Савмак. Пенталогия (СИ)

  - Хорошо, что это случилось с твоим Ишпакаем, а не с Сакдарисом или Канитом, - обратился к Танасаку, провожая взглядом направившихся к соседнему костру юношей, масленно улыбающийся Октамасад. - Твой-то уже украсил свою уздечку волосами убитого тавра и скоро поедет с тобой выбирать себе жену. А вот нашим волчатам пропустить войну с Боспором было бы ой, как некстати!

  Тем не менее, Танасак сидел мрачнее висевшей над головою тучи, переживая за сына: упасть с коня и сломать руку накануне войны! Что может быть постыднее?! Как теперь глядеть в глаза знакомым скептухам из других племён? Не передумают ли они отдавать дочерей за Ишпакая?

  Ишпакай с бледным страдальческим лицом, Сакдарис и Канит подсели к старшим братьям. Отказавшись от бульона, они набросились на мясо, лук, сыр и лепёшки. Когда они заливали набитые желудки для лучшего перетравливания горьковатым холодным пивом, подошли соседи-хабы во главе с Фарзоем. Сдвинувшись потеснее, молодые напиты рассадили их вокруг своего костра, наполнили чаши пивом (вино имелось только у старшин). Словоохотливый Сакдарис пересказал заново подробности неудачного прыжка Ишпакая (случившегося уже после того, как хабы покинули пастбище) и поездки к старой ведьме-знахарке, которой, оказывается, помогала вправлять ишпакаеву руку и ногу прехорошенькая помощница.

  - Ничего, Ишпакай, не переживай! - похлопал легонько приятеля по плечу втиснувшийся между ним и Савмаком Фарзой. - Ты-то уже попробовал вкус вражеской крови.

  - Всё равно, знаете, как обидно! Вы-то все поедете воевать Боспор, а я - домой.

  - Ну, это ещё бабка надвое сказала! Может, через пару дней и мы вслед за тобой отправимся по домам, - возразил, на сей раз без привычной ухмылки Скиргитис.

  - Нет, война с Боспором будет, - не согласился Ариабат.

  - А спорим, что не будет? - завёлся в ответ Скиргитис.

  - Спорим. На что?

  - А давай на пояса! Кто ещё хочет поспорить со мной на свой пояс? - с вызовом оглядел он сидящих вокруг еле дымящегося костра приятелей. - Если поход на Боспор будет, разделите между собой золотые бляхи с моего пояса, а если нет - отдадите мне свои пояса. Ну, что?

  - Пацаны! Пацаны! А вы знаете, что знахарка, что лечила Ишпакая, оказалась ещё и ведьмой! - воскликнул, возбуждённо взмахнув полупустой чашей, Сакдарис. - Примотав к руке Ишпакая дубовую кору и замотав колено, она пошептала над ранами заклятья, затем оглядела его ладони и сказала, что он будет жить долго, наплодит кучу детей и женится на дочери скифского царя!

  - Ну так Ишпакаю ещё ждать и ждать! Ведь старшей дочери Палака сейчас не больше пяти вёсен! Хэ-хэ-хэ! - зычно захохотал смаковавший напротив Ишпакая ячменное пиво хабей Терес. Все вокруг подхватили его смех, удивив своей весёлостью обедавших за соседним костром отцов.

  - Ишпакаю пришлось отпороть от рукава и отдать ведьме сразу две золотых бляшки: одну - за лечение, другую - за доброе предсказание, - добавил сквозь смех Сакдарис.

  - Наверно, она всем, кого лечит, предсказывает доброе - чтоб лучше верили в исцеление, - предположил, улыбаясь, Савмак.

  - Не скажи! - горячо возразил Сакдарис. - Мы с Канитом тоже захотели узнать нашу судьбу. Так нам, едва взглянув на наши ладони, ведьма сказала, что линии жизни у нас короткие, и тут уж ничего не поделаешь - от назначенной богами участи никому не уйти! Каниту она предсказала, что женой его будет чужеземка из далёкого края, и среди скифов он не оставит потомства, а умрёт от укуса змеи.

  - То-то я гляжу, наш Канит такой смурной, словно только что из воды вынут, - усмехнулся Ариабат.

  - А мне ведьма предрекла смерть в бою, - гордо сказал Сакдарис. - Может быть, даже во время похода на Боспор, - я не догадался спросить. Так я вот что подумал, братцы! Чем спорить, будет война или не будет, может, давайте сходим и спросим у ведьмы?

  - Да ну, ерунда это всё, - усомнился Скиргитис, внимательно разглядывая свои ладони. - Откуда глупой бабе знать, как долго жить человеку, сколько у него будет детей и отчего он умрёт? А тем более - будет ли война с Боспором. Ну - ладони, ну - линии, и что с того?

  - Нет, Скиргитис, ты не прав, - возразил двоюродному брату Савмак. - Вот покажи тебе сейчас свиток с греческими письменами, ты ведь его тоже не прочитаешь, потому, что не умеешь. А греки читают. Так и тут.

  - Вот и внучка ведьмы нам сказала, провожая за ворота, что её бабка никогда не обманывает и не ошибается. Вот и царю Скилуру она ещё весной предрекла смерть к концу этого лета, - сообщил Сакдарис.

  - А что, братаны, давайте в самом деле сходим к ведьме, - предложил Ариабат, вставая. - Интересно, что она увидит на моих ладонях? И если она скажет, что Палак и Перисад решат дело миром, то я с тобой, Скиргитис, спорить не буду - лучше поберегу свой пояс. Ха-ха-ха!

  И хоть пешком до жилища знахарки на северной окраине нижнего пригорода непривычным к пешей ходьбе скифам казалось ой, как далеко, все сидевшие за костром Ариабата, кроме покалечившегося Ишпакая, решили идти вместе с ним, а на обратной дороге завернуть к Сириску. По пути к ним присоединилось немало молодых парней и от других костров, так что когда они выбрались из табора на дорогу, за Ариабатом увязалось человек сорок.

  Спустившись Западной балкой к Пасиаку, молодые люди, весело переговариваясь и гогоча, как стая гусей, скоро подошли к поросшему тёмной осенней травой дворику, огороженному покосившимся плетнём из землисто-серых ивовых прутьев. На плетне сидел нахохлившийся чёрно-белый петух, как пастух, надзиравший за копошившимися по обе стороны дырявого плетня шестью рябыми курочками, двумя пасшимися на привязи во дворе белыми козами и резвившимся около них на свободе козлёнком.

  На противоположной от ворот стороне, шагах в десяти от реки, росла старая раздвоенная верба. Под её длинными, как девичьи косы, зелено-жёлтыми ветвями, объеденными внизу козами, притаилась вросшая в землю полуземлянка, обложенная для тепла связками сухого камыша и покрытая тростниковой крышей. Из открытой низенькой двери и двух узких прямоугольных окошек под самой застрехой вился сизый дымок, разнося вокруг острый, неприятный запах какого-то варева: должно быть, ведьма как раз готовила на очаге своё колдовское зелье.

  Хотя при приближении к ведьминому логову все разговоры и смешки среди следовавших за Канитом и Сакдарисом молодых скифов как-то сами собой стихли, их приход не остался незамеченным. В тёмном и дымном дверном проёме показалось прелестное девичье личико. Узнав впереди угрюмо молчащей толпы воинов Сакдариса и Канита, девушка (на вид ей было не больше 15-ти лет) испуганно округлила свои огромные серые глаза, как видно, решив, что тот знатный юноша, которому они с бабкой час назад вправляли ушибленное колено и сломанную руку, умер, и теперь толпа разгневанных родичей пришла мстить за него. В следующее мгновенье лицо девушки исчезло за захлопнувшейся грубо сколоченной дверью, а затем вновь показалось за дымной завесой в ближнем от двери оконце.

  Остановившись перед одностворчатыми жердевыми воротами, озадаченный Ариабат обратился к Сакдарису:

  - Пойди узнай, чего она затворилась. Может, старухи нет дома?

  Сакдарис и решивший не отставать от него Канит, протиснувшись между кривыми жердями, поспешили к окошку с юной красавицей. Узнав, зачем они привели эту толпу молодых воинов, успокоенная девушка (Канит и Сакдарис уже знали, что её зовут Балуш), весело стреляя глазками то в одного, то в другого, сказала, что бабушка сейчас готовит отвар из целебных трав, и надо немножко подождать. В следующий миг из избушки донёсся недовольный окрик старухи, и девичье личико в окошке тотчас исчезло. Немного подождав, не выйдет ли девушка к гостям, Канит и Сакдарис вернулись с вестями к своим, человек десять из которых, приоткрыв ворота, зашли на подворье, тогда как остальные по-прежнему теснились снаружи.

  Минут через десять, когда окна перестали дымить, из отворившейся двери по выкопанным в земле ступенькам выползла, наконец, опираясь на загнутую вверху крюком короткую клюку, старая знахарка. Грозная вещунья оказалась махонькой, сухонькой, согнутой чуть не пополам в пояснице старушкой со сморщенным, будто пожёванным коровой, коричневым лицом. Одета она была в длинный тёмно-коричневый сарафан из грубой шерсти с широкой, расшитой замысловатым красным узором полосой от горла до нижнего края подола, из под которого выглядывали узкие бурые носки её детских башмачков из мягкой и тёплой оленьей шкуры. Её маленькую, как у 13-летнего подростка голову, узкие плечи и большую часть спины покрывал тёмно-зелёный, с большими красными цветами, шерстяной плат.