Портартурцы

Пленные держали себя вызывающе, но при каждом свисте пули скулы их вздрагивали, а плечи приподнимались. Закурив, стрелки пошли дальше.

Бой разгорался. Пули пролетали роями и ударялись в стенку оврага.

Глава девятнадцатая

1

— Ну, как моя рана? — спросил Лыков у врача на перевязочном пункте.

— Хорошая, сквозная… Кости целы, значит все в порядке. Лежите смирно.

— Варя, — окликнул доктор сестру, — наложите повязку и направьте раненого в свой госпиталь.

Лыков вздрогнул и резко повернулся. Ему почудилось, что доктор сказал «Валя».

— Лежите, не волнуйтесь, может усилиться кровотечение, — сказал врач.

При тусклом освещении фонаря, который держал в руках санитар, Лыков увидел усталые глаза сестры милосердия, наклонившейся над ним.

— Пить хотите?

— Нет. А я где-то вас видел…

— Не могло этого быть. Девушки, повязанные косынками, во многих случаях похожи друг на друга. Я совсем недавно из Иркутска, а вы здешний житель.

— Из Иркутска! — воскликнул Александр Петрович, и даже приподнялся.

— Что же тут удивительного? Не шевелитесь и молчите. Поговорим завтра, когда остановится кровотечение.

Лыков покорно закрыл глаза и отвернул голову. Через секунду он стиснул зубы. В рану ввели тампон, и боль обострилась.

Кругом громко стонали и кричали тяжелораненые. Полотнища санитарной палатки колыхались от ветра. Вдали слышалась усиленная ружейная перестрелка.

— На Юпилазу генеральная атака, — сказал вошедший офицер с перевязанной головой. — В девять часов их опрокинули, и они успокоились. Но сейчас вдруг стали нажимать на центр.

В палатке стало тихо. Только тяжелораненые ворочались и стонали, остальные с нетерпением ждали вестей. Но офицер больше ничего не сказал.

2

На другой день Лыкова перевезли в госпиталь. Прибывающие раненые рассказывали, что русские отступили с Зеленых гор и Перевала и сейчас бой идет на Волчьих горах.

— Как это случилось? — расспрашивал Лыков унтер-офицера с соседней койки, прибывшего рано утром.

— Говорят, «ура» виновато. Я с самых передовых окопов. Стоим мы в центре твердо. На флангах жестокие бои, но вести радостные. На Юпилазе камнями засыпали врага. Правый фланг тоже хорошо бился. Стало темнеть. Все утихло. Прислушиваемся. Около десяти часов услыхали японцев. Знать, свежие полки подошли. Но у нас — тихо. На фронте нет хуже тишины, да еще ночью. Жуть от нее в сердце заползает, и все время тебе чудится враг… И ждешь тогда опасности больше не с лица, а с затылка… Вот так и в прошлую ночь. Вдруг сзади нас, то есть у передовых окопов, «ура» раздалось. Что такое? Наши офицеры нет, чтобы связаться, разузнать, сразу же и отдали распоряжение отойти назад, как бы на помощь к своим. Никому не хочется в окружение и в плен попасть. Отошли мы. А нас спрашивают: «Вы что?» Как, отвечаем, «что», к вам на помощь пришли. Вы же «ура», кричали, бились здесь?! Рассмеялись товарищи, говорят: «Это «ура» победное, по приказу генералов, на страх врагам». Спохватились наши офицеры. Им не до смеха. Окопы-то зря бросили… Обратно побежали. Не тут-то было. Нас встретили уже не только ружейным, но и пулеметным огнем… Меня вот ранило, многих убило…

Глава двадцатая

1

После того как русские оставили Волчьи горы, генерал Ноги поднялся на пик Сахарной головы и увидел очертания русских оборонительных линий. Развернувшаяся панорама не была для него новой. Десять лет назад, командуя бригадой, он овладел самой сильной позицией китайцев. Рассматривая форты и окопы, лежавшие перед ним, Ноги нашел не только то, о чем сообщила перед началом войны разведка, но и много неожиданного.

«Шесть месяцев — большой срок, — думал Ноги. — Русские успели основательно окопаться, и все же задачу придется решать в первые десять дней. Крепость будем брать штурмом. Этого желает император, японский народ и каждый японский солдат».

С прекрасного наблюдательного пункта Ноги тщательно изучал не только форты и редуты, но и Шуйшинскую равнину, изобилующую оврагами и взлобками между ними. Все углубления в почве издали были похожи на черных змей, ползущих в гору.

«Складки местности помогут нам, — размышлял Ноги. — К тому же не только форты, но и пушки на них русскими плохо замаскированы. Они не выдержат упорного натиска… Для меня очевидно: у них нет цели, и, пожалуй, упорства. А у нас непрерывные удачи во всех крупных боях».

Ноги усмехнулся. Это был типичный японец: выпяченные губы, покрытые щетинистыми усами, впалые щеки и выдвинутые скулы, небольшая голова, волосы, подстриженные бобриком. Генерал был одет просто: короткая куртка со шнурками, кожаные белые брюки и сапоги с высокими голенищами. В крадущейся походке генерала, в мягких жестах и как будто усталом взгляде также целиком сказывался японец.

При обсуждении больших вопросов, при встречах с лицами, не зависящими от него, флегматичность генерала исчезала, и он становился показно оживленным. Не быть озабоченным и суетливым в присутствии посторонних— особая черта азиатских народностей, она очень развита у японцев.

Ноги опустился с горы и уехал на приготовленную квартиру. Жилище генерала помещалось в небольшой выбеленной китайской фанзе. Фанза разделялась на две комнаты. В одной из них Ноги спал на походной кровати, в другой — работал. В небольшом дворике росло единственное дерево; в тени его генерал принимал офицеров и часто работал. Во дворике же помещалась телефонная будка. У ворот ходил часовой, по улице бегали куры и поросята.

Ноги был в хорошем расположении духа.

— Ничего особенного, — сказал он начальнику штаба, генералу Идитти.

— У них не было возможностей создать исключительные сооружения, а может, не было и способностей, — усмехнулся Идитти. — Вы верите в успех открытой атаки?

— Только этот путь упрочит на многие тысячелетия славу за японским оружием.

— Мы должны потерять много людей.

— Что значит много или мало? Наоборот, сокрушительный натиск — гарантия сохранения людей. Медленный путь к успеху может потребовать жертв в пять раз больше, чем при внезапной и непрерывной атаке. Осаждающая армия суть пружина, которая должна выпрямиться и оттолкнуть все, что стоит на ее пути. В ее действии не должно быть задержки, — сказал Ноги. — Усиленной бомбардировкой расчистим путь нашим солдатам.

Идитти поправил очки, по его спокойному одутловатому лицу пробежала улыбка:

— За этими холмами мы прекрасно спрячем и артиллерию и пехоту, а в нужный момент пустим последнюю непрерывной лавиной.

— Ни одной ошибки с нашей стороны. Разработать план открытого наступления до мельчайших подробностей. — Помолчав несколько секунд, Ноги продолжал: — Русские как воины слабее сынов микадо. После этой кампании нашей стране придется широко развернуться. Но пока Артур в руках врата, мы еще не то, что на самом деле есть.

— Мне кажется, в день штурма следовало бы иметь здесь больше представителей как самой Японии, так и других государств, — сказал Идитти, засунув за борт тужурки палец.

— Вот как! — воскликнул Ноги. — Уж если осторожный начальник штаба стремится в бой, то нам, рядовым солдатам, стыдно от него отставать. Гости из Японии, надеюсь, прибудут вовремя, а с иностранными корреспондентами побеседуем накануне штурма.

Боевое счастье сопутствовало японцам. Расчеты их генерального штаба на нерасторопность русского командования все более и более оправдывались. Маршалу Ояма и японскому императору после падения Киньчжоу и занятия Дальнего мерещились захваченные штурмом твердыни Артура, а с ними весь русский флот.

«Мы овладеем Порт-Артуром в половине июня, — писал Ноги в конце мая на главную квартиру. — Русские оказали слабое сопротивление на перешейке и панически бежали в ночь после боя за главный перевал на Квантуне, У них слаба артиллерия. Солдаты неприятеля держатся стойко. Но выносить на своих плечах град наших бомб— выше их сил. В Артуре мы дадим образец подготовки артиллерией намеченных к штурму участков. По нашим расчетам, крепость падет в первые два дня сосредоточенного штурма».