Невеста каторжника, или Тайны Бастилии

Марсель и Адриенна, глубоко тронутые ее рассказом, молча ждали продолжения.

— Анатоль, узнав о моем побеге из монастыря, просто обезумел от ярости и грозился застрелить меня, как только отыщет. Он не сделал этого. Он поступил страшнее. Найдя меня, он увез в Париж, в наш фамильный дворец. И здесь он принудил меня отдать руку слепому старику Каванаку, чтобы я перестала носить родовое имя Бофоров. Но это стало лишь новым началом моих страданий. Когда Каванак, исполнивший подлую волю Бофора, отняв мою свободу и имя, умер, это ничего не изменило — я по–прежнему осталась беззащитной узницей в полной власти моего гонителя.

Марсель в волнении прижал руки к лицу. Ненависть с новой силой вспыхнула в его сердце.

— И тут ты появился в Париже. Но я не успела порадоваться вести, что ты жив и здоров, как вдруг узнала, что тебя заключили в казематы Бастилии. Я убежала… А вскоре ищейки Анатоля отыскали меня и снова вернули в мою темницу, а тебя, как он сам злорадно сказал мне, заковали в цепи… Чтобы хоть как‑то облегчить твою участь и смягчить каменное сердце брата, я решилась умереть. А когда он однажды в ярости замахнулся на меня кинжалом, я поняла, что лучше самой покончить с собой, чем ждать, когда он меня рано или поздно убьет. С давних времен у меня был припасен яд, который я всегда носила с собой. И вот, решившись, я вылила отраву из пузырька в бокал и поднесла к губам. И в это мгновение в комнату вбежала Адриенна и вырвала у меня из рук бокал, который я едва успела пригубить. Но я уже потеряла сознание — видимо, нескольких капель яда было достаточно, чтобы лишить человека чувств. Когда я в оцепенении распростерлась на полу, все сочли меня мертвой. Даже моя верная Адриенна не усомнилась в этом.

— Это правда, — сказала девушка. — Лекари тоже подтвердили, что вы умерли. И все же мне не верилось — в гробу вы казались просто крепко спящей. Я несколько часов провела у вашего изголовья, надеясь отыскать в вашем лице признаки жизни, как вдруг явился герцог и приказал слугам отнести гроб в фамильный склеп.

— Да, — проговорила Серафи. — Анатоль наконец достиг своей цели — я лежала в гробу, а мой сын томился в оковах в темнице. Герцог мог быть спокоен… Но я не умерла! Я только лежала в оцепенении и не могла пошевелить даже пальцем, хотя и слышала все, что происходило вокруг. Этих ужаснейших часов моей жизни я никогда не забуду! Еще и теперь при этом воспоминании у меня кровь стынет в жилах. Я слышала, как Анатоль приказал отнести меня в склеп, я слышала, как Адриенна умоляла его отложить погребение на пару дней…

— О, Боже! — тихо простонал Марсель. — Какой ужас!

Серафи продолжала, прерывисто дыша:

— Каждую минуту могли явиться слуги, чтобы привинтить крышку. Тогда бы я быстро задохнулась. И остановить их было невозможно — я не в силах была даже застонать! Яд не убил меня, а словно сковал. Но это состояние было хуже смерти…

Серафи умолкла. Воспоминания были так ужасны, что ей надо было перевести дух и снова собраться с силами, прежде чем продолжить скорбный рассказ.

Адриенна, сидевшая сбоку, незаметно смахнула набежавшие слезы и прикрыла лицо руками, чтобы спрятать пылавшие от гнева щеки.

Помолчав, Серафи продолжала:

— Адриенна оставалась возле меня и в склепе. Она осталась верна мне и после моей смерти… Но вот пришли слуги, закрыли гроб крышкой, — кто опишет мое отчаяние? — и я услышала скрип винтов. Я была похоронена заживо! Все было кончено! Но я не умерла, и хотя пошевелиться по–прежнему не могла, мне показалось, что кровь снова быстро побежала по жилам. Но все уже было поздно… Гроб завинчен наглухо, спасения нет…

— Крышка недолго закрывала гроб, госпожа Каванак, а не то бы вы умерли от удушья, — робко вмешалась Адриенна. — Как только слуги удалились, на помощь пришел мушкетер Делаборд — он спрятался неподалеку по моей просьбе. Я показала ему на гроб, и он, поняв меня с полуслова, сломал винты и сдвинул крышку.

— Я помню это блаженное мгновение, — проговорила Серафи. — Хотя я искала смерти сама, но испытать муки заживо погребенного — выше всяких сил. Я по–прежнему не могла шевельнуться. Но хотя голова моя была словно в тумане, чувство самосохранения начинало просыпаться. И ощущение, которое словно пронзило меня, когда упавшая крышка грохнулась на пол, показало мне, что я уже готова вернуться к жизни. Оцепенение начало отпускать, кровь быстрее заструилась по жилам. Я медленно, с трудом приподняла веки. Мне чудилось, что я просыпаюсь после долгого сна. Я вздохнула, и словно тяжелое бремя свалилось с сердца. Под серыми сводами склепа было светло, на алтаре горели свечи. Я нашла силы приподняться и оглядеться. В склепе оставалась одна Адриенна, она заснула на ступеньке алтаря, прислонившись головой к моему гробу. Я решилась уйти, не тревожа ее. И, осторожно выбравшись из гроба, крадучись пробралась к выходу из подземелья. У меня оставался неисполненный долг — охранять сына от преследований Анатоля.

— Теперь я понимаю, милая матушка, — проговорил Марсель. — Ты приняла облик и роль того таинственного явления, которое суеверные часовые называют привидением Бастилии и которое вывело меня из ее казематов.

Серафи кивнула и слабо улыбнулась, пояснив:

— Я воспользовалась старинным преданием, будто по Бастилии по ночам бродит призрак мадам Ришмон, и пробралась в крепость беспрепятственно… Я же помогала и старому греку…

— Ты так же являлась мне и в Тулонской тюрьме, — напомнил Марсель.

— Да, — подтвердила Серафи. — Я старалась использовать малейшую возможность, чтобы увидеть тебя. Это было огромной радостью для меня — неузнанной пробираться к тебе и чем только возможно облегчать твои страдания… — Она умолкла и, решившись, настойчиво проговорила: — Теперь, Марсель, когда ты знаешь все, возвращайся в Версаль к королю и оставайся рядом с ним. Он любит тебя и сумеет защитить от любой опасности.

Марсель мягко проговорил:

— Мне хотелось бы увезти тебя отсюда, милая матушка. В моем Парижском дворце ты чувствовала бы себя в полной безопасности и покое.

Адриенна горячо поддержала его:

— Соглашайтесь, госпожа Каванак! Это будет просто замечательно!

Но Серафи покачала головой и промолвила с неожиданной твердостью:

— Нет, дети. Оставьте меня здесь, не опасайтесь за меня. Что еще может со мной случиться? За вас я спокойна и теперь с радостью умру.

— Не надо говорить о смерти, матушка, — укоризненно произнес Марсель. — Ты отдохнешь, поправишься и проживешь еще немало счастливых дней. Но мне приятней было бы, если бы ты поселилась в моем дворце, а не оставалась в этом отрезанном от мира Сорбоне.

— С этим дворцом у меня связано столько воспоминаний, что мне хотелось бы остаться здесь навсегда, — задумчиво проговорила Серафи. — Да и чистый лесной воздух для моего здоровья полезнее душного воздуха Парижа.

— Что ж, с этим трудно спорить, — сдался Марсель. — Тут я должен согласиться с тобой. Хотя в Париже у меня тебе было бы удобно и спокойно.

— Нет–нет, мой милый, оставим это, — сказала Серафи. — Да и дорога для меня слишком далека и трудна. Я чувствую, что мне просто не хватит сил.

Марсель понял, что спорить бесполезно, кивнул и, казалось, найдя верное решение, сказал:

— Я отправлюсь в Версаль и попрошу короля отпустить меня на некоторое время. И тут же вернусь в Сорбон, чтобы быть рядом с тобой.

— Ах, сын мой, — растроганно промолвила мать. — Я так долго была в разлуке с тобой, что с радостью готова согласиться, чтобы ты неотлучно был со мной. Но у тебя есть сыновний долг и перед королем, твоим отцом. Поэтому поспеши к нему без сомнений и будь рядом с ним. А добрая Манон и милая Адриенна останутся со мной.

— Они тоже могли бы переехать с тобой, — снова вернулся к своему предложению Марсель. — Король, конечно, позволил бы Манон оставить дворец, чтобы сопровождать тебя. И у меня во дворце все вы были бы в полной безопасности от любых козней Бофора.

— Теперь я больше ничего не боюсь, — повторила Серафи. — Анатоль не посмеет что‑либо предпринять против нас. Да и за тебя я спокойна. Случилось самое важное — твой отец с любовью принял тебя. Поезжай в Версаль, король ведь не знает, что ты здесь.