Совесть короля

Переодевание в чужое грязное платье отрезвило Марло. Набитый кошель глухо позвякивал, и поэт был почти уверен, что Пули и те двое не замедлят наброситься на него. Но нет, пока все спокойно. Они, конечно, наверняка попытаются избавиться от Кристофера — вопреки уговору с ним самим и второму соглашению, заключенному с Генри Грэшемом. Будь Пули глуп, он не прожил бы так долго и не преуспевал бы, как ему до сих пор удавалось, в преступном мире Англии. Он не рискнет совершить это черное дело в доме. Один или два человека будут поджидать его на дептфордской набережной, подумал Марло. Или, что еще более вероятно, дело сделает какой-нибудь матрос с брига, который должен отчалить с отливом. Еще бы. Роберт Пули — умелец творить черные дела.

Кристофер кивнул мужчинам. Пули шагнул за дверь, но через минуту вернулся.

— Никого, — коротко бросил он. Чем меньше говорил Пули, тем большая опасность от него исходила.

Марло было не по себе в грязном платье простолюдина. А как хотелось ему осуществить великий эффектный уход, подобно герою пьесы, или же самому принародно прочесть эпилог собственной жизни! Какие строки он написал для Фауста?..

Вместо этого драматургу в голову пришла строчка из той же пьесы:

Трое наблюдавших за поэтом не могли видеть его внутреннего смятения. Мгновение он стоял у низкой деревянной двери — молча, неподвижно, — а в следующую секунду уже ушел в сгущающиеся вечерние сумерки. Его видели живым в последний раз. Несколькими минутами позже они учинят драку, которая якобы будет стоить поэту жизни, а тело несчастного Джона Пенри, так удачно подвернувшееся, подготовят к погребению и предадут земле под именем Кристофера Марло.

Глава 1

Май 1612 года

Театр «Глобус»

Бэнксайд, Лондон

Синева неба ослепляла. Тонкая завеса висевшего над Бэнксайдом дыма разъедала глаза. Повсюду стоял запах сырой древесины, сок которой, пузырясь и вскипая, щекотал нос, смешиваясь с еще более тяжким зловонием морского угля. Дым, похоже, оставил попытки победить солнечные лучи — те словно задались целью поджарить мужчин и женщин, все еще одетых по большей части в тяжелую шерстяную одежду, источавшую густой затхлый запах долгой зимы.

Пятьсот лет назад норманнские завоеватели возвели лондонский Тауэр, чтобы властвовать над физической оболочкой людей, и собор Святого Павла, дабы властвовать над их умами. Громады обоих зданий по-прежнему высились над лондонцами, олицетворяя собой могущество и власть. Но минули столетия, и на свет появился новый властелин — шумный, не ведающий никаких законов и потому крайне опасный. Лондоном завладел его величество Театр.

Народ тысячами валил на театральные постановки: корабельные плотники и моряки, ткачи и суконщики, сапожники и портные — иными словами, весь лондонский мастеровой люд. Из высоких купеческих особняков и едкого зловония мастерской шляпочников по узким улочкам, на которых пронзительные крики торговцев перекрывали цокот копыт и грохот колес, они толпами стекались на Лондонский мост или кричали с пристаней, желая переправиться на другой берег: «Эй, кто на восток? Эй, кто на запад?» Лодки сновали вдоль причалов, мельтеша и суетясь, словно мухи над конским навозом.

Над «Глобусом» гордо реял флаг; сам театр с его высокими стенами был надежно защищен от ветра и прочих превратностей погоды. Правда, сырой климат брал свое. Деревянные балки трескались и кряхтели, словно разбуженный домочадцами старик.

— Ну прямо-таки молодящаяся старуха! — воскликнул Джон Хэмминг, один из основателей труппы. — Никакая краска, никакая позолота на свете не способны скрыть эти трещины!

Несмотря на недомогание, Актер улыбнулся его шутке: он любил «Глобус». Он был здесь одиннадцать лет назад в ту знаменитую ночь, когда актеры разобрали театр на бревна и доски, своими глазами видел длинную череду повозок, а затем и лодок. Труппа переправилась на другой берег, чтобы там, на просторном лугу, заново возвести здание. Земля, на которой стоял театр, не принадлежала актерам лорд-канцлера, лучшей труппе всех времен, но бревна и доски, из которых он был построен, являлись их собственностью. Скотина Аллейн, хозяин земельного участка, грозил согнать лицедеев с насиженного места. Что еще оставалось? Они взяли то, что принадлежало им по праву, и по бревнышку, по досточке перевезли через реку, чтобы основать там свой новый дом — «Глобус».

— Я бы не советовал тебе смотреть так долго, старый друг, — мягко обратился к Актеру Хэмминг. — Чем дольше смотришь, тем скорее начнешь думать, будто мы и впрямь что-то собой представляем.

Тысячи людей стекались посмотреть их игру. Короли и адмиралы им покровительствовали. Ими восхищались, их превозносили до небес. Хотя, подумал Актер, в глазах сильных мира сего актеры не более чем отбросы общества, в которых в лучшем случае видели людей без роду и племени, а в худшем — дебоширов и пьяниц. Но больше всего раздражало умение комедиантов вызывать глубокие чувства у зрителей. Как недавно высказался на их счет один благородный лорд?.. «Не больше достоинства, чем у уличного попрошайки».

Молодые члены труппы деланно стонали и ворчали, притворяясь, будто их приводит в ужас вид людской толпы, до отказа заполнившей зрительный зал.

— Бог мой! — прошептал кто-то, проносясь мимо, и надушенный платок коснулся густо напомаженных губ. — Сколько здесь простолюдинов! Как это вульгарно!

Возмущенный его словами, Хэмминг буквально взорвался.

— Что вульгарного в том, — набросился он на новичка, — что люди желают посмотреть наше представление? Засунь свою вульгарность себе в задницу! Эта вульгарность — наш хлеб. За счет нее мы существуем! Две с половиной тысячи человек — нет, ты только подумай! — две с половиной тысячи человек заплатили за то, чтобы увидеть наше представление! Слышишь ты, парень? На похоронах короля и то бывает меньше народу!

«Носовой платок» с минуту раздумывал, не ответить ли дерзостью, но, вспомнив, с кем разговаривает, уступил. Им тоже овладело волнение. Актер видел это по лицу парня, по его походке, когда тот уходил. Это заметили все.

— Мы сами разбаловали этих хлыщей. Вот они и возомнили о себе бог знает что! — Схватив грубо сколоченный табурет, реквизит из какой-то пьесы, Джон Хэмминг сел напротив Актера. — Совсем забыли о том, чем зарабатывают на хлеб насущный, забыли, откуда явились сами. Привыкли, что им все подносят на блюдечке, вот и не знают, что это такое — бороться за выживание, как, бывало, случалось нам с тобой.

Слишком много представлений в закрытых помещениях, говорили актеры постарше, — при дворе или же в недавно отстроенном театре «Блэкфрайерз».

— Кстати, что с новой пьесой? — поинтересовался Хэмминг после минутной паузы и похлопал по специальному кармашку в камзоле, где хранил трубку. — Я имею в виду потерянную рукопись Марло.

Боль железным обручем сдавила Актеру лоб.

— Мой тебе совет: держись от нее подальше, Джон, — ответил он. — Говорю тебе это как старый друг. Марло был занозой в заднице для всех, пока был жив. Впрочем, подобные ему — заноза, даже когда мертвы. Один Бог ведает, что было известно Кристоферу. Но даже если лишь половина того, что он знал, оказалась в проклятой пьесе, которую никто и в глаза не видел, страшно подумать, каковы могут быть последствия. Вряд ли этой стране нужен новый мятеж и новые кровавые расправы. Можешь ты себе представить? Говорят, в этой загадочной рукописи король — мужеложец, а его фаворит — сам дьявол.

— Странно, не правда ли? — задумчиво протянул Хэмминг, с удовольствием вдыхая мерзкий дым, чтобы затем неторопливо выдохнуть его через округленные буквой «о» губы.