Медноголовый

— С добрым утречком! Вы, должно быть, Бёрд?

Майор медленно кивнул, но руку жать не спешил.

— Свинъярд! — представился подполковник, — Жалко, что не мог побеседовать с вами ночью, хворал.

Он неловко убрал ладонь. Похоже, Свинъярд искренне полагал, что ни с кем ночью не встречался.

— А мы беседовали. — рассеял его неведение майор.

— Э-э… беседовали?

— Ночью. В вашей палатке.

— Да? А я не помню. Всё моя проклятая малярия. — жизнерадостно объяснил подполковник.

Щека его подёргивалась не так сильно, как ночью, и создавалось впечатление, что Свинъярд игриво подмигивает.

Борода полковника была мокрой после умывания, мундир вычищен, волосы расчёсаны и набриолинены. В изувеченной руке он держал памятный Бёрду по ночным событиям хлыст.

— Лихорадка. То отпускает, то усиливается. — ничуть не смущаясь, гнул свою линию подполковник, — Особенно по ночам донимает. Наутро после приступа ни черта не помню.

— Да уж, здоровым вы не выглядели. — буркнул Бёрд.

— Но сейчас я в порядке и полон сил. Нет лучшего лекарства против малярии, чем здоровый сон. Я — заместитель Вашингтона Фальконера.

— Мне это известно.

— Отныне вы приписаны к его славной бригаде, — продолжал Свинъярд бодро, — В неё, кроме вас, входит кучка арканзасских оборванцев, молодцы из 12-го и 13-го флоридских полков и наши земляки-виргинцы из 65-го. Генерал Фальконер прислал меня познакомиться с вами и ввести в курс дела. К Фредериксбургу идти вам больше нет необходимости, вместо этого вы должны воссоединиться с бригадой западнее. Здесь всё подробно описано.

Он передал Бёрду сложенный лист бумаги, запечатанный кольцом Фальконера. Сломав сургуч, майор пробежал глазами документ. Легиону предписывалось следовать мимо Фредериксбурга до Локас-Гров.

— Бригада в резерве, так что на дорогу у нас уйма времени. — подполковник замялся, — Есть, правда, один неприятный вопросец, с которым надо покончить до того, как мы выступим.

Взяв Бёрда под локоток, полковник увлёк его в сторону от остальных офицеров:

— Нечто очень щекотливое…

— Старбак? — в лоб спросил Бёрд.

— Как вы догадались? Да, Бёрд. Старбак. Поганое дело, Бёрд. Ненавижу увольнять парней, майор. Не в моей это натуре. Прямота всегда была визитной карточкой Свинъярдов, и хоть принесла она нам немало неприятностей, мы слишком стары, чтобы меняться. Старбак, точно. Генералу он не по душе, и он поручил избавиться бедолаги со всей свойственной мне обходительностью. Хотел вот посоветоваться с вами, Бёрд, как получше это сделать.

— Не трудитесь. — печально сказал майор, — Он уехал ночью.

— Уехал? — опешил Свинъярд и обрадовался, — Вот и отлично! Вы постарались, да? Отличная работа, Бёрд! Значит, не о чем и говорить, да? Приятно было познакомиться, майор!

Он отсалютовал Бёрду хлыстом и повернулся было уходить, но вспомнив о чём-то, задержался:

— Ещё кое-что, Бёрд.

— Слушаю, подполковник.

— Я привёз чтиво для ваших ребят. Поддержать их боевой дух. — Свинъярд вновь оскалил гнилые пеньки зубов, — А то они выглядят малость подавленными. Пришлите кого-нибудь за буклетами, хорошо? И распорядитесь, чтобы грамотные прочитали книжки вслух не умеющим читать приятелям. Хорошо? Всё, в путь!

Бёрд смотрел ему вслед, затем закрыл глаза и ущипнул себя, чтобы убедиться, что не спит. Боль была настоящей, значит, мир этот существовал на самом деле во всей его сырой и промозглой мерзости. Майор открыл глаза и пробормотал, обращаясь к ушедшему Свинъярду:

— Надеюсь, у янки таких, как ты, больше, чем у нас. Очень надеюсь.

Разъезд янки на дальнем холме повернул коней и растворился в мокром лесу. Артиллеристы южан подсоединили к орудиям передки и последовали за фургоном Свинъярда на юг, оставив Легион гасить костры и натягивать не высохшие за ночь ботинки.

Стратегический отход продолжился, всё больше напоминая бегство.

Огромная Потомакская армия не была выдвинута за Манассас. Войска перебросили в Александрию, городок за рекой прямо напротив Вашингтона. Туда, где огромная флотилия дожидалась команды начать перевозку их вниз по Потомаку до Чезапикского залива под защиту стен принадлежащего Северу форта Монро. Целый лес мачт кораблей, зафрахтованных правительством США, торчал над водами Потомака: пароходы из Бостона, паромы из Делавера, паровые шхуны из десятка портов атлантического побережья, даже трансатлантические пассажирские суда с игольно острыми носами и золочёной резьбой на кормах. Пар сотен судовых котлов, шипя, вырывался в воздух, а вой сотен свистков пугал лошадей, дожидавшихся погрузки в трюмы. Паровые краны без устали поворачивали стрелы, перенося на палубы сетки с грузом, а сходни скрипели и прогибались под тысячами солдатских башмаков. Пушки и зарядные ящики, передки и походные кузни грузились на суда и вязались верёвками. В штабе МакКлеллана предполагали, что понадобится двадцать дней на транспортировку ста двадцати одной тысячи людей, трёх сотен орудий, тысячи ста возов, пятнадцати тысяч лошадей, десяти тысяч голов скота, несметного количества провианта, понтонов, пороха, катушек телеграфного провода и прочего. Флотилия должна была охраняться в пути боевыми кораблями США. Сам её размер говорил о твёрдой решимости покончить с мятежом Юга раз и навсегда. МакКлеллан намеревался показать болтунам, упрекавшим его в трусости, что его недаром прозвали «юным Наполеоном»! Он высадит армию на полуостров, протянувшийся сотней километров юго-восточнее Ричмонда и, обрушившись на столицу мятежников, как кара Господня, навсегда отобьёт охоту бунтовать!

«Я придерживал вас не просто так. Я выгадывал момент для нанесения одного-единственного удара, что станет смертельным для смуты, ввергнувшей в пучину безумия счастливую некогда страну.» — писал МакКлеллан в обращённой к солдатам прокламации и сулил приглядывать за ними, «…как заботливый отец за любимыми чадами, ибо ваш генерал любит вас всем своим сердцем» Предстоят жестокие схватки, предупреждала листовка, зато те, кто вернётся домой победителем, до гробовой доски будут чествоваться, как герои знаменитой Потомакской армии, перешибившей костяк гидре мятежа.

— Прекрасные слова. — одобрил Джеймс Старбак, кладя прокламацию обратно в стопку, только что отпечатанную на печатном станке, сопровождавшем штаб армии.

В своём восхищении прекрасными словами и благородными намерениями генерала Джеймс не был одинок.

Северные газеты могли звать МакКлеллана «юным Наполеоном», но для его солдат он оставался «Крошкой Маком», лучшим командиром в мире. Кому, как не «Крошке Маку», верили потомакцы, суждено одержать быструю победу, ведь именно «Крошка Мак» превратил рыхлую, ни к чему непригодную толпу оборванцев в идеально вымуштрованную и великолепно оснащённую Потомакскую армию, эффективнейшую и грознейшую из машин убийства, какие только знала американская (а то и мировая) история. Политические противники «Крошки Мака» могли до хрипоты горланить обидные куплетцы про то, что на Потомаке тишь да гладь, но его подчинённые не сомневались, что их генерал выбирает благоприятное время для решительного броска. И вот, наконец, час настал, и сотни винтов вспенили воду Потомака; сотни труб измарали дымом голубое весеннее небо. Первые суда двинулись вниз по реке под звуки маршей, салютуя флагами домику Джорджа Вашингтона на Маунт-Вернон.

— Им нужно больше, чем прекрасные слова. — пасмурно изрёк Аллан Пинкертон, обращаясь к Джеймсу.

Секретная служба генерала МакКлеллана расположились в особняке у причалов Александрии, дожидаясь, пока сам командующий погрузится на очередное судно, чтобы последовать за ним. На пристанях царила суматоха, на которую и взирали поутру Джеймс вместе с его начальником с веранды. Пинкертон ждал вестей. Сотрудники службы перелопачивали горы прибывающих с Юга данных. Каждый день приносил волну свидетельств от перебежчиков-южан и беглых рабов, груду переправленных контрабандой через Рапаханнок писем от сочувствующих делу Севера, но Пинкертон не особенно всем этим сведениям доверял. Он ждал вестей от Тимоти Вебстера, а, точнее, от таинственного друга Джеймса Старбака. А вестей всё не было. Немного утешало отсутствие дурных известий. Южные газеты не трезвонили об арестах высокопоставленных офицеров-изменников, но молчание Вебстера тревожило Пинкертона.