувствуешь, старина?

— Диву даюсь, что вы говорите такое, — ответил Манион тоном, не предполагавшим ни малейшего уважения к магии или колдовству. — А я-то думал, здесь просто холодно и сыро.

— У тебя что, отшибло воображение? — почти крикнул Грэшем, приготовившись нырять в воду, укутанную тонкими нитями утреннего тумана, которые все еще покрывали сверкающую гладь пруда.