Савмак. Пенталогия (СИ)

  Обложив свеженасыпанные курганы порыжелым к концу осени дёрном, воины наломали на краю болота сухого камыша и тростника, разожгли вокруг курганов костры, наварили из удушенных арканами коней павших товарищей мяса и устроили по ним скудные поминки.

  Закат давно угас за Таврскими горами, сменившись непроглядной тьмой, когда Марепсемис, участвовавший вместе с братом и сынами в похоронах и поминках, приказал разбросать остатки поминального мяса на курганах и возвращаться к городу. Но вождь напитов Скилак, с подачи сына Ториксака подсказал вождю войска, что будет лучше, если они заночуют здесь. Перед рассветом они проводят до большой дороги своих раненых, которых раза в три больше, чем убитых, и отошлют их домой, дабы они не были обузой для войска, а затем при свете дня спустятся по косогору к заливу. Тогда феодосийцы решат, что царь прислал к городу сильное подкрепление.

  Марепсемису хитрая придумка вождя напитов очень понравилась. Уезжая с братом, сынами и двумя сотнями сайев при свете сготовленных на скорую руку факелов на хору, он назначил Скилака страшим над остающимся у могил войском, и велел ему завтра не спешить с возвращением, а если утро будет туманным, непременно дождаться, пока туман растает.

  По дороге Марепсемису внезапно пришла в голову ещё более хитрая задумка. Почему бы, пока неапольские греки будут строить тараны, а воины - мастерить новые стрелы взамен щедро истраченных минувшим утром, не попытаться склонить вождя феодосийцев Лесподия сдать ему город? Это позволило бы ему утереть нос молокососу Палаку и уберечь от новых смертей и увечий своих воинов. Вернувшись в облюбованную им на время осады усадьбу против западных ворот, Марепсемис поделился своими мыслями с братом Эминаком и тысячником Камбисом и получил от них самое горячее одобрение.

  На другой день, после того, как четыре вождя с племенными бунчуками и многотысячными дружинами вернулись к Феодосии, один из телохранителей Марепсемиса, обладавший звучным голосом и хорошо говоривший по-эллински, поскакал к западным воротам, размахивая над головой вместо меча или копья зелёной сосновой веткой.

  Остановив коня шагах в двадцати от наглухо закрытых ворот, он, задрав голову, скользнул надменным взором по курчавобородым лицам греков, удивлённо глазевших на него из башенных бойниц и с зубчатого гребня стены над воротами. Выдержав долгую паузу, он зычно прокричал, что глава скифского войска царевич Марепсемис зовёт вождя феодосийцев Лесподия к себе в гости, чтобы обсудить условия, на которых Марепсемис согласился бы увести своё войско с феодосийской хоры. Если феодосийцы согласны начать мирные переговоры, то Марепсемис готов дать своего брата Эминака в заложники на то время, пока Лесподий будет его гостем.

  После недолгого совещания с частью демиургов, оказавшихся в этот час вместе с номархом на верхней площадке одной из привратных башен, Лесподий, показавшись в своём великолепном красносултанном шлеме между мерлонами, крикнул посланцу Марепсемиса, что он готов встретиться с царевичем. Молодой скиф потребовал от него клятвы всеми эллинскими богами, что феодосийцы отпустят царевича Эминака после того, как переговоры закончатся. Лесподий без раздумий поклялся.

  - Гляди же! Если обманете, месть Марепсемиса будет ужасна - он не оставит в вашем городе ни одной живой собаки и кошки! - весело пригрозил марепсемисов посланец, разворачивая вьюном коня и посылая его с места в галоп хлёсткими ударами по мускулистому крупу колючей сосновой веткой.

  Пять минут спустя набившиеся, как пчёлы в улей, на западные стены и башни феодосийцы увидели скачущего ленивой рысцой к Большим воротам одинокого всадника на белом в тёмных яблоках коне, с искрящимися на одежде, оружии и конской сбруе золотыми блёстками.

  Убедившись, когда всадник приблизился, что это на самом деле царевич Эминак, Лесподий отдал через Никия команду страже открыть ворота и поспешил с башни вниз.

  Успев сесть на коня, номарх обменялся с царевичем сдержанными приветствиями в створе ворот и велел Никию и двум десяткам своих телохранителей проводить гостя в пританей, где его ждёт хорошее угощение. Никий просился сопровождать номарха к скифам, но, поскольку Эминак приехал один, этот вопрос отпал сам собой.

  Выехав шагом за ворота, тотчас со стуком захлопнувшиеся у него за спиной, Лесподий поскакал рысью по той же дороге, по которой только что приехал Эминак. Как и у Эминака, у него на поясе висели меч и кинжал, не уступающие по красоте и богатству отделки поясу и оружию царевича.

  В том месте, где дорога уходила в клеры, Лесподия ждали полсотни скифов. Взяв феодосийского вождя в плотное кольцо, они препроводили его на подворье ближайшей усадьбы. Там номарх спешился и, по привычке держа левую ладонь на позолоченном яблоке меча, вошёл вслед за сотником марепсемисовых телохранителей в дом.

  Марепсемис сидел со скрещенными ногами на роскошном чепраке, расстеленном на выложенном незатейливым геометрическим узором мозаичном полу напротив входа в андрон, и с видимым удовольствием смаковал маленькими глотками вино из рельефной золотой чаши. Больше в комнате никого не было. Приведший Лесподия сотник, повинуясь движению бровей Марепсемиса, пятясь, вышел обратно во двор и притворил за собою обе дверные створки, охраняемые снаружи двумя стражами.

  Стараясь выглядеть спокойным и невозмутимым, Лесподий слегка поклонился и сдержанно приветствовал старшего сына покойного царя Скилура, буравившего его из-под насупленных бровей своими маленькими кабаньими глазками. Ответив вождю феодосийцев эллинским: "Хайре!", Марепсемис, указав на расстеленный напротив узорчатый чепрак, пригласил гостя садиться по-скифски, поскольку бежавший хозяин усадьбы не оставил тут даже сломанного стула. И царевич громко загоготал во весь широкий желтозубый рот. Говорил он со своим гостем по-эллински, хоть и с грубым варварским акцентом, но вполне внятно. Неуклюже сев на указанное ему место, Лесподий, не снимая шлема (поскольку и Марепсемис был в башлыке), сказал, что прибыл выслушать его условия.

  - Э-э... Давай сперва выпьем за встречу... и за то, чтобы наши переговоры прошли успешно. Эй, Габаз!

  На зов царевича тотчас появился из правых боковых дверей (дверные пологи, как и ковры, циновки и всё прочее, тоже были все сняты и увезены дотошным хозяином в город) один из его слуг с серебряной чашей и козьим бурдюком. Вручив с молчаливым поклоном чашу Лесподию, слуга наполнил её до краёв тёмным вином, затем долил вино в чашу царевича.

  - Мы, эллины, не пьём неразбавленное вино, - сказал Лесподий.

  - Ну и дураки! Ха-ха-ха! - опять захохотал Марепсемис, заколыхавшись, как переполненный бурдюк, всем толстым телом, пролив немного вина себе на пальцы. - Ну отлей, сколько хочешь, своим богам.

  Отведя руку с чашей в сторону, Лесподий вполголоса произнёс: "Жертвую это вино Зевсу Спасителю, Аполлону, Артемиде и Афине" - и вылил на мозаичный пол добрую половину.

  - Габаз, долей гостю в чашу воды, - велел Марепсемис, обсасывая смоченные вином пальцы.

  Слуга метнулся на соседнюю кухню и тотчас вернулся с бурдюком, наполненном заранее из протекавшего неподалёку от усадьбы ручья, в котором скифы поили коней. Скривив рот в презрительной гримасе, слуга долил в подставленную Лесподием чашу воду и, повинуясь жесту царевича, скрылся в соседней комнате.

  Сверля друг друга глазами, Лесподий и Марепсемис, не отрываясь, медленно осушили чаши до дна. Утерев тыльной стороной ладони мокрые усы, Лесподий спросил:

  - Ну так как же мы можем покончить с этой дурацкой войной?

  - Хочешь мира? - ухмыльнулся кончиками губ Марепсемис.

  - Хочу.

  - А Палак хочет, чтобы я взял Феодосию любой ценой. Сегодня он прислал мне подмогу - четырёх вождей с десятью тысячами воинов. Вы, наверно, видели... Так что у меня здесь уже двадцать тысяч воинов. А у тебя сколько? Тысячи две наберётся?

  Лесподий угрюмо молчал.

  - А если и этого будет мало, Палак по первому моему требованию пришлёт мне ещё. Слышишь стук? Знаешь, что это? Пойдём, покажу!