Реликвии тамплиеров

Прохладный ночной воздух студил влажную сутану, и скоро я уже дрожал от холода. Мокрые сандалии хлюпали. Дорожка превратилась в болото и еще через милю уткнулась в заросли терновника. Я попытался найти обходной путь, но заросли казались бесконечными, так что пришлось двинуться напролом. Ветки, вооруженные сотнями острых шипов длиной в дюйм, были упругими, как сталь, и в конце концов вынудили меня повернуть назад и пробиваться обратно. А шипы кололи и царапали спину, капюшон и, что хуже всего, голые лодыжки. Подаренная Адриком сумка безнадежно запуталась в ветках, и я в полной панике кое-как освободился от нее, бросив последнее яблоко и остатки пива. Я уже плакал от боли и отчаяния, когда выдрался из последних запутанных веток и упал на землю, освещенную луной, на заросшем лугу, полном сухих папоротников. Впереди виднелась каменная стена, и я потащился к ней, пробиваясь сквозь шуршащие сухие стебли и листья. Взобравшись на стену, я огляделся.

Это была вершина холма. Слева темно-синей полосой виднелось море. Справа к востоку уходили холмы и овраги Южного Хэмса, туда, где далеко-далеко впереди вставала темная стена вересковых пустошей и высилась громада холма Угборо-Бикон, украшенного на вершине, как хохолком, кучей камней, — он резко выделялся на фоне еще более отдаленных и высоких холмов. Под этим холмом был мой дом. Там на кладбище покоились мои мать и отец. Мне тут же представилось, как у нас в камине горит огонь, распадаясь на тысячи ярких, словно драгоценные камни, угольков, — видение было столь явственным, что я почти ощутил на лице жар. Но это была всего лишь иллюзия, заставившая меня еще сильнее почувствовать холод мокрой, ледяной сутаны и одиночество. Тут я вспомнил слова Адрика и немного приободрился, по крайней мере чуть-чуть согрелся и был готов к тому, что мне предстояло. А предстоял мне нелегкий путь без малейшей надежды на безопасность и чье-то гостеприимство.

И вот я отвернулся от пустошей и больше не оглядывался назад, хотя и чувствовал их за своей спиной. Я потихоньку продвигался вперед, выбирая дорогу между папоротниками и кустами можжевельника. Луна уже стояла низко. Где-то посредине пути моя только что возникшая уверенность в себе вдруг сменилась жутким страхом; уши буквально встали торчком, ловя малейший звук. Конечно, я был здесь не один. Вокруг сновали и другие существа. Над головой носились летучие мыши. Кто-то шуршал в папоротниках. Потом мне послышались голоса — и я увидел невдалеке, на возвышении, крестьянский дом. Под низким навесом горел огонь — кто-то там не спал, занятый какой-то ночной работой, и громко проклинал ее. Я обошел этот дом стороной, оставив его далеко позади, как вдруг передо мной раздался ужасающий пронзительный вскрик. Тонкий, высокий, он секунду еще дрожал в воздухе, прежде чем смолкнуть, но лишь для того, чтобы раздаться снова, напоминая жуткое рыдающее завывание. Я бросился ничком на землю. Позади, возле дома, залаяли собаки. Уткнувшись лицом в траву, я сообразил, что звук этот означал вовсе не убийство или насилие и даже не появление вампира-кровопийцы — кричали лисы, у которых начался гон. Эти вопли я часто слышал, когда был мальчишкой. Снова поднявшись на ноги, я чуть не рассмеялся, подумав, что стал совершенно городским жителем, если сразу не распознал ночную песню лиса. Однако то был голос живого существа, почти человеческий, и он насмехался надо мной, пока я шел дальше в сторону моря.

Шагал я тяжело, все еще охваченный страхом. Но страх гонит человека вперед ничуть не хуже надежды, и вскоре я пересек дорогу, ведущую из Кэптона в Даунтон, — по крайней мере надеялся, что это именно кэптонская церковь виднеется справа. Теперь я шел через пастбище, и овцы разбегались передо мной подобно белым облачкам на небе. Уже почти занималась заря, когда я добрался до пологого склона, уходившего вниз, к городу. Дорожка исчезла во тьме. Воздух был неподвижен, а весь мир, казалось, собирался с силами, готовясь к восходу солнца и дрожа от нетерпения. Небо надо мной и впереди стало глубокого темно-синего цвета. Мое небо. Утренняя звезда — проблеск бледного янтаря над горизонтом — каждый день моего детства желала мне доброго утра. Воздух был напоен густым сладковатым ароматом вересковых пустошей. Потом над головой прошуршала летучая мышь, попискивая как заблудшая душа, которой и рассвет не несет никакого облегчения. И я ступил наконец на дартмутскую дорогу.

Это было замечательное место, сущее гнездо пиратов, жуликов и мошенников. Вдоль одного берега реки далеко тянулись верфи и причалы, а на широкое устье выходили фасадами красивые дома, глядя в сторону небольшой деревушки Кингсвиар — тесно сбившихся в кучу мазанок на другом, дальнем берегу. Были тут и замок, охранявший устье реки, и богатая церковь, в которой и воры, и рыбаки могли спасать свои души и облегчать совесть. Я был здесь один раз по поручению аббата, сопровождая нашего казначея Айво, когда тот получал присланные нам из Кимпера настенные гобелены. Тогда я успел побродить вокруг гавани, наблюдая, как с кораблей и лодок выгружают рыбу, разные сундуки и мешки. А потом стоял, впитывая звуки и виды, когда какой-то рыбак вдруг заорал и швырнул к моим ногам что-то толстое и блестящее. Я глянул вниз и уставился в морду настоящей горгульи: огромный рот, похожий скорее на узкую щель, полную зазубренных зубов, вытаращенные глаза, куча рогов и шипов.

— С этим демоном можно поиграть, молодой хозяин! — захохотал рыбак, и я посмотрел еще раз, более внимательно. Да это ж рыба, просто рыба! Чудовищная рыба, несомненно, но рыба. — Это морской черт, мальчик! Похабный на вид, сущий урод, но мясо вкусное!.. — И он причмокнул губами, изобразив непристойный поцелуй. Взбешенный, я так пнул эту гнусную рыбину ногой, что она взлетела в воздух и врезала рыбаку по темечку, сбив прямо в трюм его суденышка. С других судов послышались хохот и ругательства, а Айво в этот самый момент поволок меня к нашему фургону, выкрутив мне ухо своими тонкими пальцами, привыкшими пересчитывать монеты.

А сейчас я прокрался мимо спящего у ворот стражника и нырнул в путаницу переулков, круто спускавшихся к воде. Заметили меня только жирные коты с причалов. Справа нависала громада церкви. Я поднял взгляд на колокольню, и голова закружилась. Привалившись к стене, окружавшей церковный двор, полумертвый от усталости и голодный до обморока, я осознал, что будет, если меня поймают: потащат в тюрьму и закуют в колодки как бродягу. Горожанам это доставит массу удовольствия, а потом сэр Хьюг перережет мне глотку.

О еде оставалось только мечтать, так что придется довольствоваться одним сном. Я сумел кое-как перелезть через церковную стену, ободрав ладони, и мешком свалился по другую ее сторону. Пробрался сквозь густую траву и крапиву к темной купе тисов, образующих беседку свисающими до земли ветвями. Разворошив пахучие листья, я пролез внутрь, рухнул на покрывающие землю молодые побеги и мох и в тот же миг заснул.

Когда я проснулся, был уже день. Солнце пыталось пробиться сквозь завесу моросящего дождя. Капли воды с ветки надо мной падали мне на сутану. На груди уже образовалось здоровенное мокрое пятно. Я хорошо отдохнул. Интересно, сколько же я проспал? Судя по всему, продрых весь день и всю ночь. Я просунул голову между ветвями тиса и тут же дернулся назад. В двух ярдах от моего убежища стояли двое мужчин и, когда я выглянул, как раз сняли с плеч лопаты и начали копать землю. Я выругался про себя, оказавшись в ловушке неизвестно на какое время. Между тем я подыхал от голода, а здоровенный глиняный кувшин и кожаная сумка, которую эти могильщики положили на землю рядом с собой, еще больше ухудшали мое положение. Я попытался представить, что они принесли. Пиво и солонину? Овсяные лепешки? Может, мясной пирог? Нет, это было просто невыносимо! Живот забурчал, потом взвыл. Я сунул в рот край промокшей сутаны и принялся его жевать.

Могильщики копали весьма усердно, а земля, видимо, была мягкая, так что их работа продвигалась быстро. Они уже здорово углубились, выкапывая яму посреди других могильных холмиков. И я сообразил, что надо предпринять. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они наконец погрузились так глубоко, что, когда в очередной раз нагибались, совершенно скрывались из виду. И я благословил покойника, для которого они рыли могилу. Он, видимо, был человеком важным, иначе могила для него не была бы столь глубока: могильщики уже ушли в землю футов на шесть. И теперь я видел лишь лезвия лопат, мелькавшие над краем могилы, когда они выкидывали вынутую землю. Мое время настало. Я выскочил из-под тисов, сцапал кувшин с сумкой и быстро перебрался через стену.