Радуга Над Теокалли

— Тогда, друг мои, выход один — женись на ней, освободи ее перед этим и все! Конечно, это вызовет недовольство некоторых старейшин, но тебе это постепенно простится, правда, путь наверх будет закрыт. Вот, что значит молодость и неосмотрительность!

— Я… — попытался оправдаться Амантлан, но понял, что это бесполезно. Попытайся он теперь опровергнуть обман и тогда совершенно упадет в главах уважаемого человека, мнением которого он очень дорожил.

— Надеюсь, что твоя рабыня действительно так хороша, что стоит тех разочарований, которые она мне доставила!

— В этом — ты можешь быть спокоен. Она удивит и восхитит любого!

— Что ж, тогда ищи успокоение в этом! — Тлакаелель даже не пытался скрыть своего разочарования. Очень огорчил его друг своим опрометчивым поступком.

Амантлан усмехнулся, он представил вновь весь дневной разговор с Иш-Чель и свое глупое положение.

"Женись! А если она этого не захочет? Собственно, а я этого хочу ли?!"

Все было сказано, еще более разочарованный и злой Амантлан стал собираться домой. Для него уже давно стало понятно, что его привязанность к рабыне проявилась, прежде всего, из эгоистических соображений.

Тема, затронутая Тлакаелелем в разговоре, взволновала Амантлана. Он впервые сомневался в правоте друга. Возможно, как всегда, мудрый советник преследовал великие цели, видел будущее далеко впереди, но просто так переписывать историю народа, Амантлан считал преступлением. Зачем же ее искажать? А любое исправление — это искажение драгоценных слов, неоспоримых реальных фактов.

Достойные люди писали столько лет правду об их тяжелой жизни, скитаниях и ошибках, без одобрения совета старейшин не записывалось ничего. Старейшины обсуждали и принимали решение, достоин ли какой-либо факт быть внесенным в Кодексы. Ничто не ускользало от их внимания. Особенно все считали важными данные об их прошлой жизни при угнетателях. Сам факт, что униженные ацтеки посмели восстать, мог и вызывал только уважение и почитание потомков. А дальнейший захват власти — сколько полегло народа, сколько сил стоило эту власть центролизовать и удержать. Страницы Кодекса о построении их государства заставляли гордиться предками. И вот здесь, сейчас, просто так, одному, пусть самому-самому мудрому и образованному человеку в государстве, вдруг пришло в голову, что в Кодексах может содержаться то, что не будет вызывать восторг потомков.

Но люди жили, что же придумывать их жизнь заново? Но для чего? А пройдет еще несколько десятков лет, будет новый мудрый советник тлатоани, и снова перепишут историю? Как же так! Получается, что его дети и внуки никогда не узнают правды?! Как можно допустить, чтобы каждый преходящий к власти брался судить и переиначивать исторические факты? Хорошо, что в настоящий момент еще живы те, кто помнит хоть что-то, бережно передает по крупицам свои знания, и их так же бережно записывают в Кодексы, дополняя, а не вычеркивая. Над решением этой проблемы нужно было подумать и поступить по совести, по его совести, так как именно он представляет. Возможно, впервые, пойти против Тлакаелеля. Амантлан не представлял, как он будет решать эту проблему, но знал, что не позволит уничтожить старые Кодексы.

Грустные мысли еще больше, усугубили его плохое настроение. Он понял, что никакая прогулка не развеет их, пока не будет обговорено положение странной женщины, появившейся в его доме.

Но, прежде всего ему предстояло решить, что хочет он. К несчастью, ответа на этот вопрос у него не было, а потому он недовольно ворочался на жестковатых досках каноэ, которое направлялось к его загородному дому.

Становилось все темнее. Прозрачная вода озера, вечернее благоухание садов чинампе приятно пьянило своим ароматом, постепенно успокаивая. Мысли стали принимать более мирное, направление. Ему пришлось согласиться с тем, что предложение Тлакаелеля (всё-таки мудрец!) было самым верным — он может спасти рабыню, сделав своей женой. Но тогда действительно летели в пропасть долгие годы его упорного продвижения наверх.

Амантлан понимал горечь друга, который вкладывал в его продвижение столько сил. А сколько усердия пришлось приложить ему — Амантлану, чтобы стать одним из четырех военачальников Анауака! Он — сын простого ремесленника прошел весь путь от воина-ягуара, забыв, что такое спать на мягкой постели, стал гордостью своей страны и вот… теперь одним решением откинет себя, сам, вниз! Какая беспечность! Воистину в детстве он сделал правильное решение, сбежав из телъпочкалли, потому что, даже повзрослев, совершенно не способен стать мудрецом. Вот уж тламатиниме, не мучались бы от неразрешимого для него вопроса.

— О, боги!

Точно, он попал под какие-то чары! Как же он мог забыть о Шочи! Его прекрасная гордая Шочи — сестра Ицкоатля.

Амантлан почувствовал себя совершенным негодяем — два года он добивался внимания сестры тлатоани. Добился её любви, которая давала ему новые перспективы, а теперь совершенно не вписывалась в его новые планы.

Руки Амантлана невольно сжали голову, действуя как бы самостоятельно от него. Тонкие пальцы надавили переносицу, затем сжались, и крепкий кулак внушительно ударил, хозяина в высокий лоб. Еще раз, подтверждая его полную растерянность.

Рабыня могла подождать, к тому же сам он совершенно не знал, что ему делать. А вот Шочи могла и не простить его отсутствия. Он был в городе уже неделю, а до сих пор не появился в её саду. И тут Амантлан понял, что ему совершенно не хочется встречаться с девушкой.

Мотнув головой, он взглянул на звездное небо и огорченно вздохнул, пытаясь отогнать переплетение мыслей. Ситуация, в какую он сам себя загнал, начала обретать четкие линии.

"Что же я имею? Если продолжать морочить голову сестре тлатоани, можно либо с ним породниться, либо, если у Ицкоатля имеются свои виды на будущее сестры, попасть в еще большую яму. Еще несколько дней и тлатоанй явно кто-то донесет о редкой рабыне, и тогда мне никак не объяснить, почему я задержался и не подарил ее своему правителю. Ситуация хуже не придумаешь… Тут уж действительно, пахнет изменой. Это я-то изменник! Вот глупость! Только у меня достаточно врагов, которые постараются извлечь из этого выгоду и окончательно меня уничтожить. Пожалуй, дело даже и не в том, что я не хочу её отдавать. Пожалуй, это даже и поздно… Наверняка тлатоани уже доложили обо всем, а он теперь выжидает, проверяет, как долго я буду бездействовать! Хорошо еще, что меня не отправили сразу же в новый поход. Боги! А, что же будет тогда с рабыней?! Ведь через десять дней я выступаю на тарасков! Этот поход затянется на много месяцев, скорее всего я вернусь, когда женщина уже родит… Просто замечательно! У меня совершенно не осталось времени! Хотя, что мне обдумывать? Только то, как убедить эту упрямую курицу добровольно выйти за меня замуж! Какое простое дело! Лучше несколько походов на тарасков!"

Каноэ коснулось скалистого берега — он прибыл в свой загородный дом, который купил у одного обедневшего пилли. Тому необходимо было рассчитаться с долгами, а его кредитор не желал иметь столь огромное имение. Пилли с трудом нашел на него охотника, который смог предложить пару десятков рабов и драгоценностей в придачу. Вполне разменная оплата.

Очертания белого здания светлели из-за деревьев, и многочисленных благоухающих кустов. Стояла тишина, наверное, все уже спали. Сначала Амантлан направился на женскую половину, где спали рабы, но потом передумал — он слишком устал и, к тому же, еще окончательно не успел убедить самого себя в необходимости жениться. Как ни абсурдно, но в душе он не мог не поиздеваться над собой, причем весьма едко, напомнив, как часто его хотели женить на самых красивых женщинах Теночтитлана, а теперь он сам вынужден уговаривать какую-то рабыню стать его женой. Ситуация достойная насмешки. Что ж он сам, вернее, откуда-то взявшаяся жадность, поставили его в эти нелепые условия. Но игра еще не проиграна! Кто его знает, возможно, она действительно родственница правителя Майяпана?! А это уже сулит некоторые интересные перспективы.