Возроди во мне жизнь

— Предпочитаю сесть с другой стороны, если генерал не обидится, — сказал Вивес, глядя на Суареса.

— Сын генерала Вивеса не может обидеть, — заявил Суарес. — В особенности тем, что предпочел сесть рядом с прекрасной дамой, а не со стареющим бывшим президентом.

— Сядь уже и не перебивай, — велел Андрес.

— Прости, Чинти, слушаюсь и повинуюсь.

— Как ты его назвал? — засмеялась я.

— Не отвечай, а то она станет невыносимой.

— Конечно же, не стану, генерал. К тому же мы с вашей женой не разговариваем. Вчера она бросила меня посреди улицы, не дав и слова сказать.

— Ты вывел ее из себя, а она очень чувствительная, — сказал Андрес.

— Может, просто поедим? — предложила я и спросила Суареса: — Положить вам еще фасоли или перейдем к десерту? Хотя придется немного подождать Вивеса, прежде чем перейти к десерту.

— Если дело во мне, то можете сразу подавать десерт, — заявил Вивес. — Предпочитаю воздержаться от моле.

— Ну и знакомые у тебя, Андрес. Этот музыкант не только пронырлив, но и привередлив.

— Чего ж я могу поделать? Он же сын того единственного мерзавца, который вызывал у меня уважение. Я не могу приказать его убить лишь оттого, что ему не нравится твоя стряпня.

— Да пусть хоть с голоду умрет, мне-то что? — бросила я. — А вам что положить, генерал?

— Мне — кусок яблочного пирога и козьего сыра, — ответил Карлос. — Сто лет не ел козьего сыра.

— Бедняжка, — сказал Андрес. — Мы и забыли, что ты сам отправил себя в изгнание.

— Бывает и хуже — некоторые не могут вернуться из изгнания, — заметил Суарес.

— Это вы про президента Хименеса?

— Про кого же еще? — удивился Суарес.

— А я считаю, Хименес скоро вернется, — заявил Андрес. — Мне даже не хватает этого ублюдка — у него есть яйца.

— Яйца у него останутся, только если запрется в своем доме и будет держать язык за зубами, — сказал Карлос, намазывая сыр на хлеб.

— Думаешь? — спросил его Андрес с уважением, которое редко звучало в его тоне, когда он говорил о политике, тем более с новичками.

— Уверяю тебя, Чинти, — ответил Карлос. — Уж поверь моему чутью.

И стал напевать «Лодку из Гуаймаса», чем вызвал у Андреса приступ смеха.

— За тебя, Вивес, за встречу, — произнес Андрес. — За вас, генерал Суарес, чувствуйте себя как дома.

На пороге появился горбатый коротышка с огромной папкой и кипой бумаг.

— С вашего позволения, генерал, — сказал Андрес, приглашая гостя войти. — Мы вас ждали. Проходите. Вот сюда. Нет, лучше сюда, между сеньорой и сеньором, — он махнул на меня и Вивеса. Читайте, прошу вас.

Гость втиснулся между нами, открыл папку и начал читать:

— Первого марта 1941 года принадлежащая господину такому-то собственность...

Короче говоря, Андрес купил мне ресторан «Санборнс» в доме с изразцами.

— Просто подпишитесь вот здесь, сеньора, — велел мужчина и протянул ручку. Андрес смотрел на него, развеселившись.

— И как ты заставил продать этот дом? — спросил Карлос.

— Его продали моей жене. Это она покупательница.

— Твоя жена самостоятельно и жвачку не купит.

— Всё мое имущество принадлежит ей, — ответил Андрес.

— Тогда она, наверное, миллионерша.

— Ничего такого, чего она бы не заслужила. Подпиши, Катин, и делай со своим «Санборнсом», что хочешь.

— Теперь я туда не зайду даже кофе выпить, — заявил Карлос.

— Не будь таким грубияном, Вивес. Тебе-то какая разница, кто там хозяин? Место ведь хорошее.

— Было. А теперь его купили на незнамо чьи деньги.

— Не твоего ума дело, где я взял деньги. По-твоему, откуда англичане берут деньги, чтобы выплачивать тебе гонорары? Или ты осмелишься утверждать, что это абсолютно чистые деньги? Все деньги одинаковые. Я беру деньги отовсюду, где только возможно, потому что если их не возьму я, возьмет какой-нибудь хмырь. Если бы я не купил это здание в подарок Каталине, его купил бы Эспиноса для своей Ольгиты или Пеньяфьель для Лурдес. Здание пять раз перезаложено, хозяйка в любом случае его потеряла бы. Так лучше его куплю я, чем банк отнимет его за долги; лучше уж я подарю этот дом жене и сделаю ее счастливой. Она же вся сияет от счастья; за все десять лет я не видел ее такой счастливой; а ты влез с кислой мордой и все испортил!

Меня удивило, что Андрес снизошел до объяснений, так терпеливо отнесся к тому, что Карлос усомнился в его честности, даже признал, что деньги и в самом деле достались ему не вполне честным путем. Почему он не наорал на Карлоса? Кто знает? Я никогда не понимала, что происходит между ними.

— Давайте же, сеньора, — сказал Вивес. — Подпишите.

Я взяла ручку и написала свое имя, как всегда делала с тех пор, как вышла замуж за Андреса.

— Вот и исполнился ваш каприз, — подвел итоги Карлос. — И что теперь? Пойдете спать в здание с изразцами? Чувствуете себя хозяйкой этого дома? Только имейте в виду, что едва ли найдется в этом городе человек, который не чувствовал бы себя его хозяином. И пусть у вас есть документы, но пока есть в городе хоть один человек, который пожелает туда войти, сесть за столик и заказать кофе, дом с изразцами принадлежит всем.

— Рада, если это так, — ответила я.

— Ну разумеется, приятно быть этакой благодетельницей, которой все любуются, которую все любят. Как же этой женщине хочется, чтобы все ее любили!

Глава 15

Конечно, я хотела, чтобы меня любили. Я всю жизнь хотела, чтобы меня любили. А в вечер концерта — как никогда прежде.

Когда мы приехали, зал Галереи Изящных искусств был уже полон. Родольфо и Чофи шли впереди, отвечая на вопросы журналистов, которые так и вились вокруг. Мы подошли к президентской ложе, расположенной в центре зала. Все взгляды были прикованы к ней.

В соседних ложах расположились министры и их семьи. В партере сидели почетные гости и люди того сорта, которые издали кажутся совершенно счастливыми, сама не знаю почему.

Именно там, внизу, я сидела, когда впервые увидела Карлоса. Там я была бы ближе к нему, и он мог бы меня видеть.

Со сцены доносились звуки настраиваемых инструментов. Музыканты были в черных костюмах, начищенных до блеска ботинках, с гладко зачесанными волосами. Как они были не похожи на себя прежних, какими я увидела их впервые — растрепанными, в разноцветных рубахах, старых ботинках и лоснящихся брюках. Теперь же, такие ухоженные, но совершенно одинаковые, они казались фальшивыми. Ведь на самом деле они были столь же разными, как их инструменты. Наконец, появился Карлос — во фраке и галстуке-бабочке, с безупречно уложенными волосами и дирижерской палочкой в руке. Под гром аплодисментов он направился к пульту, затем повернулся лицом к залу и поклонился публике.

— Ну какой же клоун этот Вивес, — сказал Андрес.

Меня он растрогал. Мы сели, Карлос взмахнул руками, и полилась музыка.

Когда закончилось первое отделение, весь театр взорвался аплодисментами. Казалось, зал рукоплещет самому Богу. Я же застыла, глядя себе под ноги.

— Что с тобой происходит, Катин? — спросил Андрес. — Или тебе не нравится? Почему у тебя такое лицо, словно ты вот-вот родишь?

— Конечно, мне нравится, — сказала я. — Вивес действительно хорош.

— С чего ты взяла, что он хорош? Я вот, например, и понятия не имею. Я впервые присутствую на таком концерте. Мне всё это кажется слишком наигранным. От уличных музыкантов хотя бы не клонит в сон.

Мы вышли из ложи, чтобы выпить по бокалу вина и поговорить. Чофи прямо-таки сияла, гордая открытием, которое сделал ее муж.

— Он настоящий гений, — говорила она женам министров, сгрудившимся вокруг нее, как цыплята вокруг наседки. На ней был один из тех ужасных меховых палантинов, украшенных лисьими головами. Из-за него ее плечи казались слишком узкими, руки — короткими, а грудь — прямо-таки необъятной. Пока она на все лады расхваливала Вивеса, лисьи головы елозили по ее соскам.