Роковой бриллиант дома Романовых

Красноармейцы заговаривают с ними, жестикулируют, объясняют, говорят и говорят. Солдаты жадно слушают новое Евангелие. Никакой дисциплины больше! Все свободные люди! Никого больше не будут мучить! Больше не будет богатых! Вся земля народу! А, как внимательно слушают молодые крестьянские парни в серых шинелях. Так, так этого хотят товарищи из Смольного.

— Офицер! — раздались вдруг голоса. — Задержите его! Долой офицеров!

Слышатся ругательства. Казаки врубились нагайками в скучившуюся толпу. Она рассыпалась. Автомобиль пронесся мимо. Петр видел солдат Керенского, которые смотрели на это зрелище. Он смеется в душе. Ведь он сам только зритель. Никто не знает, кому он служит. Будет дело, если ленинские молодцы примутся за работу всерьез. Обрывки речей долетают до ушей Непомнящего. На грузовике стоит человек и говорит и говорит, а тысячи слушают его. Автомобиль вынужден проезжать мимо шагом. Что сказал Родзянко, бывший председатель Думы? Он сказал, что пусть немцы займут город. Пусть они уничтожат флот, но они задушат Советы.

Раздаются крики ярости. Холодный воздух дрожит. Снова делается попытка нападения на автомобиль. Снова неистовствуют казаки. Они окружают автомобиль. — Хлеба, мира, свободы! — доносится вслед.

"Гм, — думает Петр, — хлеба, мира, свободы? Разве все это одно и то же?"

Наконец он добрался до телефонной станции. Она действительно душа города. Подобно бесчисленным нервам, отсюда разбегается проволока по могучему телу Петрограда.

Здесь, в этом огромном каменном массиве на Морской, улица похожа на полевой лагерь.

Пехота, казаки, юнкера, штатские.

Князь въезжает во двор. По рядам солдат проходит вздох облегчения.

Прибыл вождь. Теперь они исполнят свой долг, потому что там, напротив, стоят пулеметы. Дерзко, как будто в Петрограде уже нет больше другой власти, кроме них, большевики расставили пулеметы. Кругом господствует тишина, но там напротив стоят пулеметы и до зубов вооруженные большевики. Как-то странно… Смотрят друг другу в глаза, перекликаются через улицу, как будто бы все хорошо, и вдруг… раздастся треск и послышится так-так-так!..

Это смерть…

Чего они еще хотят, эти красные? Царя ведь нет больше. Нет больше царя. Надо же кого-нибудь слушаться. И порядок. Да, порядок должен быть!

— Следовало бы запретить уже первый съезд Советов, — говорит один из офицеров. — Это было глупо и снисходительно со стороны правительства.

Петр Непомнящий сейчас же начинает организовывать оборону. "Быть может, княгиня придет сюда. Или она должна будет бежать сюда, или я должен ее освободить. Одно я должен буду сделать, и тогда… тогда я заключу в свои объятия. Я отдам за нее последнюю каплю крови. Готов умереть в ее объятиях, о да, умереть — в этих мягких руках, круглых и женственных!"

Занять окна, завалить их мешками с землей. Проволочное заграждение уже поставлено. На крыше стоят пулеметы и пулеметы на улицах.

— Отлично, — говорит князь, обращаясь к капитану, сопровождающему его. — Посмотрите, нельзя ли где-нибудь достать пару бутылок шампанского?

Потом он велел соединить себя со своей женой.

Княгиня сообщает ему, что собирается отправиться к статскому советнику Мамонову на свадьбу своей подруги Шуры.

— Если мятеж кончится еще до вечера, прошу заехать за мной, — и повесила трубку.

До вечера подавить мятеж…

"Черта с два… Большевики займут весь Петроград. Да, но что будет со мной? Что мне тогда делать здесь? И если они займут Петроград? Черт побери! Тогда я снова стану товарищем. Бывший адъютант царя, князь Сулковский, генерал? — Нет!"

Петр решил защищать телефонную станцию до последней капли крови.

IX

Беззаботный смех гостей в доме графа Мамонова проникал на улицу. Даже часовой, в полной амуниции стоявший у Таврического дворца, на минуту остановился, чтобы послушать, в чем дело. После обеда на грузовике прибыло человек двенадцать солдат временного правительства, вооруженных ручными гранатами при одном пулемете, для усиления охраны.

— Дело, кажется, гораздо более серьезное, чем мы думали, — сказал генерал Корсаков, подойдя к окну.

Некоторое время он внимательно смотрел на улицу. По улице бродили странные субъекты, которые обычно не показывались в этой аристократической части города. Вдали послышался выстрел, вслед за которым раздался треск ружейного залпа.

— Значит, они в самом деле наступают, — равнодушно заметил генерал, вернувшись к роскошно убранному столу.

Невеста, Александра фон Бренкен, сидела рядом с профессором Ларионовым. Она была сестрой Вольдемара. Старый генерал фон Бренкен умер сейчас же после мартовского переворота и отречения царя. Его жена в это время проживала в своих имениях в Лифляндии. Начавшееся аграрное движение изгнало ее из ее поместий и не дало ей возможности вернуться в Петроград, так как вскоре Лифляндия была занята наступающими германскими войсками. Следуя приглашению младшего сына, она, не зная еще о смерти мужа, уехала в Германию. В данное время она проживала в Берлине. Временное правительство не разрешило ей вернуться в Россию. Таким образом, генерал фон Бренкен давно уже покоился в могиле, когда его вдова наконец узнала о смерти своего мужа. Ее сын Вольдемар и дочь Александра остались в Петрограде. Александра жила на попечении графа Мамонова, брата вдовы генерала фон Бренкена.

События последних лет не прошли бесследно мимо Александры. В ее напряженных чертах лица было нечто мальчишеское, жестковатое. Но нежность и мягкость очертания рта, женственные ласковые глаза доказывали, что у нее далеко не мужской характер. Красивая девушка в своем великолепном подвенечном платье была окутана отблеском романических и непроницаемых переживаний. Бородатое лицо профессора Ларионова глядело спокойно и самоуверенно. Его имя пользовалось большой известностью. Его успешная борьба с холерой в Манчжурии у всех еще была свежа в памяти.

Залпы участились. Теперь неожиданно послышался глухой гул далеких орудий.

— Смешно! — заметил генерал, — эти большевики! — В его словах сказывалось абсолютное презрение и пренебрежение к людям, окружавшим Ленина. Не хотелось больше думать об этих вечных революциях. Генерал был сторонником старого режима. Но граф Мамонов приветствовал падение Николая II так же радостно, как и вся буржуазия и вся русская интеллигенция.

— Вы когда-нибудь подумали о том, граф, что ваше имя связано с одной из наиболее славных эпох истории России? — обратился генерал к графу.

Старый граф не особенно любил воспоминания, связанные с его именем.

— Я знаю, но это была далеко не самая славная эпоха. Мой предок был фаворитом Екатерины II.

— Екатерина! О, если бы у нас на фронте была такая женщина! Николай II не отрекся бы от престола. Виноваты изменившие ему генералы, в том числе и Корнилов, которого уже покарала судьба. Керенский предал его, как Корнилов предал царя и собирался предать Керенского.

— Я вижу Корнилова в гораздо лучшем свете, — сказал профессор Исупов, занимавший в университете кафедру всеобщей истории. — Мы были бы спокойны, если бы этот генерал во главе своих войск находился в Петрограде.

— А Керенский? — улыбаясь, сказала Настя Урбанова, невеста Вольдемара фон Бренкена. — Неужели же вы, господа, верите в то, что Керенский будет пребывать в бездействии в то время, когда восставшие собираются весь город и даже всю Россию толкнуть в пропасть?

— Керенский? — недовольно ответил генерал. Из-под густых бровей ясно выглянули его голубые со стальным отливом твердые солдатские глаза.

— Я не люблю Керенского. По какому праву он вырвал власть из рук князя Львова? Да кто он такой, этот Керенский?

Княгиня Ольга сидела на почетном месте рядом с невестой. Она беседовала почти исключительно с невестой и женихом. Александра примыкала к прогрессивному направлению. Она была убежденной демократкой, полной противоположностью своему брату, страстно преданному царской семье. Но это не нарушало сердечного контакта между ней, ее приятельницей и братом. Брат и сестра, несмотря на различное отношение к событиям, разыгрывавшимся в России, нежно любили друг друга, тем более, что Настя Урбанова, невеста Вольдемара, была самой близкой подругой Александры.