Храм Фортуны

Он очень любил и уважал своих солдат, особенно старых, и многих знал по именам. Таким же был и его отец — знаменитый полководец Друз. Того солдаты германских легионов просто боготворили.

«Вот где настоящий человек, — невольно подумал Марк Сабур, глядя в открытое честное лицо Германика. — Такого бы нам цезаря, и горя бы не знали».

— Ну-ка, — вмешался вдруг полный краснолицый Публий Вителлий, один из штабных офицеров. — Покажи нам, чему ты научил этих птенцов. Ведь не сегодня-завтра мы двинемся на варваров и должны быть готовы.

— Слушаюсь, — бросил центурион и повернулся к своим солдатам.

Те явно нервничали и волновались, пытаясь сохранить невозмутимость, опасливо поглядывая на командующего и выдерживая стойку «смирно».

— Отделение! — отчетливо и громко скомандовал Сабур, тяжелым взглядом скользнув по шеренге. — Слушай меня!

Все напряглись. Германик чуть улыбнулся и снова погладил беспокойно переступавшую с ноги на ногу и тревожно фыркающую лошадь.

— К атаке! — зычно протянул центурион. — Готовсь!

Садовники и парикмахеры вдруг сразу преобразились — они стали солдатами, настоящими римскими солдатами, спаянными железной дисциплиной и солидарностью.

В их руках вдруг появились сверкнувшие на солнце блестящим металлом наконечников пиллумы, а щиты синхронно приподнялись, закрывая корпус.

— На врага! — рявкнул Сабин, указывая вновь выдернутым из ножен мечом на стоявшие невдалеке соломенные чучела, изображавшие германцев. — Бегом марш!

Шеренга легионеров устремилась вперед, занеся над головами руки с копьями. Бежали они легко, ровно. Центурион следил за ними, держась чуть сзади.

— Давай! — скомандовал он шагах в десяти от чучел.

Солдаты на ходу чуть отогнулись, и дождь блестящих пиллумов обрушился на соломенного противника. Не все копья попали в цель, но многие. Третья когорта не хотела осрамиться перед своим главнокомандующим.

— Мечи к бою! — заорал центурион и — увлеченный сам — бросился вперед.

Его легионеры выдернули из ножен короткие обоюдоострые мечи и бежали дальше. Вот они с размаха столкнулись с чучелами... только солома полетела.

Германик был доволен. Уже неплохо, очень неплохо. А после первого же настоящего боя эти вчерашние недотепы превратятся в истинных солдат римской армии. С такими можно будет идти хоть в Индию, хоть в Китай, хоть...

Командир вдруг нахмурился от несвоевременно нахлынувших мыслей и дернул поводья.

— Молодец, Марк! — крикнул он, приветственно взмахивая рукой. — С такими ребятами нам нечего опасаться германцев.

Центурион с благодарностью улыбнулся и снова отсалютовал.

— Рад стараться!

Германик развернул коня и поскакал по направлению к лагерю. Свита следовала за ним.

Приближалось время прандиума — второго завтрака, после которого должен был состояться военный совет.

Кавалькада через преторианские ворота проскакала в лагерь и двинулась по широкой, идеально прямой аллее к центру, где находился большой шатер командующего, палатки офицеров и походный алтарь для жертвоприношений, возле которого уже суетились жрецы, собираясь узнать волю богов.

Германик спрыгнул с коня, бросил поводья подбежавшему ординарцу и направился в свой шатер, жестом пригласив остальных следовать за ним.

Они вошли под прохладный шелковый купол и с удовольствием растянулись на мягких кушетках, полукругом уставленных вдоль матерчатых стен.

Толстый, с лоснящимися щеками сириец появился на входе и вопросительно посмотрел на Германика.

— Давай, Антиох, — махнул тот рукой. — У нас мало времени. Поторопись.

Повар кивнул и исчез. А через минуту шатер наполнили полдюжины слуг с подносами в руках.

Германик никогда не питал пристрастия к роскоши, как и его отец, да и дядя Тиберий тоже. Ну, в Риме еще куда ни шло, там приходилось следовать этикету, посещая официальные приемы во дворце, но в армии молодой Друз держался очень скромно и вел поистине спартанский образ жизни, лишь изредка позволяя себе расслабиться и немного отдохнуть.

Как раз такой случай был сегодня — памятный день, день, в который его отец — первый из римлян и пока последний — столкнул свои триремы в воды Северного океана. Это случилось ровно двадцать шесть лет назад, и Германик хотел отметить знаменательную дату. Вот почему сегодня полуденная трапеза была гораздо более роскошной, чем обычно.

Вокруг Германика разлеглись на ложах его офицеры, друзья и соратники, командиры германских легионов и союзных когорт, прибывшие на совещание. Большинству из этих людей молодой полководец доверял безоговорочно, уважал их и любил. Такая уж была у него натура — он стремился видеть в ближних только самое лучшее, великодушно не замечая или прощая недостатки. И это очень нравилось окружающим, импонировало им, и вот уже они непроизвольно пытались сделаться хоть немного лучше, чем на самом деле, не в силах вынести прямой и открытый взгляд серых глаз Германика.

Молодой Друз пользовался в армии огромным доверием и любовью — и солдаты, и офицеры готовы были умереть за него и только и мечтали, когда же он поведет их в бой.

Слуги, тем временем, разносили приготовленные кушанья и напитки. Пенистое фалернское, терпкое тронтское, сладкое албанское — вина с шипением плескались в кубках. Ради сегодняшнего дня Германик специально приказал доставить их из Лугдуна — обычно в лагере пили только очень слабое рецийское, а то и вообще обходились солдатской поской — водой, разведенной уксусом.

Конечно, этой трапезе далеко было до легендарных пиров Лукулла или Азиния Поллиона, но в походных условиях она тоже выглядела вполне достойно.

Прислужники расставили перед собравшимися миски с аппетитными кусками жареной свинины, вазы с оливками и зеленью. Паштеты, вареные куропатки и фазаны, рыба под соусом, мясные пироги, грибы — все это наполнило простой шатер командующего Рейнской армией чудесным ароматом.

Хрустели кости на зубах, булькало вино, тек неторопливый разговор о мелочах — по заведенной традиции серьезных вопросов за едой не касались.

Но вот, наконец, все насытились, с довольным видом вытянулись на своих кушетках, блаженно жмурясь, а расторопные слуги быстро убрали лишнюю посуду, оставив только пару кувшинов с вином да вазы с фруктами.

Германик поднялся со своего ложа и двинулся к походному столу, который занимал дальний угол шатра. Свита и офицеры последовали за ним, потягиваясь и одергивая одежду.

Грек-картограф раскинул на столе несколько листов пергамента с вычерченным на них планом германских земель — с селениями, реками, холмами и лесами.

— Что ж, начнем, — негромко сказал Германик, и все молча сгрудились вокруг него, сразу став серьезными. — Итак, обсудим ситуацию и проверим степень готовности войск.

Офицеры закивали. Командующий скользнул взглядом по группе окружавших его людей и остановил глаза на невысоком мужчине плотного телосложения, с дерзким выражением лица и всклокоченной огненно-рыжей бородой.

— Гней, — сказал Германик, — доложи-ка еще раз о ночном инциденте.

Гней Домиций Агенобарб потеребил свою бороду — смелый вызов тогдашней римской моде, но все знали, что эта рыжая растительность является неотъемлемой принадлежностью мужчин в его роду — Агенобарб значит Краснобородый — и начал говорить:

— Ночью после второй смены караула отряд германцев переправился через реку в трех милях севернее Могонциака. Они успели разграбить и поджечь две деревни, прежде чем патруль атаковал их. Варварам удалось уйти, хотя и с большими потерями.

— Вот-вот, — задумчиво кивнул Германик. — Они чувствуют себя все более вольготно, пока мы тут корпим над оперативными планами. Ладно, скоро эти звери ответят нам за все. А пока, — командующий перевел глаза на Публия Вителлия, одного из своих ближайших друзей, — ты, Публий, прими меры, чтобы эти набеги больше не повторялись. Иначе мы можем потерять доверие местного населения, а это чревато многими неприятностями. Шутка ли — тут, на небольшой территории, сконцентрировано восемь римских легионов, не говоря уж о вспомогательных войсках, а варвары безбоязненно форсируют пограничную реку и приходят с визитом на нашу землю. Престиж целой Империи находится под угрозой.