Совесть короля

— Неужели Марло и впрямь обладал пророческим даром, коль написал пьесу о короле-содомите и любовнике-Антихристе? Ведь он умер еще при королеве Елизавете и за шесть лет — шесть, я правильно говорю? — до того, как трон унаследовал наш славный король Яков. Просто удивительно!

Дым медленно поднимался вверх, под крышу театра, где постепенно рассеивался над головами зрителей. Собеседники на мгновение закрыли глаза.

— Говорят, сильная вещь. Шедевр, по словам тех немногих, кто вроде бы ее видел. Якобы лучшее из всего написанного…

Лицо Хэмминга озарила слабая улыбка. Он задумался, пребывая в гармонии с миром и со своей трубкой.

Но тут Актера настиг очередной приступ тошноты, словно кто-то одним махом запечатал ему нос и рот. Вязкая горькая желчь, обжигая внутренности, подступала к горлу. Хвала Всевышнему, что его не вырвало на глазах у всех.

— Тебе… нехорошо? — спросил Джон, как всегда участливый и внимательный, несмотря на свой вспыльчивый нрав.

— Да, — не стал притворяться Актер. — Мне нехорошо. Вернее, совсем худо.

Худо и телу, и разуму, добавил он про себя. И уже несколько месяцев. Дождавшись, пока приступ пройдет, Актер сглотнул, чувствуя, как по лбу стекают капли холодного пота.

— Та самая хворь… я тебе уже рассказывал раньше. Она никак не проходит.

— А как же роль? Ты сможешь играть?

— Выбора нет. Придется.

— Может, не стоит? Если не ошибаюсь, около часа назад с просьбой о работе явился один из актеров второго состава. Старый Бен Томас. Мы выгнали его за пьянство два года назад, припоминаешь? Актеришка так себе, но если поработает над ролью, то сыграет вполне сносно. Так вот, он за дверью, на удивление трезвый, да и пьесу знает. — Джон Хэмминг посмотрел на Актера. В душе он был не на шутку обеспокоен, хотя и не показывал виду. — Отдохни. Это то, что тебе нужно. А Бену лишний пенс не помешает.

— Ты попросишь его? Спасибо тебе заранее, — сказал Актер.

— Еще спрашиваешь! — бросил Джон через плечо и решительно зашагал прочь. — Но при условии, что платишь ему ты!..

Хэмминг ушел за кулисы — в дальнюю комнату, где собирались актеры. Старый Бен уже клянчил у товарищей хоть какой-то еды, денег и выпивки. Тяжело. И это при том, что роли были легкие, не требовавшие особого напряжения сил. Даже в чем-то унизительные. И если Актер соглашался на них, значит, он не такой уж и хороший лицедей на самом-то деле. Как бы то ни было, Бену нашлось занятие на целый день.

Прошел мальчик, расклеивая за кулисами план спектакля в соответствии со списком сцен и именами тех, кто в них задействован.

С места, где сидел Актер, просматривался весь зрительный зал. Купцы, лекари, адвокаты и иностранцы заполняли галереи. Их дамы хихикали, пытаясь сохранить внешнее приличие, пока карабкались по узким шатким лестницам на свои места. Среди толпы, нахально нарушая закон, бродили торговцы: предлагали орехи, яблоки, имбирные пряники, груши и пиво в бутылках. Этот шум и этот запах он будет помнить всегда. Две с лишним тысячи тел набились сюда. Потное, наполненное дрожью возбуждение; шуршание шелков и тафты дам на галереях; крики торговцев; треск ореховой скорлупы и звон стекла; разговоры на повышенных тонах и приглушенным шепотом; сырая вонь табака, смешанная с кисловатым запахом пива и ядреным чесночным духом. Полчаса перед представлением при полном зале лучше, чем опьянение, лучше даже, чем женские ласки: квинтэссенция самой жизни, сжатой в круглый шарик и выпущенной в лицо времени. Актер так задумался, что даже позабыл о боли в желудке.

Повисшее в воздухе напряжение сделалось почти осязаемым. Один из молодых артистов стал бледен, казалось, его вот-вот стошнит. Волнение перед первым выходом на сцену, решил Актер. Это понятно. Где еще с древнеримских времен человек имел возможность говорить голосом поэта с тысячами душ, собравшихся перед ним? Такое подвластно лишь королям и богам.

Неожиданно Актер понял, что рядом с ним стоит Генри Кондел. Он не слышал, как тот подошел к нему. Не иначе Хэмминг рассказал старому приятелю о его недомогании. С минуту они с Конделом молча вглядывались в бурлящую толпу, ожидавшую начала представления. Старые друзья понимают друг друга с полуслова, а то и вообще обходятся без слов.

Первым нарушил молчание Генри:

— Плохи дела. Я говорю о том, что случилось на днях…

— Для нас плохи, — отозвался Актер, — а для Тома и того хуже.

Том служил в «Глобусе» привратником. Здесь ему предоставляли кров и ночлег. Он нес охрану в ночное время и в те немногие дневные часы, когда «Глобус» бывал пуст. Два дня назад Том был найден с распоротой глоткой.

— И зачем только понадобилось красть лишь две рукописи? Почему бы не забрать сразу все? — задумчиво спросил Генри.

Из помещения, где хранились ценные бумаги, кто-то похитил две рукописи. В театре после принадлежащих труппе костюмов самой ценной вещью считался подлинный текст пьесы. Привратнику платили, чтобы он зорко охранял и то и другое.

— Твоя правда. Но почему?.. — произнес Актер, и сердце его дрогнуло. Он знал почему, однако этот секрет не мог доверить даже старому другу. Сам Актер повинен в смерти старины Тома. Имеет ли он право ставить под удар жизнь своих верных друзей? Должен ли говорить правду, которую им не положено знать?

— И вся эта возня вокруг последней пьесы Марло… С каких это пор из-за рукописей поднимают такой шум? — спросил Генри, взглянул Актеру в глаза — и не нашел в них ответа.

В последний раз пропела труба. В зале воцарилась звенящая тишина, какая бывает только в театре. Представление началось.

Хотя «Гамлет» шел уже далеко не первый год, он по-прежнему собирал полный зал. Тем более сегодня, когда главную роль играл сам великий Бербедж. В мгновение ока зрители из английского лета переносились в холодные стены Эльсинора, переносились благодаря лишь нескольким произнесенным словам. Двое дрожащих стражников, напуганных привидением. Одного этого было достаточно, чтобы зал притих, как по мановению волшебной палочки. Люди были там, в воображаемом мире Датского королевства, вместе с героями пьесы.

Актер ненадолго провалился в сон — как он заметил, подобное всегда случалось с ним после приступов тошноты, — но вскоре проснулся и вздрогнул. В части «Гамлета», известной как «пьеса в пьесе», отец принца, на сей раз в исполнении старины Бена, должен был быть отравлен, причем яд вливали ему в ухо. С дьявольскими ужимками и гримасами Луциан, отравитель, потрясал флаконом в знак триумфа. «Странно, — подумал Актер, — первый раз вижу этот пузырек». Обычно тот был мерзко-зеленым, уже своим цветом возвещая о чем-то отвратительном и гибельном. На этот раз флакон в руках у Луциана оказался синего цвета и довольно изысканной формы. Луциан влил яд в ухо старому Гамлету.

Актер всегда относился к этой части пьесы с неприязнью. Жидкость в пузырьке бывала холодной. Ему так и не удалось убедить остальных оставить емкость пустой и просто изобразить вливание жидкости. В труппе давно уже ходили шутки по этому поводу. Стоило холодной воде достичь внутреннего уха, как Актер начинал конвульсивно дергаться. Ничего плохого в этом, разумеется, не было. Коль вещество призвано убить, то без судорог, пусть даже притворных, никак не обойтись.

— Тебе не кажется, что Бен переигрывает, а? — сказал Кондел, придвинувшись ближе к Актеру. Старый Гамлет буквально бился в конвульсиях, метался в кровати, задыхаясь и издавая сдавленные стоны.

«Какая жалость! — подумал Актер. — Как ни старайся, старина Бен, твои потуги вряд ли кто-либо оценит». С момента отравления пьеса превратилась в хаос — терзаемый угрызениями совести, король в ярости встал и, громко топая, вышел вон. Гамлет продолжал что-то вещать со сцены, король уже почти разоблачил себя, и никто даже не удосужился взглянуть на старого актера, который явно переусердствовал, изображая предсмертные муки, — до него уже никому не было дела. Бен напрасно растрачивал себя… на его губах даже появилась белая пена.