Савмак. Пенталогия (СИ)

  Вскоре боспорцы отворили ворота, вынесли на руках и перекинули через ров дощатый помост.

  Как и было вчера договорено с Дионисием, первой выехала из ворот одвуконь сотня ториксаковых сайев - без самого Ториксака и без оружия. Удержавшись от желания пустить коней в галоп, они проскакали отделявшее их от царя и вождей расстояние сдержанной рысью. Прокричав вразнобой виноватыми голосами здравицу царю Палаку, они съехали с дороги и встали лицом к воротам справа от царя и его отряда. Палак велел отпустить сатавков. Те порысили с поднятыми копьями к мосту и, как только скрылись в узкой пасти ворот, оттуда выехал в сопровождении двух вооружённых сайев Главк. Подъехав к раскрывшему с приветной улыбкой объятия Палаку, Главк соприкоснулся с ним щеками, пожал руки Лигдамису и Иненсимею, обнялся и "поцеловался" щеками с братом Дионисием.

  По команде Палака охранники освободили дорогу полимедовой кибитке. Сидевший с самого выезда из скифского лагеря на облучке рядом с возницей-сатавком Полимед молча отвесил царю Палаку прощальный поклон. Проехав шагов пятьдесят рысцой, дальше кибитка рванула галопом. Как только она проскочила ворота, оттуда выехали две пароконные телеги, а за ними - сотник Ториксак и два его полусотника. Едва они оказались за рвом, греки утянули мосток обратно за стену и с лязгом захлопнули обшитые снаружи почерневшими медными полосами воротные створы.

  Приветствуя Палака, Лигдамиса, Иненсимея и остальных, Ториксак выискивал в толпе вождей отца. Заметив его недоумевающий взгляд, Палак пояснил, что вождь Скилак с напитами и десятитысячным войском Марепсемиса и Эминака послан захватить Феодосию. Тем временем воины Ториксака торопливо разобрали из телег своё оружие: щиты, копья, мечи, акинаки, гориты.

  Отправив Ториксака с его сотней, Тинкаса с царским бунчуком, тысячников и вождей в табор и назначив Лигдамиса в своё отсутствие старшим над войском, Палак решил проехаться вдоль Длинной стены и попытаться отыскать в ней слабые места. Взяв с собой только виночерпия с запасом вина, конюха с парой запасных коней, оружничего, глашатая, всегда и везде сопровождавших царя, а также Иненсимея, Главка, Дионисия, три десятка молодых друзей и три сотни телохранителей, он неспешно порысил к Меотиде, держась на расстоянии полёта стрелы от тянувшейся справа по гребню невысокого, поросшего густой травою и колючими кустами вала серой зубчатой стены, перемежаемой через каждые 150-200 шагов прямоугольными башнями. По пути Палак выслушал подробный рассказ Главка о его пребывании в Пантикапее.

  Выехав на высокий обрывистый берег Меотиды, вогнутый, подобно гигантскому луку, в южную сторону, Палак и его спутники выяснили, что обойти стену понизу морским побережьем, как они рассчитывали, не получится: нигде за стеной, сколько хватал глаз, не было видно удобного выезда наверх; боспорцы просто всех их там перестреляют и забросают с кручи дротиками и камнями.

  Вернувшись к полудню в табор на берегу озера, пообедали, часок отдохнули и поехали вдоль стены к Эвксину. Проложенная по хребтам и макушкам возвышенностей, Длинная стена к югу от большой дороги изгибалась довольно круто к востоку, огибая две глубокие котловины с тремя большими, круглыми, как блюдца, озёрами. Спустившись по крутому каменистому склону с высокой горы, стена заканчивалась на северном берегу широкого лимана, стальным извилистым клинком глубоко вспоровшего сушу с юга на север. Проехав пологим, изрезанным многочисленными узкими бухточками западным берегом до самого Эвксина, Палак и его спутники убедились, что вплавь эту природную водную преграду не преодолеть из-за её ширины и крутизны противоположного берега.

  Итак, к возведенной на кручах и валах и защищённой спереди глубоким, широким рвом каменной стене с таранами нигде, кроме единственных ворот, не подобраться. То, что из Неаполя виделось Палаку лёгкой преградой, при взгляде сблизка казалось почти непреодолимым. Но сумел же ведь Александр Великий захватить неприступный, окружённый морем Тир, значит, и у него должно получиться!

  Собрав вечером тысячников и вождей в своём шатре, Палак спросил у них, кто может подсказать, как преодолеть Длинную стену. Вопрос царя повис в воздухе. Одни, встретив обращённый на них взгляд, со вздохом разводили руками, другие, опустив глаза, молча потягивали вино из своих чаш. Все они хорошо знали, как рубиться с врагом в конном строю, или как держать в тесной облоге вражеский город, пока голод не заставит его защитников сдаться. Но как перескочить протянувшийся от моря до моря глубокий ров, высокий крутосклонный вал и крепкую каменную стену они не ведали. Ведь защищают её отнюдь не дети рабов: надеяться, что они испугаются свиста скифских бичей и разбегутся, не приходилось! Все ждали слова царя. В конце концов, это ведь Палак привёл их сюда, он и должен придумать, как проложить себе дорогу дальше, - на то он и царь!

  Палак объявил, что завтра наши греки приступят к изготовлению тарана, которым мы разобьём вражеские ворота. На это, по их словам, уйдёт пара дней. За это время наши воины закидают камнями и засыплют песком и землёй ров перед воротами. Каждый вождь выделит для этой работы по три сотни воинов, и по сотне самых метких стрелков из каждого племени и из сайев будут держать под обстрелом примыкающие к воротам стены и башни, чтобы греки даже носа не могли высунуть из-за зубцов.

  Получив чёткие указания царя, вожди заметно приободрились. Выпив последнюю чашу за успех задуманного дела, они пожелали царю добрых снов и разошлись по своим шатрам. В царском шатре остались ночевать брат Лигдамис, дядя Иненсимей, Главк, Дионисий и ещё десяток друзей Палака, неразлучных с ним с детских лет, а в отгороженной кожаными пологами передней части шатра легли молодые царские слуги: конюх, повар, виночерпий, глашатай, оружничий, юный гусляр Максагис, писарь Сомах и чуткий как пёс к любому стороннему шороху Тинкас.

   Накрывшись с головой тёплой буркой, Палак долго не мог заснуть, вспоминая минувшую ночь и горячее, мягкое, покорное тело задастой анафирсовой служанки. Накопленное за сорок дней скорби по отцу семя опять рвалось из набухших яиц наружу. Сунув руку в штаны, он принялся оглаживать своего вздыбленного "жеребца", мечтая, что через несколько дней в этом шатре к его услугам будут десятки самых красивых боспорских полонянок. Пылкое молодое воображение рисовало ему их миловидные, прелестные, испуганные лица в обрамлении густых шелковистых волос - золотистых, медно-рыжих, льняно-русых, каштановых, смолисто-чёрных. Будто въяве он видел их спелые, как вишни, алые, как рубины, полногубые нежные рты, вбирающие по очереди его раздувшийся от ненасытного желания конец; видел их сочные, упругие, шаровидные груди с крупными коричневыми и розовыми сосками; воображал длинный ряд выгнувшихся перед ним в ожидании нещадной "порки" гладких и круглых, как у молодых кобылиц, раздвоенных женских задов, на которые так невыносимо приятно после долгой ожесточённой "скачки" излить своё горячее, обильное семя... Почувствовав, как вырвавшаяся наружу липкая слизь поползла с живота на бедро, Палак удовлетворённо вздохнул и повернулся на другой бок.

  К этому времени погружённое в непроницаемый мрак пространство шатра заполонили многоголосые тонкие и басистые храпы. "Интересно, что там сейчас у Марепсемиса под Феодосией?" - мелькнуло в голове Палака за мгновенье до того, как он провалился в чёрную беззвучную яму сна...

  После того, как сотник сайев Атрей, назначенный Марепсемисом старшим над неапольскими мастерами-греками, вечером доложил, что все двести лестниц готовы, Марепсемис на совете с братом, Камбисом и четырьмя подручными вождями объявил, что если ночью опять опустится туман, они на рассвете повторят сегодняшнюю утреннюю атаку: попытаются бесшумно залезть на городскую стену со всех сторон сразу и задавить греков числом.

  Но туман в эту ночь не сошёл: как назло, впервые с того дня, как Палак сделался царём, утро выдалось солнечным и погожим. Тем не менее, Марепсемис решил не откладывать штурм, ведь тумана может не быть ещё долго, а в Феодосию в любой час может прибыть по морю подкрепление. Все в скифском войске - от Марепсемиса и Эминака до последнего слуги - были уверены, что греки их боятся, иначе не убежали бы без боя с пограничной стены, и что им ни за что не устоять под их дружным натиском; все мечтали дорваться наконец до настоящего боя, показать своё воинское умение, отвагу и удаль, искупаться с ног до головы в тёплой вражеской крови, а затем без удержу тешиться с красивыми гречанками и делить награбленные в цветущем городе несчётные богатства.