Верни мне мои легионы!

— Рад слышать, что дела у него пошли на лад, — заметил Вар.

Эх, если бы Тиберий сумел побыстрей прижать к ногтю мятежную Паннонию — тогда его бы и отправили разбираться с германцами. Но что толку мечтать о несбыточном — ясно же, что такого не случится. Значит, Вару не отвертеться от нового назначения, теперь лишь нужно извлечь из этого назначения максимум пользы. Если, конечно, из подобной ситуации вообще можно извлечь хоть какую-нибудь пользу.

— В свое время мой отец завоевал Галлию всего за одну кампанию, — с досадой проворчал Август.

Вообще-то он состоял с Цезарем в куда более отдаленном родстве, являясь внуком его сестры. Однако Цезарь усыновил Августа, объявил его своим наследником, и более полувека назад юный Гай Октавиан сумел воспользоваться этим с большой для себя выгодой. Он и по сию пору гордился правом называться сыном Цезаря, однако это заставляло его невольно сравнивать свои достижения с деяниями великого предшественника.

— Вот уже двадцать лет, как я посылаю в Германию армию за армией; более того, в боях с германцами мои войска, как правило, побеждают, но страна так и не покорена. А покорить ее необходимо: граница, проходящая от Эльбы к Дунаю, будет гораздо короче нашей нынешней границы на Рейне и Дунае, значит, ее легче будет обеспечивать гарнизонами и дешевле охранять. Я мог бы удерживать ее с гораздо меньшей армией.

— Да, конечно.

Вар подозревал, что именно в том и заключается основной интерес императора к Германии. Придя к власти, Август значительно сократил армию, однако жалованье воинов до сих пор составляло львиную долю государственных расходов Рима. Если удастся уменьшить протяженность границы, это позволит уменьшить численность войск, следовательно, заметно сэкономить на воинском жалованье.

— Кроме того, — добавил Август, — германцы — это орда смутьянов. Они тайком перебираются через Рейн и совершают набеги на Галлию. Именно они способствовали бунту в Паннонии, подстрекая тамошних мятежников, а когда бунт вспыхнул, оказали бунтовщикам всяческую поддержку. Я хочу покончить с этим раз и навсегда. Время вышло, больше я не намерен с ними играть.

Вару показалось, что в комнате повеяло холодом. «Или ты покоришь их, или ответишь за свою неудачу». Август не произнес этого вслух, но Вар явственно услышал то, о чем умолчал император. Властитель империи щедро награждал за успехи, но любые провалы и промахи строго наказывались: даже родная дочь императора, Юлия, много лет провела в ссылке на жарком, убогом островке, будучи сослана туда за свой порочный нрав и супружескую неверность. Людям, которые не оправдывали ожиданий Августа, не приходилось рассчитывать на снисхождение.

— С какими силами мне предстоит призвать германцев к порядку? — облизнув губы, осведомился Вар.

— Я дам тебе три легиона — Семнадцатый, Восемнадцатый и Девятнадцатый, — ответил Август. — Они полностью укомплектованы и экипированы. Я дал бы тебе больше, но Тиберий ведет крупную войну. Однако и трех легионов должно хватить, причем с лихвой. В конце концов, в Германии мы сражаемся всего лишь с варварами и уже добились немалых успехов. Просто этих успехов пока недостаточно, их необходимо закрепить и развить.

— Три легиона! — эхом отозвался Вар.

После сокращений в армии, которые провел Август, во всей империи осталось только тридцать укомплектованных легионов. Неожиданно Вар ощутил радостный подъем. Под его командованием окажется около двадцати тысяч элитных воинов! Даже если после умиротворения Германии народ Рима не будет произносить его имя с придыханием, как имя Юлия Цезаря, во всяком случае, его запомнят. Запомнят навеки!

— Я не подведу тебя, — склонив голову, заверил Вар двоюродного дядю своей жены.

— Если бы я в этом сомневался, ты не получил бы легионы, — ответил Август.

Во главе половины когорты союзных Риму германцев Арминий двигался к Поэтовио, городку в западной Паннонии. Этот городок был недавно отбит у мятежников легионом, вместе с которым сражались и германцы. Дезертиры противника говорили, что паннонцы намерены вновь захватить городок, и в окрестностях действительно продолжали рыскать шайки мятежников.

— Смотрите в оба! — призвал Арминий на гортанном родном языке. — Нам не нужно, чтобы варвары преподнесли нам неприятный сюрприз.

Кое-кто из германцев хмыкнул. По мнению римлян, они были еще большими варварами, нежели уроженцы Паннонии. Впрочем, это не мешало германцам служить Риму. Почему бы и нет? Август хорошо платил, чего никак нельзя было сказать о паннонских бунтовщиках, потому перебежчиков было мало.

— На открытой местности нечего бояться, — сказал кто-то из воинов. — Мятежники при всем желании не смогут устроить засаду в таком хилом лесочке.

— Все равно держите ушки на макушке, — повторил Арминий.

Германец кивнул, но не в знак согласия, а скорее в знак нежелания спорить. Арминий прекрасно это уразумел, он и сам достаточно часто так поступал.

По правде говоря, воина можно было понять: в глазах германцев местность, по которой они двигались, пусть и поросшая деревьями, не являлась настоящим лесом. Паннония находилась к югу от Дуная и далеко к востоку от исконных владений херусков, племени Арминия. Эта страна отличалась непривычным для северян теплым и сухим климатом, и леса здесь были не такими, как у них на родине, а редкими, изобиловавшими дубами, ясенями и другими широколиственными деревьями. Здесь нельзя было найти ничего похожего на сумрачные, непролазные чащи Германии с косматыми елями и соснами, высящимися над густым подлеском из кустов и папоротников, с узкими, извилистыми тропками, что петляют между коварными топями, подстерегающими неосторожного путника.

Лишь поколение назад, вскоре после того как легионы добрались до Рейна, Рим продвинул свою границу к Дунаю, протекающему в этих краях. Расчетливый Август желал передвинуть границу на восток, к Эльбе: тогда ее протяженность сократилась бы на сотни миль, следовательно, для ее охраны понадобилось бы меньше легионов.

Поначалу жители Паннонии не слишком возражали против появления чужаков, но лишь пока не выяснили, что римское вторжение идет рука об руку со взиманием невиданно высоких налогов, которое они сочли настоящим порабощением. Тогда они восстали под началом двух вождей по имени Бато и третьего по имени Пинн. Мятежники сражались доблестно, война была кровавой, но Рим располагал превосходящими силами и постепенно брал верх.

Чтобы добиться своего, Август вознамерился поработить и Германию, но германские племена оказали пришельцам более серьезное сопротивление, чем жители Паннонии. Германцы высоко ценили свою свободу, и если соглашались поступиться ею, то лишь в обмен на материальные блага — вино, серебряные чаши и золотые монеты, дающие человеку ощущение собственной значительности.

Вот почему в то время как многие германцы решительно отстаивали свою независимость, другие с готовностью вступали во вспомогательные когорты при римских легионах. Кого-то из них манили приключения, кто-то хотел разжиться серебром, чтобы вернуться в родное племя состоятельным (по меркам Германии) человеком, а кто-то вовсе не собирался возвращаться домой, а намеревался после двадцати лет службы получить римское гражданство и обосноваться в империи.

Германцы Арминия были одеты на римский манер, как и он сам. На Арминии были подбитые гвоздями калиги, звонкая кольчуга, прикрытая доходившим до колена шерстяным плащом, и железный шлем с поперечным гребнем — такой гребень, а не продольный служил отличительным знаком командира. Воины его носили бронзовые шлемы — более дешевую разновидность обычного шлема легионера — и овальные щиты, не такие большие, как прямоугольные щиты римлян.

Но оружием они предпочитали пользоваться своим, германским. Их копья были длиннее и крепче римских пилумов и годились как для метания, так и для колющих ударов. Мечи германцев, которыми удобно было рубить сплеча, были вдвое длиннее коротких легионерских гладиусов, предназначенных для того, чтобы наносить колющие удары из-за щитов в ближнем бою. Поскольку германцы, как правило, превосходили римлян ростом пальца на четыре, их руки тоже были длиннее, и они могли разить клинками на большем расстоянии, нежели легионеры.