Возроди во мне жизнь

— Как думаешь, будет война? — спросила я. — Случится что-нибудь похуже нехватки чулок?

— Надеюсь до этого не дожить, — ответил он.

Он все еще пытался шутить в своей обычной мрачной манере, и я внезапно ощутила острую тоску оттого, что я — супруга Андреса Асенсио и кума Родольфо Кампоса, мне придется выслушивать длиннейшую речь этого убогого Фито, сочиненную им в минуты творческого вдохновения.

— Бедная девочка! — вздохнул папа, поглаживая меня по голове. — Лучше бы ты повременила с замужеством. Нашла бы себе жениха получше.

— Как хорошо, что у меня есть ты, — я потянулась, чтобы его поцеловать.

Мы начали играть и возиться, как когда-то в детстве. Я помогла ему надеть пижаму и пристроилась рядом. Так мы и лежали, пока не явилась недовольная мама и не напомнила, что уже поздно и мне пора домой. Сама она никогда не выходила из дома после пяти вечера — во всяком случае, без сопровождения мужа, так что мое поведение считала откровенно скандальным. Я встала.

— Я даже не знаю, что мне завтра надеть, — призналась я.

— Надень что-нибудь черное, — ответила Барбара, она раз вошла в комнату. — В черном ты всегда такая элегантная.

— Ладно, подберу что-нибудь, — попросила я, — а там спросим у моего ненаглядного.

Мне пришлось одеться именно в черное. Потому что на рассвете папа умер.

Я не люблю говорить об этом. Думаю, вся родня сочла его предателем. Даже мама, которая свято верит, что непременно встретится с ним на небесах. Организацию похорон взяла на себя Барбара. Я так и не смогла удержаться от рыданий на похоронах, хотя супруга губернатора и не должна показывать свою скорбь на людях. Я также не помню, как прошли последние месяцы губернаторства Андреса. Когда я опомнилась, мы уже жили в Мехико.

Глава 12

Я бродила по дому, как сомнамбула, пытаясь выдумать предлог, чтобы кого-нибудь пригласить. Я так скучала по обществу, что нуждалась даже в Андресе. Когда он на несколько дней уезжал, по своему обыкновению, я требовала, чтобы он поскорей вернулся, даже не стараясь придумать причину.

— Что с тобой происходит? — спросил он. — Да что ты все губы кривишь? Ты что, не рада меня видеть?

Мне не хватало слов, чтобы выразить свою скуку и страх, когда я просыпалась в постели одна, и как я злилась, что приходится заливаться слезами перед детьми и заниматься только их проблемами — другой компании у меня не было.

Я стала бесполезной и капризной, возненавидев те дни, когда он отсутствовал, я обдумывала меню ужинов и разъярялась, когда вечером он звонил по телефону и не появлялся. Даже не знаю, с чего вдруг меня обуяла такая тоска.

Вдобавок здесь не было моих подруг и соседок, а Барбара снова превратилась в мою сестру, живущую в Пуэбле, вместо личного секретаря и всё такое. Пабло уехал в Италию, Арисменди оказался фантазией, остался только Андрес, а он на многие дни бросал меня в одиночестве в доме на Лас-Ломас, я то и дело подходила к воротам, чтобы посмотреть, не едет ли он, и читала газеты, лишь чтобы узнать — не с Фито ли он и куда они отправились.

В доме я поддерживала прямо-таки нездоровый порядок, словно вот-вот поднимется занавес. Ни пылинки, ни соринки, ни единой полной пепельницы, ни одного ботинка или платья не на своем месте. Каждый день я красила ресницы, наряжалась, занималась гимнастикой и во всеоружии ждала его прибытия. Но он постоянно задерживался, и у меня возникало желание натянуть пижаму часов в пять, наесться печеньем с мороженым или арахисом с лимоном и чили, или всем сразу, чтобы набить брюхо и хоть на минутку ощутить прохладу между ног.

Однажды вечером, когда я уже весила на четыре кило больше, чуть меньше плакала и даже увлеклась чтением какого-то романа, явился Андрес, на лице у него было написано, что он хочет со мной спать. Я набросилась на него с претензиями, заявив, что вернусь домой, потому что ему плевать на меня и мои желания, на мои привычки и вкусы. Он развеселился, высмеяв мои толстые ляжки и всё болтал о каком-то своем деле с бог знает кем, не помню, как его зовут.

— Ну предложи хоть какую-нибудь идею! А то ты совсем потеряла интерес к моим делам. Ходишь, как во сне, — сказал он.

— Ты меня бросил, — ответила я.

— Ты меня утомила. Все ноешь и ноешь, что я тебя бросил! А если я в самом деле тебя оставлю? Вот возьму и пойду туда, где мне всегда рады. Потому что ты стала просто невыносимой. Ты бы лучше занялась каким-нибудь делом. Я, конечно, все понимаю: главный твой союзник умер, ты больше не губернаторша и теперь никак не можешь найти себе место под солнцем. Привыкай. Все когда-нибудь кончается. Конечно, здесь ты не королева, тебя не узнают на улицах, у тебя больше нет возможности устраивать свои праздники, благотворительные концерты и ездить со мной в горы. Здесь слишком много других женщин, для которых твое мнение не является истиной в последней инстанции; более того, многие даже считают его устаревшим. Ах, бедняжка! Почему бы тебе не поговорить с Биби? Или вступи в Национальную семейную лигу. Там очень много работы. Вот как раз сейчас они ведут антикоммунистическую кампанию, и им очень нужны люди. Завтра я представлю тебя кое-кому из них.

Я хорошо понимала, что все его антикоммунистические действия имеют лишь одну цель: вставить пистон Кордере, лидеру профсоюза. Я сама слышала, как он сказал по телефону губернатору Сан-Луис-Потоси, бывшему президенту крупной компании, что только оппортунисты и спекулянты всерьез верят в коммунистическую угрозу.

— Вы и сами прекрасно это понимаете, — сказал тогда Андрес. — Но это хороший повод дать пинка Кордере. Так ему и надо! Если вы решите этим заняться, можете на меня рассчитывать. Кстати, как насчет ужина в моем доме в ваш следующий приезд в Мехико? Моя супруга будет рада вас видеть.

— И кто тот человек, которого я рада буду видеть? — спросила я, пытаясь понять, какой ужин мне предстоит устроить и когда именно.

— Генерал Басилио Суарес, — ответил он и расхохотался.

— И почему ты решил, что я буду счастлива лицезреть этого осла? Да ты просто лжец! А тебе он зачем понадобился? Разве не ты прожужжал мне все уши, какое дерьмо этот контрреволюционер?

— До вчерашнего дня так и было, детка. А сегодня ты в последний раз назвала его ослом. Отныне для нашей семьи он станет самым разумным и мудрым человеком на свете. Можешь вообразить, он назвал действия Кордеры «социальными экспериментами, основанными на учениях дикарей». Ты же не станешь отрицать, что это просто находка!

— А мне Кордера нравится, — ответила я.

— Ты сама не понимаешь, о чем говоришь. Кордера — просто карьерист и провокатор. Все никак не перестанет кричать о классовой борьбе и власти рабочих. Генерал высказался не в бровь, а в глаз, прирожденный демагог. А сам Кордера, кстати, из богатеньких. Его папаша сдавал нам в аренду мулов, чтобы мы с братьями могли вывезти с поля зерно. До революции они владели огромным поместьем. Так что он может знать о голоде, о бедности, обо всем том, о чем теперь разливается соловьем? Да ни черта он об этом не знает, но его это и не волнует. Вот что он действительно хорошо умеет — так это лапшу на уши вешать. Да еще прибедняться: полюбите, мол, нас черненькими, беленькими нас кто угодно полюбит!

— А мне он нравится, — повторила я.

— Еще скажи, что тебе нравится его серый костюм. Ты и правда считаешь, что другого у него нет? Кругом одни тупицы. Да у этого козла еще триста таких, просто он всех надул. Лидер рабочих. Ну давай, беги к нему. Жаль, что мы бросили то дело с недвижимостью. Вот посмотришь на него на митинге. Всех обведет вокруг пальца, в особенности дур вроде тебя с этим «а мне он нравится».

— Все равно он мне нравится, — повторила я, довольная тем, что могу его позлить.

На самом деле я видела Кордеру лишь один раз — во время демонстрации, и мне действительно понравились его выступающие скулы и широкий лоб, но у меня не было возможности с ним поговорить.